Женщина отошла.

Я смотрел в потолок, чувствовал кожей движение воздуха (приоткрыто окно), прислушивался к шагам Белины.

Та вскоре вернулась. В руке у неё снова был жезл.

- Я сообщила тебе всё, что хотела, красавчик, - сказала женщина. – Попросила прощения. Знаю, ты на меня обижен. И признаю: у тебя есть причины обижаться. Ты забавный паренёк. Хоть и со странностями. Я буду вспоминать о тебе.

Белина встала рядом со мной на колени, наклонилась, поцеловала меня в лоб.

- От моего дома до кварталов клана Рилок путь неблизкий, - сказала она. – В прошлый раз ты избавился от паралича быстро. Хотя обычно люди отхотят от него едва ли не сутки. Кто знает, как будет сейчас? А я не могу рисковать. Если ты сбежишь по пути, то порушишь мои планы. Мне бы этого не хотелось.

Она показала мне артефакт.

Сказала:

- Расщедрюсь ещё на одно заклинание. Для хорошего дела не жалко. Оно называется шок. Неприятная штука. Но подходит для моей цели - успокоит тебя надолго.

Прижала жезл к моей шее.

Я ощутил укол.

Всё тело отозвалось на него вспышкой боли.

Когда перед глазами сгустилась тьма, услышал голос Белины.

Он донёсся словно издалека.

- Прощай, красавчик!

Подобное пробуждение происходило со мной не впервые. Не ото сна – я точно всплывал из омута небытия. Вернулись ощущения: головная боль, покалывание в глазах, перед которыми одна за другой возникали похожие на снежинки светлые точки.

«Оно называется шок», - вспомнил слова сиеры вар Вега.

Так вот чем «вырубили» нас с Гором, когда продавали в рабство.

Еще ничего не различал перед собой (кроме точек-снежинок), а уже прислушивался, ожидая услышать голос командира вар Брена. И Гора. Потому что мерзкие запахи (такие же, как тогда) уже уловил.

Один за другим в голове вспыхивали вопросы. На которые я пока не находил ответы. Гадал, где я и как долго пробыл без памяти. Пытался определить, день сейчас или ночь. Прислушивался и вдыхал запахи, чтобы выяснить, есть ли кто-то рядом со мной.

Понял, что могу шевелиться. Движения не вызывали боль. Услышал позвякивание металла. Сел. Почувствовал под собой холодный каменный пол. Нащупал звенья цепи и металлические браслеты на руках. А потом обнаружил такие же украшения и на ногах.

Попытался их снять. Не вышло. Лишь расцарапал кожу.

Сжал челюсти. Прогнал желание вскочить на ноги. Как учила меня Двадцатая, подавил эмоции. Представил, что слышу голос сестры, что она водит по моему лицу пёрышком. Нашел позади себя стену (из кирпича?) опёрся на неё спиной. Дышал глубоко. Ждал, когда восстановится зрение.

Светлых пятен передо мной становилось всё больше. Я смотрел на эти клочки света, стараясь разглядеть в них или за ними что-то понятное; что-то, что могло бы помочь найти ответы на мои вопросы. Моргал, прогоняя влажную пелену с глаз. Наблюдал за тем, как пятна разрастались и множились. Ждал, пока они сольются в понятную картину.

Уже понял, что нахожусь не в комнате огоньков. Во всяком случае, я точно не в корпусе лагеря клана Лизран. Никаких следов древесины из орнийского тополя.

То, что я видел вокруг себя, больше походило на тюремную камеру (только маленькую). С деревянной дверью и узким окошком у самого потолка, через которое я видел клочок забрызганного алыми отблесками неба (закат или рассвет?) и дрожавшие на ветру зелёные травинки (нахожусь в подвале?). Воздух в камере пропитан неприятными запахами, часть которых исходила от моего тела.

Едва окинув взглядом комнату, принялся осматривать себя. Склонил голову, стал осматривать кожу на груди, чтобы понять, не появился ли там рисунок знака подчинения. Но не увидел даже царапин.

Из одежды обнаружил на теле только штаны и сандалии (халат исчез, как и пояс с кошелем и ножами). А ещё: покрытые налётом ржавчины браслеты на руках и ногах. Они соединялись между собой короткой цепью. И со скобой на стене. Такая привязь не позволит отойти от места, где я сидел, и на пару шагов. Уж тем более – не подпустит к двери.

В порыве возмущения я вскочил на ноги… и не сумел распрямиться. Соединявшая браслеты на руках и ногах цепь помешала мне поднять запястья выше колен. Вспомнил, что о подобных украшениях упоминали огоньки из моего отряда (многие из них побывали в тюрьмах). Вот значит, как выглядят те самые кандалы.

Они стесняли движения. Но это не знак подчинения. От кандалов можно и нужно избавиться.

И я даже знал, как это сделать. Без чужой помощи. И относительно быстро.

Здравствуй, боль!

Ногами наступил на звенья цепи, соединявшей браслеты на руках. Набрал в грудь воздух, сжал зубы. И изо всех сил рванулся вверх, высвобождая руки из объятий железных колец.

Захрустели кости и суставы. Из ран на руках брызнула кровь, а из глаз - слёзы. Кожа на запястьях порвалась, приспустилась, точно чехлы на ножах. Затрещали сминаемые браслетами пальцы.

Изувеченные кисти рук выскользнули из браслетов, позволив тем с глухим звоном упасть на каменный пол.

Я выпрямился в полный рост.

Улыбнулся.

Чтобы терпеть боль, нужно её любить.

Поднёс к глазам кровоточащие руки. Моргнул, стряхивая с ресниц влагу. И ощутил, что телу пробежала волна тепла – я начинал обращаться.

Пока избавился от браслетов на ногах, обращался дважды. Одной силой обойтись не получилось - пришлось пустить в дело зубы охотника. Но не для того, чтобы грызть металл.

Когда отбросил в угол комнаты кандалы, чувствовал себя уставшим, точно провёл ночь в Лесу: загонял добычу, убегал от преследователей. Видимых ран на теле не осталось. Но я продолжал о них помнить и терпеть боль.

Боль никогда не исчезала сразу.

И притуплялась не так быстро, как мне бы хотелось.

Прислушался. Не услышал ни шагов, ни голосов. Лишь за окном шелестела невидимая из моей камеры листва деревьев.

Я прошёлся по комнате, обследовал стены и дверь. Дверь прочная. Выбить такую изнутри не получится. Если только сломать: грызть древесину – можно, но не хотелось.

Вздохнул.

Снова потрогал дверь.

Разве я куда-то спешу?

Вернулся в угол, где оставил кандалы, присел. Голод я пока не ощущал (чудилось, что на языке всё ещё присутствует привкус моей собственной плоти). Да и жажду терпеть пока мог. Уверен: не вечером, так утром кто-нибудь явится проведать пленника. Откроет дверь. И я смогу отсюда выбраться.

Подожду.

Время у меня есть.

Едва успело потемнеть за окном небо, как я услышал скрежет металла, словно кто-то открыл замок в двух-трёх десятках шагов от моей камеры. Потом раздался скрип, а следом и шарканье ног по каменному полу.

Шёл человек; один. Бубнил себе по нос бессвязные фразы, шмыгал носом. Через щели в дверном проёме я увидел свет; тот становился всё ярче - приближался.

Повернулся к двери спиной, замер. Чтобы тот, кто заглянет ко мне, не заметил, что я избавился от цепей. Очень надеялся, что посетитель направляется именно к моей камере.

И тот не обманул моих надежд.

Сперва приоткрылось смотровое окно. Свет ворвался в комнату. Я махнул рукой, точно закрываясь от него – показал, что очнулся. Звякнул цепью кандалов. Повернулся на свет, щуря глаза. Рассмотрел в окошке мужское лицо. Уловил запахи пива и чеснока.

По ушам резанули резкие громкие звуки - дверь камеры распахнулась. Сутулый мужчина чихнул, сплюнул на пол. Подвесил над дверным проёмом фонарь. Наклонился, поднял с пола два деревянных ведра. Шаркая ногами, вошёл в комнату.

- Ишь, очухался, - сказал он.

И тут же заявил:

- Жрать сегодня не получишь. Нету у меня для тебя лишних харчей. А может, и вообще больше никогда не пожрёшь – как хозяин решит. Слышал, он собирался определить тебя в мою пыточную. Так что помрёшь ты не с голодухи. Это я тебе обещаю. Скоро сам станешь едой. Буду отрезать от тебя помалёху, да кормить тобой собачек.