Парень вскочил на ноги и вдруг махнул через бревна одним прыжком. Очутившись на песке, он помчался во всю прыть и успел скрыться под мостом, пока я поняла, что замшевого кошелька, который я все это время сжимала в руке, больше нет. Кулак пуст. И нет никаких сомнений, у кого сейчас находится подарок тети Люсиль.

Слез у меня уже не осталось, я зажала рот рукой, сдерживая хихиканье. Сегодня мне везет, как висельнику с Гревской площади!

– Мадмуазель, мы вам кричали, – раздался сзади комариный писк. Девчушка-капустница с сочувствием смотрела на меня, нахмурив то место, где у людей брови. – Но он тоже услышал…

– Спасибо, – вздохнула я. – Сама виновата, нечего было зевать.

– Как же вы теперь домой доберетесь? – от вопроса этой пигалицы мне стало нехорошо: скоро стемнеет, кучер не нашел меня и наверняка уехал, как я доберусь до улицы Турнон?

Капуцины уже ушли, парочки, что миловалась в укромном уголке, тоже нет, лишь возчики, хмурясь, застегивают куртки. От реки вдруг потянуло холодком. Я поплотнее стянула на груди плащ, но сырость, казалось, забралась под кожу. Или это страх?

– Мадемуазель, хотите с нами? Мы возвращаемся в Сен-Жермен, до ворот Конферанс можем вас подвезти.

Значит, им надо на правый берег! Какая удача – если я доеду с ними до набережной Лувра, там рукой подать!

Девушки быстро и бесшумно рассаживаются на телегах, бережно прикрывая юбками пустые кувшины из-под молока, возчики молча подбирают вожжи – и мы трогаемся.

Молочницы шепчутся между собой, бросая на меня косые взгляды, но мне уже все равно. Впечатления прошедшего дня смешиваются, как разные течения у маяка Бален на западной оконечности острова Ре – схлестываясь, ни одно не хочет уступать, и вода, зажатая и с севера на юг, и с запада на восток, образует единственно возможную форму – квадрата. Квадратные волны бывают только там. Это говорят и те, кто знает вдоль и поперек и Средиземное, и Северное море, и Балтику, и Атлантику. И даже те, кто добрался до далеких заморских колоний – утверждают, что такого чуда больше не найдешь нигде…

– Приехали, мадемуазель, – наклоняясь ко мне, шепчет девочка. Крахмальный край ее треугольного чепца клюет меня в лоб. – Вы говорили, вам надо на улицу Турнон.

Волны перед глазами уступают место сумеркам и знакомой улице, в конце которой виден особняк графини Шале.

– Спасибо, вы меня просто спасли, – бормочу я. – Храни вас Господь!

– И вас, мадемуазель! – девчушка, имени которой я даже не спросила, машет мне, пока телеги с так и не разомкнувшими уст возчиками скрываются за поворотом.

Графиня никак не могла найти какую-то мантилью. Служанки перерыли все сундуки, но накидка как в воду канула.

– Да что же это такое! – простонала ее светлость, прижимая к глазам платок. – Никакого порядка нет в доме!

Служанки молчали, изучая пол с рассыпанными померанцевыми корками, разорванными саше и сухими пауками – следами бурных поисков.

Призванный к ответу мажордом мсье Констанс нахмурился, оглядел испуганных служанок и наконец выразил уверенность, что искомая мантилья не иначе как находится на чердаке – в одном из сундуков, сосланных туда с вышедшими из моды предметами одежды.

– Что значит вышедшими из моды? – возмутилась ее светлость. – Эту мантилью мне привез из Италии мой отец, маршал Монлюк, каких-то пятьдесят лет назад!

– Конечно, ваша светлость! – склонился в глубоком поклоне мсье Констанс. – Подарки маршала – это для всех нас неугасимая лампада! И неопалимая купина.

– Хорошо, – высморкалась графиня. – Тогда ты и ты – она указала на двух служанок, – ступайте на чердак и без мантильи не возвращайтесь!

Она открыла было рот, чтобы сказать что-то мажордому, но оглядела его шишковатые от ревматизма колени и повернулась ко мне.

– Николь, дорогая моя, прошу вас – возглавьте поход за мантильей!

– Да, мадам! – я еще никогда не была на чердаке, но признаться, мне давно хотелось посмотреть из чердачного окошка – захватывающий, должно быть, вид! Интересно, можно ли рассмотреть королевский дворец?

Я возглавила маленькую процессию, мы быстро миновали парадные покои – с обтянутыми шелком стенами, расписанными потолками и устилающими пол коврами. Коридор второго этажа, где комнаты давно стояли необитаемыми, служил галереей портретов предков – настолько дальних, что им не нашлось места в гостиной, где картины занимали стену от пола до потолка. В центре висел, конечно же, маршал Монлюк – отец графини – суровый старик с изуродованным мушкетной пулей лицом.

Портреты, казалось, провожали нас глазами, пока мы дошли до чердачной лестницы. Ступеньки завизжали под нашими ногами, как привидения.

Что за великолепие! На чердаке хоть в мяч играй – настолько он был велик. Солнечные лучи шпагами протыкали воздух сквозь щели в ставнях, золотые пылинки кружили, угасая в вышине под стропилами. Пахло мышами и пылью.

Первым делом я подняла железный крюк и отворила ставни, впустив солнечный свет. Девушки, жмурясь, подошли к окну. Передо мной расстилались черепичные крыши Парижа. Слева вздымались сизые стены королевского дворца, сверкала серебром лента Сены. Близ восточного подъезда Лувра распласталась церковь Сен-Жермен л’Оксеруа, чей колокол подал сигнал к резне в Варфоломеевскую ночь… Я поскорей отвернулась. И увидела Бастилию – словно мрачный утес вознесшуюся на востоке. Пушки на крыше тюрьмы сияли в солнечных лучах – как громко они, должно быть палили пятнадцать лет назад – когда Генрих Четвертый погиб от руки Равальяка… А еще громче – в сентябре 1601 – когда родился дофин, будущий король Людовик Тринадцатый…

Пока я разглядывала окрестности, девушки нашли у стены громадный сундук и сейчас увлеченно копались в его недрах. Пожалуй, это сооружение, если резко опустить верхнюю часть, вполне способно перерубить хребет. Едва я об этом подумала, девчонка бросила держать крышку и с визгом кинулась ко мне.

– Крыса! Крыса! – закричала она так, что у меня зазвенело в ушах.

– Тише ты! – я кинулась к сундуку, где вторая служанка дергала ногами, пытаясь выбраться из-под придавившей ее тяжести. Взметнувшаяся пыль мешала дышать, я закашлялась.

– Я сейчас! – я изо всех сил вцепилась в край, откидывая дубовую крышку обратно. В голове мелькнуло – а вдруг ей действительно отрубило голову? И сейчас обезглавленное тело мягко свалится на пол, прекратив агонию – а в сундуке останется голова?

Какая чушь лезет в голову! Девчонка, потирая голову – целую и невредимую – сползла на пол и осторожно ощупывала шею.

– Больно? – я старалась рассмотреть, что у нее с шеей – похоже, ей досталось – в вырез сорочки стремительно наползал багровый кровоподтек. Крови, к счастью, не было. Видимо, это успокоило девочку – посмотрев на ладонь, она неловко поднялась на ноги, цепляясь за сундук.

– Простите, ваша милость, – шмыгнула она носом. – Думала, убило меня.

– Крыса… – раздался из угла виноватый голос. – С тех пор как моему братику крыса лицо объела – боюсь я их пуще нечистого!

Вторая служанка торопливо перекрестилась, глядя в угол – в темноте там и впрямь темнело что-то напоминавшее лаз в крысиную нору.

– Вот что, – предложила я, – я сама поищу, а вы ступайте.

– Ваша милость? – обрадовано пискнула та, что боялась крыс. – Да как же вы тут одна-то?

– Франсуаза… – кажется, я все-таки вспомнила ее имя – мсье Констанс как-то на весь этаж распекал ее за чадящие свечи. – Спускайтесь, только осторожно, пока совсем тут не убились.

– Спасибо, ваша милость! – кивнув, Франсуаза присела в реверансе и поспешила к выходу, схватив за руку подругу. Ту слегка пошатывало, но ноги она переставляла споро – им явно не терпелось отсюда убраться. Ступеньки снова застонали.

Надеюсь, им хватит ума не показываться на глаза мадам, пока я не разыщу мантилью. Я подошла к зияющей пасти сундука – скорее, саркофага – мы легко поместились бы там втроем. Крепкий запах пачулей встретил меня, точно старый друг – если графиня не меняла любимые духи, то мантилья точно должна быть здесь! Так и есть – вскоре, разглядев в шелковом ворохе кусок черного кружева, я вытащила ее из-под тяжелого бархатного упелянда и груды тонкого белья. Встряхнув сплющенную находку, я убедилась – это именно она. Черный гладкий шелк, порядком посекшийся и поседевший – только кружева на оборках выглядели как новые – должно быть, графиня часто надевала подарок отца. Кружева под рукой слегка кололись. Я поднесла оборку к глазам и посмотрела на свет – словно через черную паутину. Из угла послышался тихий писк – или мне послышалось?