– Ты… – побледневшими губами прошептала я. – Ты… да как ты!.. Ей же больно!

– Что, очнулась? – довольно ухмыльнулся Егор, прекращая пытать книгу. – Ух ты! Что это на твоём лице? Неужели эмоции?

– Идиот, – я почувствовала, как за моей спиной молчаливыми рядами выстраиваются все вышколенные мной ниндзя и храбро повторилась: – Идиот. Ты за всё ответишь!

– Ой, напугала, – Егор поднял вверх обе руки и учебник шлёпнулся на землю. – Что ты мне сделаешь-то, шизичка?

– Зря ты отпустил заложника, – рявкнула я, набрасываясь на негодяя с кулаками. – Познай же мой гнев!

А также силу тысячи моих маленьких ниндзя, стоявших с сюрикенами наизготовку.

Егор сказал, что я первой на него набросилась. А он всего-то хотел посмотреть мою книгу.

И ему поверили.

Я сказала, что он вырвал книгу у меня из рук и ударил по голове. А я всего-навсего самооборонялась.

И мне не поверили.

Был скандал. Жуткий, дикий и с участием нашей директрисы Милы Пантелеевны. Она, наверное, единственная, кто мог бы мне поверить, если бы… если бы не все остальные.

«Невменяемая», приехавший в школу отец Егора говорил так, будто лаял, коротко и отрывисто. «Кошка дикая! Чуть глаза моему сыну выцарапала! Да я всю вашу семейку засужу! У меня куча знакомых юристов! Без крыши над головой оставлю!»

Заслышав слово «крыша», Мила Пантелеевна испуганно ойкнула и, засеменив к отцу Егора на толстых ножках, принялась что-то нашёптывать ему на ухо. До меня долетали только обрывки: «сложное положение», «отец ушёл из семьи», «проблемный ребёнок».

Ну почему только я должна носить этот противный ярлычок «проблемный ребёнок»? Почему не Егор, показывающий мне язык, пока никто не видит?

Это он затеял драку. Не я!

Наверное, они о чём-то договорились, потому что отец Егора залепил мне пощёчину и ушёл. Вторую пощёчину я получила уже дома, от мамы. Она долго кричала, тряся меня за плечи:

«Вечно от тебя одни неприятности! Ну почему ты не можешь быть как все? Вся в своего непутёвого папашу, вся!»

Сзади неё заходились криком Миша и Настя, мои маленькие брат с сестрой, но мама считала, что воспитательный процесс прерывать нельзя:

«Ещё раз… ещё только раз…», её пальцы больно впились мне в плечи, глаза расширились. «В класс коррекции отправлю! Тебе там самое место, среди этих даунов».

Мне хотелось поправить маму, но я понимала, что она опять разозлится. Класс коррекции – он для слабоуспевающих, а я успевала нормально. Кое-где даже с пятёрками. Но разве маме докажешь?

«Просто не доставляй мне неприятностей, Ада. Ты же видишь, как маме тяжело», выдохнув, она отпустила мои плечи и повернулась к Мише с Настей, чьи личики давно покраснели от натуги. «Будь хорошей девочкой».

А сейчас я что, плохая?

Зазвонивший мобильник прервал мои размышления. Пожалуй, это и к лучшему, как говорят взрослые. Всё равно ничего не изменить.

Они продолжат считать меня невменяемой, шизанутой и больной, что бы я ни делала и ни говорила.

Я продолжу жить как жила, считая правой себя, а не окружающих. Потому что…

Быть странной – не стыдно. Стыдно не понимать, что все – разные. Я – такая. Они – такие. Нет лучших, нет худших, все просто разные.

– Алло? – я вдавила мобильник в ухо, так как знала привычку мамы отдаляться и отвлекаться. – Ты что-то хотела, мама?

– Как пойдёшь домой – купи хлеба и молока, – её слова были практически неразличимы из-за бесконечных рёвов Миши и Насти. – Деньги займёшь у Натальи Филипповны, скажешь, что отдашь завтра.

«Вот ещё! Стану я у неё что-то занимать!», возмущённо подумала я. «И вообще, хорошо, что я сегодня не обедала. Думаю, этих денег хватит и на хлеб, и на молоко. То-то мама обрадуется!..»

После того как папа, точнее, «непутёвый папаша», ушёл к другой женщине, красивой и бездетной, нам с мамой приходилось постоянно экономить. Причём на таких вещах, о которых я раньше никогда не задумывалась.

Скажем, я не могла просто пойти и купить шоколадку, как раньше. Шоколадка непременно образовывала дыру в семейном бюджете, большая часть которого уходила на всё тех же Мишу с Настей.

«Они маленькие, им много всего требуется», нервно говорила мама, покачивая кроватку. «Ты взрослая, Ада. Ты должна понять. Стать мне надёжной опорой и помощницей. Повзрослеть».

Повзрослеть.

В книжках пишут, что «юности беззаботной пора бывает в жизни только раз», а мама хочет лишить меня юности ради… ради чего?..

Мне всего тринадцать.

Я хочу приходить домой, заваливаться на кровать и читать свои любимые книжки.

Мне только тринадцать.

А начитавшись вдоволь – пробежаться по парку, наперегонки с листьями и ветром.

Однако…

Мне уже тринадцать.

И я достаточно взрослая, чтобы заботиться о Мише с Настей, рождённых от того же «непутёвого отца», что и я.

Вот только их никто не винил за это.

– Да, мама, – послушно произнесла я, зная, что от меня ждут именно этих слов.

– Будь умницей и не доставляй проблем Наталье Филипповне, – пропела мама. – И нигде не задерживайся, сразу домой.

– Хорошо, – я на автомате кивнула и отключилась.

Всем нужны лишь умники и умницы.

Интересно, есть ли тот, кому нужна просто Ада?

«Если и есть, то уж точно не в нашем мире», мрачно подумала я, засовывая мобильник в карман джинсов и вставая с насиженного места. «Ладно, пора на приём, не то меня исключат из «Списка умниц».

***

Я ходила к Наталье Филипповне дважды в неделю: по вторникам и четвергам. Сегодня был как раз четверг и мне следовало явиться в её кабинет, чтобы послушать о собственной неправильности, угрюмости и нелюдимости. А также необходимости сближения с другими людьми.

«Человек – существо социальное, Ада», строго говорила Наталья Филипповна. «Ты не можешь прожить всю жизнь в одиночку, вне социума. Поэтому тебе нужно поскорее научиться общаться с другими людьми, иначе в будущем тебя ожидают большие проблемы».

Как будто у меня сейчас нет никаких проблем.

Добравшись до пятого кабинета с табличкой «Осинова Наталья Филипповна, школьный психолог», я трижды постучала в дверь. Это был условный сигнал, говоривший о том, что я готова к беседе.

– Заходи, Ада, – приветливо донеслось из-за двери.

Наталья Филипповна всегда старалась вести себя приветливо, мило и дружелюбно с проблемными детьми. Она считала, что это помогает им раскрыться. Не знаю, как другие, но я раскрываться не пожелала. И я знала, что это огорчает Наталью Филипповну.

Невозможно раскрыться перед тем, кто приветлив, мил и дружелюбен лишь потому, что он – школьный психолог.

– Здравствуйте, Наталья Филипповна, – войдя, я осторожно прикрыла за собой дверь и села в кресло, стоявшее напротив стола. – Я готова.

– Знаю, – она кивнула и, вынув из стопки бумаг двойной листочек, пододвинула его ко мне. – Однако сегодня я хотела бы поговорить не о твоём поведении и даже не о Егоре. Догадываешься, о чём?

– Нет, – решительно произнесла я, глядя прямо в глаза, скрытые за толщей очков. – Я ничего никому не делала, Наталья Филипповна. Ни на кого не набрасывалась, никого не дразнила и ничьи вещи не портила. Даже если вы мне не верите!

– Спокойнее, Ада, спокойнее, – примирительно произнесла Наталья Филипповна. – Никто не собирается тебя обвинять. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне.

Ага. А также на стороне всех-превсех проблемных детей этой школы. Да-да, я знаю.