— Я и собирался! Чего ржёте? — парень оборачивается к друзьям, и они мигом замолкают.

Над площадью звучит очередной сигнал, уже второй, призывающий готовиться к построению новобранцев. Молодёжь, будто стая цыплят, тут же бросается врассыпную.

— Так, вы все, бегом по местам! — Верена машет рукой в сторону трибуны. — Эрвин, постой пару секунд! Дай я тебе ворот поправлю…

— Мама-а-а! — парень топчется на месте, пытаясь увернуться от её ловких рук. — Перестань, не при ребятах же. Я тебе не малыш, сам всё исправлю!

Женщина смеётся, и от её смеха на лице сына сама по себе появляется улыбка. Смех матери всё такой же звонкий и красивый, не меняется, сколько он его помнит.

— Нашёлся мне тут, командир! — бормочет Верена, закрепляя брошь на вороте мальчика. — Дорастёшь до заслуг отца, вот тогда я, возможно, буду тебя слушаться. А пока ты обязан слушаться меня. А ещё своего офицера, понял?

— Да-да, я всё понял…

— Господин Кирштейн на хорошем счету у твоего отца и начальства, не подведи его. Он к тебе относится, как к родному. — Верена проверяет, крепко ли сидит стальная пластина на груди сына, затем поправляет его чёлку. — Ох, Эрвин! Мне кажется, я волнуюсь сильнее, чем ты…

Она мгновенно забывает, что злилась на него буквально минуту назад. Какой он красивый и статный, её сын! Ещё немного, и станет выше матери на полголовы. Порой, глядя на него, ей словно становится трудно дышать, потому что он безумно похож на Леви и на её собственного отца тоже. Тот был высоким, самым высоким в семье Микьелин, и это от них Эрвину достались такие удивительные глаза, цвета светлого малахита.

«Влюблённая жаба это, а не малахит», — заявил как-то раз Леви, когда сын разозлился на него из-за пустяка. Верена тогда долго смеялась над ними обоими.

От отца ему явно достались тонкие черты лица. А ещё физическая выносливость и упрямство, с которым попробуй, не посчитайся. Порой кажется, что, если бы не общая любовь к полётам и военному ремеслу, им не о чем было бы говорить. Все знакомые их семьи твердят, что они разные и удивительно, как вообще отец и сын уживаются под одной крышей. И однажды, уже к двенадцати годам, Эрвин заявил, что непременно поступит в новое училище, хотя Леви никогда не настаивал. В тот день, Верена верит, Леви был на седьмом небе от счастья, пусть даже этого и не показал.

И вот, экзамены и подготовка пройдены. И всего одна лишь церемония отделяет Эрвина от новой, взрослой жизни. Верена представляет, что долгих четыре года они проведут в разлуке и будут видеться очень редко, пока сын не выпустится. Неожиданно ей хочется разрыдаться прямо перед ним, но, когда Эрвин её обнимает и шепчет, что всё будет хорошо, и ей не о чем переживать, она сдерживается и обнимает его ещё крепче.

— Спасибо, мам! — он отстраняется и одаряет её белоснежной улыбкой. — Скоро третий сигнал! Я пойду! Только не говори отцу, что я так облажался с формой, хорошо? Он будет это вечность вспоминать. А мне с ним ещё четыре года мучиться!

Верена сдерживает смех и в последний раз поправляет его тёмные волосы рукой.

— Да за кого ты меня принимаешь? Я бы никогда не сдала тебя, дорогой. Но у тебя всего четыре года, а мне с твоим отцом предстоит провести всю оставшуюся жизнь…

— Так-так-так… Только поглядите на них. Мать и сын, как и всегда, сладкая парочка, снова что-то натворили.

«Сладкая парочка» замирает на месте, услышав позади до боли знакомый голос главы семейства. Верена вздыхает и оборачивается к мужу. На нём новая форма командующего и уже заметно потрёпанный плащ, с которым он всё никак не желает расставаться ещё с самого начала службы здесь, в Марли. Теперь он не только открывает церемонию зачисления в новом году, но и преподаёт в училище физподготовку. Разумеется, усиленно. С одобрения начальства.

Верена пытается улыбнуться. Но слова восхищения не успевают сорваться с её губ. Леви, бросая на сына строгий изучающий взгляд, говорит:

— Кадет Аккерман! Вы, надеюсь, помните, о чём мы вчера говорили?

Поначалу немного растерянный, но всё же собравшийся парень встаёт по стойке смирно и отвечает:

— Т-так точно, командующий!

— Несмотря на это, вы даже собственную форму в порядок привести не в состоянии. Что же будет дальше? — Леви вздыхает, затем смотрит на жену, но вместо того, чтобы продолжить мысль, далее говорит уже спокойный тоном. — Все волнуются в первый день. Кажется, я слышал, что кого-то из твоих приятелей уже стошнило за сценой. Ладно… Кадет Аккерман! У вас ровно минута, чтобы встать в строй!

— Есть, так точно! Спасибо, командующий! — громко произносит парень и отдаёт честь, ударяя правым кулаком по груди.

В эту самую секунду из громкоговорителей доносится третий сигнал о начале церемонии зачисления. Эрвин Аккерман спешит занять своё место в первом ряду построения среди друзей, с которыми вырос и вместе сдавал экзамены.

Леви недолго наблюдает за сыном, затем подходит к супруге и сообщает, что ему пора на трибуну. Верена желает удачи и ненадолго задерживает взгляд на его лице. Шрамы уже почти разгладились, остались лишь чуть заметные следы, как напоминания о прошедших битвах. В его волосах блестят несколько седых прядей, тоже едва заметных. И Верена с каким-то умиротворённым спокойствием думает, что, возможно, он и был таким двадцать лет назад, когда сам прощался с прошлым и вверял свою судьбу разведкорпусу, от которого теперь осталась лишь память.

— Спасибо, что пришла, — произносит Леви. — Для него это важно.

Верена не сдерживает улыбку:

— О нет, для него важнее всего, что ты будешь рядом.

— Посмотрим, как он справится. И кстати, Кирштейн сейчас возится с малышнёй, и ждёт на местах для родителей. Забери её, пока он ещё в состоянии с ней справиться.

Леви уходит, и Верена пробирается к первому ряду скамеек, где наблюдают за церемонией семьи новобранцев. Здесь она встречает Жана, которому командующий Леви доверил присматривать за своей дочерью.

— Прости её! Вот же несносная малявка! — Верена забирает девочку, несмотря на все её протесты. — О, ей так нравится сидеть у тебя на плечах!

— Ей, скорее, нравятся мои волосы. Ещё бы немного, и от моей шевелюры ничего не осталось.

Жан Кирштейн, а с недавних пор теперь капитан Кирштейн, несмотря на свой статус, не брезгует возиться с дочерью Аккермана. Да и как тут откажешь самому командующему Леви? Жан обучал многих новобранцев, в том числе и Эрвина, который в нём души не чает. К тому же, Жан остаётся единственным знакомым Леви, который постоянно возвращается на Парадиз…

— Как там наш пацан? — спрашивает он. — Не волнуется? Он молодец. До сих пор не верится, что ему уже тринадцать, и сегодня он впервые официально полетит на УПМ. Казалось бы, совсем недавно мы с ребятами были назначены в отряд Леви…

Когда Жан ударяется в воспоминания о тех днях, его лицо становится то ли печальным, то ли мечтательным, и Верена не решается его тревожить. Тем временем начинается церемония зачисления. С трибуны вещает кто-то из военачальников. Короткая и ясная речь, ничего лишнего.

Верена пытается угомонить свою дочь и усадить её на коленях, но та успокаивается только тогда, когда замечает отца, шагающего перед первым рядом новобранцев. Командующий Леви Аккерман, всё такой же несгибаемый, с тем же проницательным взглядом, рассматривает будущих солдат, поклявшихся служить на благо человечества, и лишь ненадолго он замедляет шаг, затем останавливается напротив своего сына, когда тот, улыбаясь, отдаёт честь, и остальные кадеты, парни и девушки, вторят ему и громко повторяют:

— Посвятим наши сердца! ПОСВЯТИМ НАШИ СЕРДЦА!

Рядом с Вереной застроганный капитан Кирштейн прижимает правый кулак к груди, а её дочь заливисто смеётся под громкие возгласы кадетов. Верена с гордостью смотрит на сына, затем наблюдает, как Леви поднимается на трибуну, чтобы сказать речь, к которой так упорно готовился дома, хотя и делал это уже не раз. Он зачитывал свою речь снова и снова, пока Верена не положила руку ему на плечо и сказала, что всё пройдёт идеально.