– Да? Что, опять? – бубнил спросонья Николай Иванович. – Хорошо. Сейчас спущусь.

– Что случилось? Кто это? – настенный светильник мягко осветил хозяйскую спальню. – Куда ты? Коля? Коля?

– Все нормально. Спи.

Какой там спать, если сердце уже зашлось тревогой?

Набросив длинный атласный халат, Валентина Алексеевна поспешила следом за мужем. В пустых коридорах дома царила мирная тишина, но сердцебиение все набирало обороты. Воздуха стало недостаточно. В прихожей пальцы судорожно смяли ворот, когда со двора донеслась невнятная ругань.

– Да что же случилось? – взволнованно выдохнула женщина на ходу.

Распахнув дверь, Градский-старший недобро усмехнулся.

– Все в порядке, мать, – успокоил жену, чуть повысив голос, чтобы быть услышанным с обеих сторон. – Додика нашего привезли.

– Коля, хоть ты… выбирай выражения.

Бросившись к двери, столкнулась в проеме с сыном. Громко ахнула, прижимая ладонь ко рту.

– Господи! Что опять случилось?

Из рассеченой брови Сергея сочилась кровь. Стекая по щеке, капала на клетчатую рубашку.

– Нужно «скорую»! Нужно… – поддаваясь панике, залепетала мать. – Господи, Коля, что ты стоишь?! Он же сейчас кровью истечет!

– Валя, ты в своем уме? Сейчас же прекрати истерику. Носишься с ним, как с писаной торбой… По-старинке «зеленкой», и пусть сверкает, как новогодняя ёлка.

– Знаешь что, Коля? – рассердилась. Посмотрела на мужа с выразительным упреком и материнской обидой. – Сейчас твой суровый воспитательный подход просто преступен! Столько крови, вдруг порез глубокий? Может, ребенка «зашивать» нужно!

– Вдруг, не вдруг… Я – не суровый воспитатель. Я – адекватно оцениваю то, что вижу. Не делай из меня зверя. Если бы тут было что-то серьезное, Валера бы его не домой привез, а в больницу, – в свою очередь рассердился Николай Иванович. – Успокойся. Все нормально с твоим ребенком! Пластырем заклеит – заживет.

– Не смей меня успокаивать! Если тебе плевать на сына, то мне – нет! Ни ты, ни Валера медицинского образования не имеете…

Отказываясь принимать участие в очередном «семейном совете», Серега прошагал мимо них и направился в свою комнату. С некоторых пор серьезно полагал, что в их доме все являлись ненормальными. Не только он, со своей бессердечностью. У отца – маниакальный психоз, у матери – паранойя. Хотя, несомненно, именно он причина их помешательства.

К сожалению, скрыться от удушающей родительской опеки Град не успел.

– Сережа, – заметив, что он уходит, мать припустила следом.

– Спасибо, Валера, – не имея времени на обычные светские беседы, отец «на отъеб*сь» поблагодарил милиционера, конвоировавшего Серегу домой. – Сколько с меня?

– Ну, как обычно, Николай Иванович.

Закрыв дверь в спальню, отгородился от внешнего мира. На мгновение замер, наслаждаясь тишиной. Медленно перевел дыхание, проморгался и направился через спальню прямиком в душ.

Стоял под теплыми струями, безразлично наблюдая, как грязно-кровавая вода сбегает в слив. Левое плечо прилично болело. Видимо, связку потянул. В уличной драке не оставляли время на разогрев. Мордобой, как правило, стартовал внезапно. Достаточно кому-то одному из участников конфликта выбросить кулак, слегка задеть оппонента – и понеслась.

Тестостерон. Норадреналин. Адреналин. Кортизол. Полная мобилизация всех внутренних ресурсов. Эмоциональный подъем, близкий к эйфории. Серега верил, что может испытывать все эти ощущения в моменты агрессивных уличных разборок.

До сегодняшней ночи.

Сердцебиение ускорилось, частота и глубина дыхания увеличились – стандартный старт. А дальше не возникло никаких эмоций. Ровным счетом – ноль. Все происходящее – без боли навылет.

Этой ночью дрался только потому, что того требовала ситуация. Не на Карпа же в самом деле надеяться. После алкоголя уровень защиты у того бывал нестабилен. Быку так и вовсе – то зуб вынесут, то руку вывернут.

Града же, без каких-либо преувелечений, называли семижильным. За годы беспечной юности никаких серьезных травм не получал. Да и держался в драке до последнего «панкратиаста» и последнего «часового». Останавливался, только когда всех в лежачее положение оформят.

Знал, что отец с матерью ему покоя не дадут. После душа застал их в спальне, в нетерпении сновавших по периметру. Обвинительный приговор вынесли сразу после его неподобающего возвращения домой. Не все еще высказали. Отец точку не втоптал, мать не наследила запятыми.

– Вам не надоело? – спросил серьезно. – Ничего ведь не изменится.

Градские оторопело застыли. Обычно они стартовали с наездами, а Серега уже походу вяло отмазывался. Видимо, и в этот раз речь заготовили, а тут он неожиданно активизировался раньше времени.

Ничего, и правда, не менялось. Он, как напивался – так и напивается, как ввязывался в драки – так и ввязывается, как участвовал в гонках – так и участвует… Если прекратить – то как ему вообще существовать? Зачем?

Только Градские не привыкли легко сдаваться. Упорства им не приходилось занимать. Воспитательный процесс – святое дело, хоть и бесполезное.

Отмерли.

– Как же так, Сережик? Кто это сделал? Какие-то хулиганы? Ты их знаешь?

Отец беспокойную речь матери поддержал громким язвительным хмыканьем.

– Ты даешь, мать… Ей богу, смешно! Это он, – за тяжелым выдохом последовал яростный указующий перст, – наш сын, хулиган! Авторитет доказывает! Шайку свою защищает, – расходился, сотрясая воздух оскорбительными речами.

Знал же, что все бесполезно. На х*ена убивал нервные клетки? Внутри Сергея ни единой эмоции не проскочило, в то время как на лице отца они танцевали безумный канкан. Ему ведь так не терпелось задеть бездушного отпрыска за живое! Хоть самую малость!

– Снова этот твой Карп за дело по зубам получил, а ты, крестный отец, массу тянешь?

Расширяя ноздри, Серега медленно вдохнул и произнес тем раздражающе отстраненным тоном, который отец так ненавидел:

– Пап, ты, давай, не перекручивай. Тебя там не было. А то, что донесли, черт знает сколько раз перевернуто с ног на голову.

– А я вот думаю, мало вам вломили! – в сердцах прокричал Николай Иванович. – Ты пятнадцать лет каратэ занимался, чтобы по убогим подворотням ногами махать?

– Нет. Не для этого. Мне нравилось в летнем тренировочном лагере. Без вас.

– Коля, я прошу тебя… – предупреждающе вставила мать. – Держи себя в руках.

Только, где там! Градский-старший эту просьбу даже не расслышал.

– Ну-ну, герой! Чего ты стоишь без нас? И где машина, позволь полюбопытствовать?

– В центре.

– Коля…

– Где именно – в центре? Или ты точно не помнишь? – с издевательской усмешкой.

Прерывая этот односторонний скандал, Град тронул отца за плечо, чем всегда выказывал некую привязанность, но отнюдь не стыд и расскаяние, как того хотелось Николаю Ивановичу.

– Возле Дюка[4], – бросил перед тем, как присесть на кровать.

– Возле Дюка…

Отключив звук, положил мобильник на тумбочку. Мать, тут как тут, склонилась, разглядывая рассечение на лбу.

– Мне кажется, нужно все-таки зашить.

– Мам, я устал и хочу спать.

Вздохнула тягостно.

– Ложись, конечно.

Упав на спину, разлегся поперек кровати. Закрывая глаза, выровнял дыхание. Пока мать задергивала тяжелые серые портьеры, отец еще некоторое время бухтел.

– Господи, доживу ли я, чтобы увидеть тебя человеком…

Провалился в темноту.

Сон был тяжелым. Он знал, что спит. Но в то же время слышал все, что происходило в реальности: монотонную работу климат-контроля, периодическую вибрацию телефона, далекий и приглушенный рокот газонокосилки. Управлял своими мыслями. Перебирал и отсеивал приходящие в забытье картинки.

Он о ней, конечно же, забыл и думать. Поначалу тянуло взглянуть. Проверить, смотрит ли она в его сторону. Узнать, каким будет ее взгляд: холодным, злым или тем самым, который наиболее его баламутил, – смущенным.