Женщины забыли, что такое осознанный выбор мужчины в спутники жизни.

Мужчины привыкли, что им подбирают жену – ту, что будет убирать, ублажать и никогда не перечить.

Если женщина плохо выполняла свои обязанности у первого мужа, её передавали второму, не справлялась у него, отправлялась в школу жён. Но если и там облажалась, то женщина считалась бракованным товаром, а значит, её утилизировали, как вещь.

Два месяца назад я прошла тест – именно он решил, какой мужчина мне достанется. Но я плохо себя показала у нового мужа, и он вернул меня обратно к родителям.

До передачи жены в руки мужа, правительство выдавало мужчине бюллетень, где печатными буквами было написано пять слов, около которых он должен поставить плюс или минус: зависело от поведения новой жены.

За месяц мужчина должен проверить свою новую жёнушку на умения, общение, и женственность.

Около пяти пунктов, мой бывший муж Валера, поставил минусы.

Хозяйственность: минус.

Податливость: минус.

Речь: минус.

Умения: минус.

Экономия: минус.

Через месяц я снова села за компьютер, проходя долбанный тест по-новому.

Моему отцу за меня стыдно, его жена, моя мать, чуть ли не наилучшая в нашем городе жена, а я для них, как грязное пятно.

Мне было сложно жить с мужиком, которого я не любила. Он хоть и старался помочь мне устроиться в его квартире, но я не смогла. Всё время что-то роняла, терялась в разговорах между нами, прожгла его футболку утюгом, и потратила в магазине больше денег, чем мне велели.

Валера был высоким, с пивным пузом, ему было сложно найти вещи, что полностью прикрывали его живот. Его голубая радужка глаз выцвела, наверно, из-за возраста в 55 лет. Он имел пять цветочных магазинов и две квартиры – маленькие, но они у него имелись. Мне повезло с мужем Валерой, но я оказалась бракованной.

Каждому мужу даётся месяц, чтобы проверить товар. Мужчина не имел права заниматься с женой сексом, оставлять синяков, царапин, и любые раны на её коже.

Когда Валера меня вернул, я прошла медосмотр. Теперь меня готовят к новому мужу, и я снова прохожу всех врачей.

Мне не нравится, что меня не считают человеком. Не устраивает, что мой будущий муж решает: буду ли я работать, смогу ли заниматься хобби, увижусь ли с семьёй ещё раз.

Нам запрещено смотреть фильмы про любовь, нельзя читать романы.

Началось подобное пятьдесят лет назад, когда разводов было настолько много, что пришлось принять меры.

Я стою с одним рюкзаком около красной двери, своего нового дома – на месяц или всю жизнь, пока точно не сказать.

Все вещи муж будет покупать мне сам. Как хочет, чтобы я одевалась, так и буду. У меня с собой только нижнее бельё, и всё для личной гигиены.

Об этом мужчине я знаю немного, лишь то, что ему 32, и его имя Виктор.

Мужчины сами решали, когда готовы к жене, у них не было, как у женщин, – ровно в 18 обязан вступить в брак.

Дверь открылась, я взглянула внутрь дома, мысленно ругаясь на чистоту внутри него.

Требовать этот человек от меня будет многое, видно уже по керамическому, светлому полу. Я вхожу в дом и опуская голову, принимаясь разглядывать своё отражение в бежевой плитке, аккуратно уложенной квадратиками: светлые волосы до плеч, чёрный ободок на голове, сжимающий виски до боли, и грустные глаза василькового цвета.

Поднимаю голову, приступаю рассматривать картины на стене. Изображения на них странные, какие-то непонятные многоцветные кляксы. Не разбираюсь я в искусстве.

Я знаю о любви многое, хотя никогда не видела её вживую, тем более не чувствовала. Сейчас взглянув на мужчину, что закрыл за мной дверь, я поняла, что не испытываю этого чувства.

– Как тебе картины? – раздался усталый голос около моего правого плеча.

Я невысокого роста, примерно, во мне 163 сантиметра, возможно, чуть меньше. Виктор ниже меня, с квадратными плечами, глазами как у Лани, и толстыми, короткими ногами. Мне он уже не нравится, в его руке лист и ручка, мужчина готов начать проверять меня тотчас, как я переступила за порог.

Надолго с Виктором я не задержусь, чувствую по его враждебному, излишне внимательному взгляду.

Жди меня, школа жён. А потом встречай меня, смерть с косой.

– Картины… – я встаю к одной из прямоугольных картин, прищуриваюсь, пытаясь понять, что на ней изображено.

Над каждым холстом маленькая лампочка, освещающая изображение тёплым светом.

– Думаю, мне нравится вот эта, – я приближаюсь к картине, и сощуриваюсь. – Я вижу здесь жирафа и шарики. И ещё пару ананасов, – я хмыкнула себе под нос, потому что выдумала весь этот бред. Кляксы на картине ни на что не похожи, художник просто взял кисточки и провёл ими по холсту.

Звук ручки по бумаге вывел меня из шуток.

– Извините, я не хотела, – я опускаю взгляд, чтобы посмотреть на весьма молодое лицо мужчины, даже с густой бородой, и 32 лет жизни позади.

Он слабо кивнул, и зачеркнул минус на листе.

– Сегодня я покормлю тебя, а завтра я хочу поесть в 6 утра.

Всё понятно, мне нужно приготовить ему завтрак, и не упасть в грязь лицом. Потихоньку я начинала жалеть, что не осталась с Валерой. Он хоть и был старым, но зато до последнего старался привить во мне чувства жены.

Кухня тесная, я немного удивилась, почему в таком шикарном, двухэтажном доме, такая узенькая, заставленная ненужными вещами, кухонька.

Окно маленькое, едва можно что-то увидеть за ним. Солнце сегодня за облаками, поэтому Виктор включил свет, нажав ладонью на выключатель за пределами кухни. Подошёл к холодильнику, вынул из него четыре яйца и сырую курицу на подложке.

Он делал всё не спеша, бросая на меня быстрые взгляды. Я стояла неподвижно, следя за его действиями. Я должна помочь? Или не мешаться?

Я давно хочу есть, ещё с того момента, как покинула родительский дом. А также мне требуется попасть в туалет. Но я боялась сказать лишнего, и оказаться в школе, куда мне совершенно не хотелось. Говорят, там всё так строго, вплоть до избиения. Девушки возвращались со школы отчуждёнными, с потухшим взглядом, и совершенно чужими – их близким приходилось знакомиться с ними заново, ведь прошедшая школу жён уже другой человек. Но возвращались не все, и только после обучения узнавалось, кто выжал, а кого утилизировали. Страшно.

Куски курицы полетели в сковороду, где шипело масло, всё быстрее нагреваясь от покрасневшей конфорки.

– От тебя отказался уже один муж? Я твой последний шанс, – съязвил он, показывая своё превосходство надо мной, и не только словами, но и высокомерным взглядом и язвительной улыбочкой на тонких, сухих губах.

– Да, возможно, – неуверенно ответила, переминаясь с ноги на ногу, как болванчик.

– Входить в чужой дом в обуви, знак того, что ты очень невоспитанная.

Я опустила взгляд на свои белые балетки, измазанные в вязкой грязи с улицы. Потом неторопливо подняла голову, зажмуриваясь. Ну, конечно.

Возвращаясь к входной двери, я ощущала, как сердце взлетает при каждом замеченном пятне, оставленным мной, на чистом полу.

Я любила общаться, но попадая в чужие дома, к людям, что могли стать моим будущем, я терялась как ребёнок в первом классе.

Оставила обувь на коврике, три раза поправила балетки, стараясь поставить их, как можно ровнее друг к другу

Я обнаружила помятую, серую тряпку на кристально белой батарее, подошла к ней и взяла твёрдый кусок ткани в руки, чтобы избавить пол от липкой жидкости.

Я старалась сделать всё побыстрее, но чёрная лужа размазывалась по всему полу, вместо того, чтобы впитаться в тряпочку и оставить светлую плитку в покое.

– Что ты делаешь? – мужчина встал около меня, наступая на пол около моей руки.