Второй молодой человек с полуулыбкой оглядывал раскрасневшегося от гнева маленького Форльдока и пока молчал. Лертэно еще никогда не видел такого бледного, безобразного, при этом породистого лица с очень светлыми северными глазами. Волосы молодого дворянина, почти бесцветной паутинкой ложившиеся на плечи, казались совсем белыми из-за черного камзола, расшитого серебром. Если у кого и была древняя кровь, о которой ходило столько легенд, так только у этого некрасивого человека.
– Как же вы осмелились сбежать, Армондэ? – медленно, чуть растягивая слова, проговорил бесцветный аристократ. – Ведь ваш отец приказал вам присматривать за матушкой и сестрой. А вы бросили двух беззащитных женщин. Нехорошо-о. Вы же знаете, что такое война. Ежели с вашим отцом и братом случится беда, что ваша матушка будет делать без вас?
Мальчик задумался, было видно, что слова молодого человека ему не понравились. Он насупился и принялся водить носком остроносых рваных башмаков по земле. Гьюрт потрепал брата по голове и сказал, обращаясь к рыжеватому юноше:
– Думаю, ты прав, Рэс, надо бы его простить и не рассказывать отцу, что он вытворяет. А то у маршала рука потяжелей моей будет. Только как этого засранца отправить обратно в Штадри, чтобы отец не узнал? Кого с ним послать? Вы, граф, – Гьюрт склонил голову в сторону бесцветного молодого человека, – придумайте, как бы утешить в письме нашу матушку, уж больно у вас это хорошо получается. Только не упоминайте меня и его высочества. Не взыщи, мой принц, – снова обратился он к юноше с серыми перчатками, отчего-то поразившими воображение Эртера, – но матушка уверена, что мы с тобой во всех делах заодно, и не дай бог ей подумать, что мы вдвоем подбили Армондэ удрать в действующую армию.
Лертэно, даже открывший от интереса рот, вдруг заметил, что молодой человек в черном, которого маршальский сын называл графом, его разглядывает. Ситуация выходила глупой, и «поскрёбыш» намеренно небрежно поклонился, чем привлек внимание юноши-принца. Тот с изумлением указал на него Форльдоку. Гьюрт насупился и громко крикнул:
– Ты чего это на нас уставился?
Вопрос привел Лертэно в замешательство, и он не нашелся что ответить. Маршальский сын, покраснев, нетерпеливо продолжил:
– Чего молчишь? Или не знаешь, как с благородными людьми разговаривать надо, сволочь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!
Эртер, в котором неожиданно взыграла королевская кровь, вспыхнул и нарочито резко произнес:
– Можете не кричать, господин Форльдок, у меня хороший слух. Меня тронуло проявление героизма вашего младшего брата, что заставило проявить к вам внимание чуть больше, чем вы того заслуживаете. Как нужно разговаривать с господами, вроде вас, я имею представление. Только никак в толк не возьму, отчего вы, сын маршала, обращаетесь ко мне, Эртеру, как к хаму? Или вы считаете, что в моих ножнах клинок из менее прочной стали, чем ваш?
Гьюрт, поначалу рассвирепевший, вдруг расхохотался и, показывая на Лертэно пальцем, сказал:
– Да он сумасшедший! Местный дурачок. Эртеры-то все вымерли давно.
Бесцветный аристократ мягко взял Форльдока за локоть и проговорил:
– Вы не правы, Гьюрт. Насколько я знаю, не так давно умер Артори Тельсфор, который вел свою родословную по женской линии от Эртеров. После него осталось пять сыновей.
Лертэно покачал головой и тихо поправил:
– Трое.
Юноша-принц серьезно посмотрел на Эртера и спросил:
– И вы можете доказать, что в вас течет кровь благороднейших людей, не только словами, но и чем-нибудь более существенным?
– Пока вам будет достаточно слова чести?
– Да какая у тебя честь, оборванец?! – с негодованием воскликнул молодой Форльдок.
Рука Лертэно легла на эфес, но тот, кого называли графом, неожиданно сильно схватил его за плечи. Невесомые белые волосы коснулись щеки, и уверенный голос настойчиво произнес:
– Немедленно уходите, господин Эртер. Негоже вам сейчас обнажать клинок в присутствии его высочества герцога Артехейского. Да и наживать сегодня врагов я бы не посоветовал. Поэтому идите своей дорогой и примите на веру, что вашей чести не было нынче нанесено никакого урона.
– Вы кто? – с удивлением спросил Лертэно, высвобождаясь из графских рук.
– Ноарион Вользуанский. Только вряд ли вам о чем-то говорит мое имя. Прощайте, господин Эртер. Надеюсь, наша следующая встреча будет иной.
Лертэно хотелось сделать что-нибудь эдакое, красивое. Но в голову, как назло, не приходило ничего путного, поэтому ему пришлось просто развернуться и неторопливым шагом свернуть на одну из примыкавших к площади улочек. После чего он уже пустился бежать, поражаясь, как смело и гордо он разговаривал со знатными господами.
Принц посмотрел ему вслед и спросил у графа:
– Не из тех ли он Эртеров, о которых вы шепчетесь с моими братьями и каждый раз замолкаете при моем появлении?
– Что я могу ответить, ваше высочество? Видимо, да. На сумасшедшего явно не похож, для авантюриста, пытающегося добиться чего-то на столь славном имени, – слишком молод. Скорее всего, он и вправду один из младших отпрысков Тельсфора. А его несколько странный вид лишь подтверждает слухи о крайней бедности этого рода.
– Это опасно?.. Вы понимаете, о чем я?
Граф на мгновение задумался и взял принца под руку.
– Династия Эрелингов правит уже двести лет. Ваш предок, взошедший первым на престол, был единственным, кто по праву мог занять трон Мезеркиля. У Эртеров остались одни женщины. Вас призвало королевство, вашу власть благословил первосвященник. Какую же опасность таит для вас этот мальчик?
Негодующий Лертэно, уже не слышавший этого разговора, все же нашел нужную улицу и дом. Он постучался в дверь, но на его стук никто не ответил. Сердце колотилось и ходило ходуном. Юноша постучался еще раз. Послышались торопливые шаги. Сердце сжалось. Дверь открыла высокая черноволосая женщина с прозрачными синими глазами. Некоторое время они просто стояли и смотрели друг на друга. Потом женщина ахнула и прикрыла рот ладонью. Лертэно, оглядевшись, переступил порог, увлекая за собой мать. Она неловко обняла повзрослевшего сына и нежно прижалась губами к его лбу, обдав ароматом мускуса. Он, не привыкший к ласке, глупо, словно жеребенок, перебирал с ноги на ногу подле нее, не решаясь ни обнять, ни поцеловать в ответ. Ему хотелось что-нибудь сказать, но он боялся неправильных, неуместных слов, которые могли быть некстати. Наконец Лертэно произнес:
– Мама, я пришел. Правда, без отца… Отец умер… вот… – он положил на стол мешочек с золотыми. – Я один не мог приехать. Причину-то трудно придумать.
Мария чуть отстранилась и быстро огляделась по сторонам.
– Ты как сюда дошел? – тихо спросила она.
– Вместе с армией.
Между ее бровей легли недовольные складки. Лертэно это понравилось. Оказывается, о нем беспокоятся. Мария снова огляделась и так же тихо, почти шепотом, сказала:
– Значит, воюешь… Почему тебя не оставили в Тельсфоре или у кого-нибудь в Кальярде?
Желая казаться взрослее, он спокойно и гордо, чуть выпятив грудь, произнес:
– Я солдат… Мне уже пятнадцать – самое время воевать.
Заметив недоумение и снисходительную усмешку в ее глазах, Лертэно вдруг почувствовал тоску и обиду от несправедливости происходящего.
– У нас не было другого выхода, – жалобно проговорил он. – Тельсфора больше нет. Нам надо было как-то жить.
– Все живы? – в голосе матери не было ни тревоги, ни печали. Она, наверное, понимала, каков будет ответ.
– Уже нет. Близнецы не дошли до Артехея. Нас трое осталось. Но мы сильные. Ты не плачь только. Война – это наше дело, мужское. И не думай, со мной ничего не случится, мне еще нужно дойти до Сьера. А потом я опять приду к тебе, и у меня будет много таких мешочков… Ты будешь мною гордиться!
Она и не собиралась плакать. Он показался ей очень взрослым, таким, каким она представляла его в своих мечтах, редко думая о нем, как о ребенке. Что сказать? Утешить? К чему? Мария просто прижала сына к груди. Но все-таки вот оно – материнское сердце! Не выдержала, заплакала и никак не могла остановиться. А он сразу, почувствовав себя сильным (глупый мальчик!), настойчиво посадил ее на скамью, а сам пристроился у нее в ногах. Она вздохнула, надеясь, что никто из любопытных ленивых слуг не поинтересуется, чем же здесь занимается госпожа-оружейница. Некоторое время они тихо сидели, не говоря ни слова. Мария гладила его волосы (такие же, как у нее!). Эти прикосновения были ему приятны, как и запах, терпкий аромат мускуса.
