– Кайли, – выдыхает Ник, беря ее за руки. Он поворачивает ее, как в танце, и тут, хочешь не хочешь, но на мгновение руки приходится разнять, и это выглядит уморительно, но он делает вид, что все идеально. Скрипя начищенными кожаными туфлями по полу, Ник опускается перед ней на одно колено. Он смотрит на нее снизу вверх, но не произносит ни слова.

Вместо этого Ник кивает, и его друзья выстраиваются за ним полукругом. Сразу видно, что у них это отрепетировано. Они бросают цветы к ногам Кайли, а затем один за другим разворачивают плакаты.

С одной стороны, вся эта продуманная и отрепетированная показуха заронила в мое сердце осколок сентиментального умиления и вызвала улыбку. Но с другой – по сути, все выглядит так: свора неуклюжих старшеклассников с детскими плакатиками в руках, будто это постановка третьеклассников о том, как растут цветы. К тому же все действо происходит напротив потрепанного постера «Скажи нет»[7]. Все происходящее, вне всяких сомнений, уморительно, но я сдерживаю смех.

– Кайли, – произносит центровой «Золотых жуков», держа в руках плакат. Понаписано там немало, но, к счастью для всех, Ник читает вслух. Перед этим он буквально оглядывается, чтобы убедиться, что стоит как надо.

Сжав руки Кайли в своих, он произносит с интонацией диджея ночного клуба:

– Детка, с самого начала старших классов все только и говорили о выпускном. Ты знаешь, что я не такой, как все, я на вершине, но на этой высоте бывает порой одиноко.

Я так сильно закатываю глаза, что мне даже делается немного больно, когда они встают на место. Потому что дайте-ка я вам объясню: «не такой, как все» – это про белого парня в школе, где учатся преимущественно белые. Русоволосый, голубоглазый, самый высокий в классе, белее стакана молока. Но Кайли заглатывает наживку, как глупый котенок, и даже ухом не ведет.

Разворачивается следующий плакат, а я все так и торчу у лестницы, потому что – да – я слежу за происходящим, но – нет – мне не нужно, чтобы кто-то заметил, что я слежу за происходящим. Я берусь за лямки рюкзака и чувствую, как по моему телу проходит дрожь. Нет, не от холода или переизбытка цинизма, – из-за нее.

Когда Алисса оказывается рядом, я всегда чувствую дрожь во всем теле. Во всем теле. Слишком близко Алисса встать не может, потому что про нас никто не знает. Но она останавливается на расстоянии, с которого до меня все же долетает аромат кокосового масла в ее волосах и насыщенный запах ванильного крема для рук: да, она вкусняшка, с этим не поспоришь.

Пока Ник зачитывает третий плакат, «А потом случилось нечто: детка, ты изменила мою жизнь», Алисса шепчет мне на ухо:

– Тебе жаль, что мы так не делаем?

Я заставляю себя улыбнуться:

– Не читаем друг другу стишки, что ли? Нисколько не жаль.

Стоя сзади, она касается пальцами тыльной стороны моей руки и говорит:

– Ты понимаешь, о чем я.

Ее прикосновение – словно шелк на моей коже, мне бы завернуться в нее, зарыться лицом в теплый изгиб ее шеи. Как бы мне хотелось опуститься перед ней на одно колено или посвятить ей песню и спеть ее на школьном балконе. Честно, я бы так сделала. Но мне проще посмеяться над всем этим и притвориться саркастичной по отношению к тому, чего я так жажду, но никогда не получу, чем признаться в этом своем желании. Если бы Алисса мне позволила, я бы перешагнула все запреты. Но она не захотела, так что тут не о чем говорить.

Быстро оглянувшись назад, я говорю:

– Я просто хочу пойти на выпускной с тобой.

– Ах да, насчет этого, – произносит она с такой интонацией, будто ведет переговоры с директором Хокинсом о ланче для выпускников за пределами школы. Ничего хорошего эти нотки в ее голосе не сулят, хотя я думала, что мы с ней уже почти решили этот вопрос. – У меня есть идея.

И вот пришла пора дрогнуть даже каменному сердцу. Я намеренно смотрю на Ника и все его «звездное гвоздичное представление», а мой мозг забит этой романтикой белых, и никто даже не понимает, насколько она белая. Ну конечно же, Кайли прыгает до потолка и визжит от радости, даже не успев сказать «да», наверное, Ник от этого даже тащится. За Кайли стоит ее подруга Шелби и делает вид, что тоже рада, но по тому, каким долгим взглядом она одаривает своего парня, яснее ясного: она завидует и злится, что все это происходит не с ней.

Но, прямо скажем, такие показные приглашения на выпускной все не раз видели на «Ютубе», только там встречаются представления и получше. Им даже не надо стараться, потому что для них это просто и обыденно: люди все равно запомнят это как типичную сцену из фильма, где такое происходит постоянно… у них.

Я стараюсь говорить так, чтобы в моем голосе не проскальзывало разочарование, но сомневаюсь, что мне это удается. В горле пересохло, я не могу говорить.

– Ладно, выкладывай свою идею.

– Мы пойдем туда вместе, – осторожно начинает она, – но билеты купим порознь. Надо подготовить маму. Мне кажется, она может изменить свою точку зрения.

Я тоже чуть не взвизгиваю, только вовсе не от радости. Озадаченная, я поворачиваюсь и смотрю на нее:

– Какая разница, сказать ей сейчас или через три недели?

– Она еще не готова. Ты же знаешь, что тут у нее все схвачено, и, если мы купим билет вместе, она узнает об этом еще до того, как я дойду до дома, – поясняет Алисса. – Я хочу все рассказать ей сама. Правильно подать. Но это требует времени.

Что ж, аргументация достойная. Но чем дольше мы откладываем покупку билетов, тем меньше шансов, что вообще останется что покупать. Поскольку никто из нас не прибудет на выпускной под ручку с «Золотым жуком», время имеет значение.

– Хорошо, я впишу чье-нибудь имя, – замечаю я, – но ты должна понимать, что нам придется заплатить за два лишних билета, которые так и не будут использованы. Получается что-то вроде налога на нетрадиционную ориентацию.

– Деньги я тебе отдам, – говорит Алисса. Она снова касается моей руки сзади – тайный жест, который никому не заметен, потому что мы притаились под лестницей, как какие-нибудь тролли под мостом.

– Я сделаю это для тебя, – клянется она.

Плевать мне на деньги, не в них дело. Я просто хочу, чтобы в этот вечер мы были свободны, чтобы не прятались по углам и не притворялись теми, кем не являемся. Я знаю, что это ох как непросто: вы же помните, что я единственная в школе открытая лесбиянка, которой к тому же не удалось объясниться со своими родителями и которая теперь наконец живет со своей бабулей? Нет, правда, честно, я все понимаю. Врать о том, с кем ты, конечно, не так трудно, как врать о том, кто ты на самом деле, но все же…

– Я просто хочу танцевать с тобой, – говорю, подаваясь назад и ловя ее руку, чувствуя, как наши пальцы соприкасаются. Она берет меня за руку, и на какое-то мгновение мы вместе при свете дня. Для меня не существует никого, кроме нее, и, готова поклясться, я чувствую биение ее сердца, а не своего. Мне так хочется целоваться, что губы ломит, но я отодвигаюсь раньше, чем она успевает наклониться ко мне. Не здесь. Не сейчас.

– Значит, ты согласна? – спрашивает она.

– Смотри, – говорю я, чувствуя, как всю меня переполняет какая-то странная бравада, и устремляюсь к столу БХК. Я думаю о том, что куплю билеты прямо сейчас и покажу своей девушке, что готова на все, чтобы подарить ей самую романтичную ночь на свете.

Но-о-о приходится задержаться, потому что наш звездный красавец только что пригласил девушку на выпускной, и все взгляды устремлены в сторону стола, где он покупает билеты, а она, зажав в руках букет гвоздик от придурков-старшеклассников, смотрит, как он это делает. Все сгрудились у стола и обсуждают разыгранный спектакль, и вот только теперь ЕДИНСТВЕННАЯ (ОТКРЫТАЯ) ЛЕСБИЯНКА В ЭДЖУОТЕРЕ может подскочить и встать в очередь.

Членам БХК неважно, кто купит билеты на выпускной. Их интересует только процент с продаж (четверть от стоимости каждого билета пойдет в их клуб – может, на эти деньги они купят какие-то шикарные пестициды, я не в курсе), и моя сотка исчезает в кассе быстрее, чем я успеваю сказать «привет». Бриана Ло швыряет пару билетов на стол, а Майло Потс сует мне под нос картонный планшет с прикрепленным к нему списком.