— Я никого не отпускал, — лениво протянул Алефаров, наблюдая за сценой со стороны. Он наколол на вилку кусок поостывшего мяса и покрутил его перед собой. — Демаре, я же ничего особенного не прошу, так мелочь, чтобы украсить наш вечер. Это ерунда по сравнению с тем, что ты получишь взамен. Не так ли? — Согласно покачал головой, сам себе поддакивая, и снова с интересом посмотрел на сердитую жертву.

— Я же знаю, что этим не обойдется, — хмыкнул француз, следя за тем, как меня уводят. — А меня это не устраивает… — он снова перешел на французский, отсекая лишние уши, а я грозно глянула на амбала, который больно сжимал мой локоть.

— Отцепись! — прошипела я на парня, выпихнувшего меня в одной толстовке на открытую веранду, где дул холодный ветер и брызгал ледяной дождь. Он посмотрел на меня как на букашку, которая решила подвинуть скалу и, не удержавшись от ехидной улыбки, обнажил свои желтые кривые зубы. Фу-у-у!

В комнате что-то грохнулось и заскрипело. Мой страж дёрнулся обратно в дом, а я, обернувшись, обмерла. Кристиан, схватив Алефарова за грудки, вытащил его из-за стола и зашипел по-французски, выжигая злым взглядом. И тут все завертелось!

За пару секунд два охранника, находившихся в доме, ринулись на помощь Алефарову. Лиля завизжала и, взявшись за голову, рванула на веранду. Николая и официантов как ветром сдуло. Я вспомнила о Максе, который сейчас был очень нужен, чтобы разрулить ситуацию. Но, к сожалению, с момента последней нашей встречи он пропал и больше не появлялся.

Трое парней, быстро оттащив француза, который не очень-то сопротивлялся, от чиновника, скрутили ему руки за спиной. А Алефаров встряхнувшись, как помятый петух, отвесил Кристиану в ответ пару грозных фраз на французском и приказал своим прихвостням:

— Накажите его, а то совсем говнюк оборзел! Пусть поймет, что такое российская реальность. И с кем можно так разговаривать, а с кем лучше этого не делать, — поправил ворот спортивной куртки, наблюдая за тем, как Кристиана тащат на улицу.

У меня на макушке волосы встали дыбом. Что они собираются с ним делать? Убивать?! Перед глазами замелькали отрывки из гангстерских фильмов, где на неугодного человека натягивают мешок на голову, увозят в лес и там закапывают. Ужас какой-то!

— Хватит, хватит, я спою! — Испугавшись не на шутку за себя и Кристиана, заорала я, когда один из прихвостней Алефарова, схватив сопротивляющегося начальника за волосы, решил приложить головой об стену. — Только не надо его бить, пожалуйста! — Я почувствовала, как слезы подбираются к горлу, жгут глаза и душат. Я даже представить себе не могла, что это вечер так закончится.

Алефаров остановился, заинтересованно посмотрел на меня и, приподняв пухлую руку над головой, дал знак своим охранникам, перестать тащить француза. Хитро сощурившись, он подошел ко мне, покровительски закинул руку на плечо и довольно произнес:

— Сразу надо было так. А то устроили тут заварушку на пустом месте.

Кристиан что-то сердито выплюнул чиновнику по-французски, но толстопуз, не обращая на него внимания, широко улыбнулся и продолжил разговаривать со мной:

— Что ты нам споешь, конфетка? — Он подвел меня к небольшой импровизированной сцене и крикнул: — Куда делся Николай?! Пусть музыку готовит! — Поторопил своих подчинённых, а я заметила, как Лиля мокрой тенью проскользнула с веранды в комнату и пристроилась вместо торшера рядом со шторой.

— Не надо, — произнесла я севшим от напряжения голосом и, освободив свое плечо от руки неприятного мужика, откашлялась. — Я спою «Ада́жио», — это единственное, что пришло мне на ум, потому у Кристиана стоял такой рингтон на смартфоне.

И не дав больше Алефарову вставить ни слова, без аккомпанемента, чтобы прекратить сумасшествие, творившееся вокруг, запела умопомрачительную по уровню эмоций композицию на итальянском языке, которую знала с детства. Моя бабушка выступала в оперном театре и c малолетства приучала меня к качественной музыке.

— Non so dove trovarti. Non so come cercarti. Ma sento una voce che, Nel vento parla di te. Quest'anima senza cuore Aspetta te. Adagio, — собрав воедино все чувства от этого безумного вечера, плескавшиеся во мне, разрывавшие меня на части, я вложила их в музыку, став ее продолжением, ее олицетворением.



— Le notti senza pelle I sogni senza stele. Immagini del tuo viso, Che passano all'improvviso Mi fanno sperare ancora, Che ti troverò. Adagio, — страх, тревога, отчаяние, непонимание и любопытство в горьком коктейле закружили кровь, забурлили в венах и выплеснулись в каждой ноте, в каждом выдохе, от самого сердца.

— Chiudo gli occhi e vedo te, Trovo il cammino che, Mi porta via. Dall'agonia Sento battere in me Questa musica che, Ho inventato per te. Se sai come trovarmi, Se sai dove cercarmi, Abbracciami con la mente. Il sole mi sembra spento, Accendi il tuo nome in cielo, Dimmi che ci sei. Quello che vorrei, Vivere in te, — я не закрывала глаза, не отрешалась от мира, как делала это раньше, когда пела. Я смотрела в глаза этим испорченным деньгами и властью людям, музыкой смывая с их лиц пафос и высокомерие. Я пела так, как никогда, всеми гранями души открываясь для них.

— Il sole mi sembra spento, Abbracciami con la mente, Smarrita senza di te. Dimmi che ci sei e ci crederò. Musica sei. Adagio!

И пусть весь мир подождет. Сейчас есть только я и музыка, а остальное не имеет значения.

От лица Кристиана

Если сказать что я удивился — это значит просто промолчать. Я онемел от неожиданности, когда мой испуганный Одуванчик без микрофона, без музыки запел «Одажио» Альбинони. Да так, что у Алефарова отвисла челюсть; охранники, обалдев, не заметили, как выпустили меня на свободу; а белобрысая любовница русского чиновника на половине песни начала всхлипывать и стирать руками с бледных щек дорожки слез. Это была какая-то феерия эмоций, которые никто не мог контролировать.

Как же прекрасна была Олесия, когда пела. Длинные распущенные волосы спускались до самой поясницы, воздушными завитушками обрамляя лицо и плечи. Ярко-синие глаза, горящие каким-то нереальным неземным светом, проникали прямо под кожу, вызывая табун покалывающих мурашек. И тонкие руки, живущие своей жизнью, то прижатые к груди, то раскрытые навстречу публике, позволяли дорисовывать образы, возникающие в воображении. Дарили возможность увидеть картинку, созданную композитором. Каждому свою.

Я мог вечность смотреть на ее нежные губы. Все звуки давался ей с такой легкостью, с такой искренностью, словно она самим всевышним была создана для того, чтобы исполнять эту песню. Высокие и низкие ноты она брала просто, без надрыва, так естественно, будто рассказывала чью-то печальную историю любви. С нотками тоски, безысходности и вместе с тем с какой-то духовной умиротворенностью.

Мой умопомрачительный ангел, как же ты прекрасная! Подумал я, ощущая, как в горле перехватывает дыхание. Если мир услышит тебя, ты сведешь его с ума.

Вместе с музыкой, что-то перевернулось внутри меня, изменилось, зацепило за живое. Я смотрел на безумно красивую молодую женщину, так проникновенно и талантливо исполняющую сложнейше произведение и понимал, что надо ее прятать под семью замками от всех мужиков мира, потому что она никогда не будет одна. Она из тех редких представительниц прекрасного пола, которые способны покорить любого лишь взмахом длинных ресниц и легкой загадочной улыбкой. А тут вокруг нее такие акулы плавают.

А какие высокие чистые ноты она взяла в самом конце — это просто нереально! Я даже дышать перестал, поражённый звуком. Моя малявка, оказывается, сумасшедший талант! Я таких никогда не видел. Она потрясающая, фантастическая, она сама воплощение музыки!

Когда Олесия допела, в доме повисла звенящая тишина. Народ настолько был ошарашен ее исполнением, что даже не двигался. Поэтому девушка беспрепятственно, снова став серьёзной и не смотря ни на кого, быстро пересекла холл и вылетела на улицу, а я ринулся за ней. Но выйти не успел, меня окрикнул Алефаров и с ошалевшим видом согласился подписать договор аренды. Это меня и задержало.