Спокойствие длилось короткое мгновение. Потом память услужливо подкинула Кассиану картинку: Элайна льёт на волосы Маноны тёмный отвар, от чего те приобретают цвет древесной коры.

Кассиан не знал, откуда у него взялись силы на ещё одну ослепительную вспышку, как он смог так быстро сосредоточить их в сифонах, как они не раскололись от этой обжигающей ярости, принявшей обличье алой энергии. Залп вновь оттолкнул от него иллирианцев. И Кассиан, судорожно взмахнув крыльями, ринулся к вершине. Лететь до неё оставалось не больше пяти минут.

Он запретил себе искать внутри связующие узы, боясь, что, не обнаружив их, погибнет от ужаса в ту же секунду. Пока только гнев и маленькая фигурка, распластанная на чёрном камне, заставляли его двигаться.

Он не отрывал от неё глаз, поэтому не сразу заметил, что рыжий мужчина исчез со своего места. Возник он уже рядом с крылатой женщиной. Чем ближе подлетал к вершине Кассиан, тем яснее понимал: эта хрупкая фигурка на окровавленном снегу — его мать. Но о ней он не позволял себе думать тоже. Иллирианец чувствовал, как на задворках сознания эти мысли обретают вид огромных ледяных когтистых лап. Они схватят его и разорвут в клочья, если он позволит добраться до своего разума. Нельзя думать о смерти Маноны. Нельзя думать о смерти матери.

Кассиан смотрел лишь на медленно приближающиеся силуэты. В этот момент он увидел огненную вспышку, которую выпустил рыжий фэец — значит, Ласэн — в сторону Киншаса, прижав к груди крылатую женщину. Иллирианец готовился выдохнуть: сейчас Ласэн перебросится с его мамой в безопасное место.

Но вместо этого их обоих пронзила тьма. Она скрыла фигуру в плаще от потока пламени и острой иглой, казавшейся на таком расстоянии игрушечной, нанизала на себя фэйца и иллирианку. Ласэна и маму.

Как сквозь вату, в уши Кассиана пробился безумный вопль. От него задрожала внутренняя нить, громыхая железом. Мужчина не понимал: это кричит он сам или Манона.

Припавшие друг к другу Ласэн и Ева остались в той же позе. Но тёмное пятно под их телами увеличивалось, поглощая всё больше белого снега.

Боль в сердце стала невыносимой. От слёз щипало и жгло глаза. Его мать мертва.

Опять.

Опять не смог спасти её.

Маленький мальчик, которого отрывают от тёплой материнской руки. Она вся в мозолях. Маме приходится постоянно тереть жесткую мешковину или выжимать кожу, чтобы заработать на хлеб и право жить в деревне с побочным ребёнком. Крылатый мальчик плачет, тяжёлый ботинок пинает его в живот. Мальчик падает в грязь, но, стиснув зубы, ползёт к ногам своей мамы. Она тоже рвётся ему навстречу, но её крепко держат два крылатых мужчины.

— Кассиан, мы ещё обязательно встретимся. Будь сильным! — в голосе слышатся слёзы, и мужчины вокруг хохочут.

— Будет, — произносит тот, чьей сапог впечатал мальчика в землю, — если не захлебнётся сейчас в грязи.

С этими словами иллирианец, поощряемый смехом, наступает мальчику на голову. Его лицо окунается в холодную мерзкую грязь. Он едва успевает задержать дыхание.

— Кассиан, не забывай, кто ты! — доносится в сгущающейся тьме крик мамы. Мужчины надрывают животы — девка сошла с ума, просит ребёнка не забывать, что он никчемное отродье.

Воздух заканчивается. Перед глазами чернота — но уже не от залепившей их грязи, а от медленно покидающего тело сознания. Но мальчик продолжает сопротивляться. В этой темноте он видит только мамино лицо. Таким, каким он увидел его в последний раз — почему-то куда более красивым, чем обычно. Разгладилась кожа, засветились золотистым огнём глаза, появились ямочки на щеках. Эта красивая женщина безутешно плачет и повторяет: «Не забывай, кто ты!»

Агата, истекая кровью, что-то кричала ему, едва сдерживая одного из демонов. Он смотрел на её двигающиеся губы, но слышал только: «Не забывай, кто ты!»

Меч, покрытый тенями, полоснул его руку, оставив глубокий порез. Другой клинок распорол ткань крыла. Чёрные гиены скалились, кружа вокруг него. Они не решались напасть, смущённые тем, как резко он остановился. Их грязные рты выплёвывали какие-то слова, они складывались лишь в одну фразу: «Не забывай, кто ты!»

Стрела вошла глубоко в бедро. Боль отозвалась где-то далеко, будто бы не принадлежала его телу. Горячая кровь хлестала, чернокрылых гиен будоражил её запах. Они вот-вот кинуться, а он не может даже поднять меч.

Маленькое крылатое тело лежало на земле. Кассиан отсюда не видел лица, но мог поклясться, что женщина умерла произнося: «Не забывай, кто ты!»

Чувство в сто крат более сильное, чем боль, пронзило всё его тело. Невидимая нить натянулась, гневно зазвенела внутри. Он взглянул на камень. Над Маноной занесён блеснувший в свете звёзд кинжал. Кассиан не успеет спасти и её тоже. «Не забывай, кто ты», — сквозь тьму, скрывшую связующую нить, пробились последние слова.

Что-то внутри оборвалось. Кассиан закричал. Его кости плавились и из огня выходили новыми — крепче и больше. Крылья, которыми он раньше гордился, вдруг показались крошечными, достойными разве что летучей мыши. Всё его тело оказалось ничтожно мало для силы, бурлившей в нем. Он, наплевав на сифоны, позволил ей принять ту форму, которую та хочет. Он понимал: сила тоже страстно желает спасти Манону. Ведьма, распятая на камне, нацеленный на неё кинжал — то, что пробурило ото сна невероятную мощь, разрывающую его никчемное тело.

Его отец — золотой дракон. Последний, кто остался защищать фэйскую королеву, пока та, жертвуя собой, помогала спастись крылатому народу. Тысячелетия спустя его отец погиб, отдав жизнь за беременную жену. Сила пела и бушевала внутри. Она не позволит Маноне умереть. Это обжигающее, как само солнце, невероятнее, немыслимое в этом мире могущество — наследие его отца. И Кассиан с помощью его защитит ту, кого любит больше жизни. История повториться спустя тысячу лет. Дракон отдаст жизнь за свою возлюбленную.

Огромный красный крылатый ящер выдохнул пламя, испепелив сразу четверых иллирианцев. Он алым росчерком помчался к вершине. От его рёва дрогнул снег на склонах Рамиеля. Один удар хвоста снес валга, теснившего Агату. Но Кассиан не замечал ничего, кроме стали в руках фанатичного иллирианца.

Кинжал опустился. Дракон в ту же секунду разорвал напополам улыбающегося старика. Но было поздно, сталь вонзилась в то место на груди ведьмы, где должно было биться сердце.

========== Глава 18. Манона ==========

Платье, которое прислал Дорин, выглядело замечательно. Если не брать в расчёт, что надела его ведьма с железными клыками и когтями, рассекающая небо на драконе и пьющая кровь. Ведьма, которая несколько месяцев назад потеряла почти всё, чем дорожила и что любила на страшной войне, взамен обретя родину, где раньше никогда не бывала. Ведьма, в чьей груди зияла огромная рана и никак не желала затягиваться. Как раз в этом месте на платье свисали красивые украшения — крошечные сиреневые бабочки и гроздья лаванды, опускавшиеся с выреза, открывавшего ключицы и плечи, на грудь. Сам наряд имел очаровательный голубой цвет и множество складок кружева, собиравшихся серебристым поясом из маленьких бутонов цветов на талии. Длинные рукава, закреплённые на спущенной линии плеч, тоже состояли из слоя небесной сетки, подрагивающей от любого движения.

Манона, выгнув бровь, смотрела на своё отражение в зеркале. Петара помогла ей уложить волосы: собрала в пучок и выпустила две завитые передние пряди. Синекровная ухитрилась даже мазнуть губы своей королевы липкой и блестящей розовой краской, от чего те стали выглядеть невинно пухлыми и соблазнительными.

Придворные дамы, вернувшиеся в замок Рафтхол вслед за матерью и братом Дорина, кидали на королеву ведьм заинтересованные взгляды, тут же пряча их за надушенными веерами. Они знали, что самый завидный жених Адарлана во время войны завёл себе странных друзей и гадали: не одна ли из них эта прекрасная девушка? Маноне хотелось вспороть им глотки, развеяв тем самым все сомнения.