Мы знали, что по требованию офицера-дознавателя некоторые врачи умышленно заставляли нас вводить некоторым солдатам, подозреваемым в неблагонадёжности, приличную дозу морфия, а потом приглашали офицера-дознавателя в послеоперационный блок. Нередко врачи и сами писали доносы на раненых солдат, если замечали в их поведении что-либо странное. Манипуляции с морфием держались в строжайшем секрете, однако мы с медсёстрами, конечно, кое о чём догадывались. И всё же мы не сомневались в правильности происходящего – война есть война, надо – значит надо…

Однажды у нас пропали несколько шприцов и несколько ампул с морфием – прямо из шкафчика в операционном блоке. Начался жуткий переполох, допросы, обыски! Подозревали всех подряд! Через несколько дней нашли похитителя – солдата-наркомана, который ещё до войны увлёкся этим зельем, и, получив во время операции дозу морфия, уже не смог без неё обходиться. Вскоре он исчез из госпиталя так же, как исчезали остальные «провинившиеся» – в неизвестном направлении. Больше мы его не видели…

Об этом случае постепенно забыли, но с тех пор врачи стали тщательно следить за тем, как запираются шкафчики с лекарствами. А потом начались перебои со снабжением морфием, и врачи стали резать солдат прямо «наживую». В такие часы наш госпиталь просто разрывался от криков боли и отчаяния.

Несмотря на многочисленные людские страдания, которые окружали нас в госпитале день и ночь, мы были бесконечно рады тому, что нас не отправляют на поле боя выносить раненых бойцов – в немецкой армии выносом бойцов с поля боя положено было заниматься исключительно санитарам-мужчинам. У них с собой всегда была сумка с бинтами и медикаментами. К нашему госпиталю было прикреплено около шестисот таких бойцов. Они не участвовали в военных действиях, а лишь оказывали раненым первую медицинскую помощь прямо на поле боя и доставляли их в госпиталь. Для этих целей им были выделены повозки с лошадьми, велосипеды, мотоциклы с колясками и даже автомобили.

Конечно, мы опасались, что можем погибнуть, если наш госпиталь вдруг разбомбят, но линия фронта быстро сдвигалась на восток, всё более и более удаляясь от нас – это немного успокаивало.

Мы ещё не успели толком забыть случай с пропажей морфия, как произошёл другой не менее странный случай – ночью около госпиталя стало ходить привидение, пугая своим видом отлучающихся по нужде солдат. Сначала все дружно смеялись над этим, не доверяя особо рассказам солдат-фантазёров – как только не развлекаются солдаты на фронте, чтоб скрасить тяжкие военные будни. А потом нам стало совершенно не до смеха… Совсем даже наоборот.

Среди персонала ходило множество слухов и предположений, обрастающих всё большими зловещими подробностями: одни рассказывали, что это бродит призрак одного из умерших солдат – душа его никак не может упокоится и отойти в мир иной, вот дух его и блуждает по округе, другие утверждали, что кто-то видел, как призрак поймал одного солдата и стал пить его кровь, третьи уверовали что это, объединившись в одну призрачную душу, пришли отпевать свою смерть умершие в госпитале воины, а четвёртые уверяли, что это проделки кровавого советского дьявола из России.

Солдаты подолгу в госпитале не задерживались – подлечились и обратно на фронт, а вот медсёстры и врачи были здесь завсегдатаями, поэтому мы перепугались не на шутку – кто-то даже стал выдвигать предложения о смене места расположения нашего госпиталя.

В конце концов об этих ночных страстях пришлось сообщить офицеру-дознавателю, и опять началось – допросы, слежка, ночные засады в кустах. Ловили привидение всем госпиталем, подключились даже более-менее выздоровевшие солдаты…

И поймали! Хотя пришлось постараться – на «охоту» это привидение, как ни странно, выходило не каждый день, а только лишь по ему одному известному графику… Привидением оказался недавно переброшенный в наш госпиталь молодой врач, который в детстве страдал лунатизмом. Став взрослым, он избавился от этого заболевания, но от постоянного переутомления во время ночных дежурств, недосыпания и стрессов болезнь его обострилась, и он начал активно путешествовать в ночные часы вокруг госпиталя. Происходило это не каждую ночь, а лишь когда он был свободен от ночного дежурства и спокойно «почивал» в своей кандейке. На самом же деле, как выяснилось, он ходил и пугал всю округу… Его срочно демобилизовали, и мы наконец-то вздохнули спокойно.

Но ненадолго…

Мы проработали в этом полевом госпитале около двух месяцев, но за два этих долгих кровавых месяца так толком и не узнали, где он расположен – общаться с солдатами на подобные темы нам было строжайше запрещено, да мы и сами не решались, опасаясь провокации. Мы только догадывались, что обитаем где-то на территории Белоруссии. А потом стали приближаться холода, и наш небольшой госпиталь решили перевести в другое место – ближе к линии фронта, так как эта самая линия фронта ещё стремительнее стала перемещаться на восток. Причём, нас решили не просто перевести в другое место, а присоединить к другому такому же прифронтовому госпиталю.

Несколько дней мы старательно помогали врачам собирать медикаменты, бумаги, журналы регистрации и другие документы на раненых и умерших солдат. Мы почти не спали, выкраивая для сна лишь по два-три часа в сутки.

И вот в один из более-менее тёплых осенних дней мы стали переезжать. Сначала отправили грузовики с медикаментами и тяжелоранеными, которых сопровождали несколько врачей и медсестёр. Потом стали грузить всех оставшихся. К вечеру не управились, решили отдохнуть, а утром продолжить погрузку и отправку раненых.

Ночью ко мне на кровать тихонько привалилась коллега – молодая двадцатидвухлетняя девчушка и заговорщицким тоном предложила сбежать из госпиталя той же ночью. Она думала пробраться хотя бы в Польшу, где у неё жили родные, надеясь, что они нас приютят и спрячут. Не могла она больше смотреть на кровь и страдания, устала от бесконечных кровавых штопок и перевязок! Устала не спать по несколько суток подряд! Устала голыми руками убирать грязь за больными солдатами, устала от бесконечных бинтов и пеленок! Устала от запаха крови и человеческих страданий!

«Она ещё молодая, – поняла я. – Она не знает, что такое не спать ночами, качая своё маленькое дитя, а потом носить его целый день на руках, потому что у него режутся зубки или болит животик, и он от этого целыми днями и ночами кричит! Не знает, сколько жертв приносит мать, ухаживая за своим малышом, сколько бессонных ночей она не спит, укачивая, укутывая, гладя его. А раненый солдат, он же как ребёнок – такой же беззащитный и беспомощный. Мне, матери, вырастившей двоих сыновей, это понятно, как никому. Не могу я бросить этих раненых солдат потому, что и мои сыновья тоже солдаты, и они могут оказаться здесь или в другом таком же госпитале. Кто им поможет, кроме меня?!»

Отговорила я её, а потом об этом очень жалела. Погибла та девчушка через несколько дней – потеряла сознание во время одной из ночных операций, не выдержав бешеного ритма бесконечных дежурств. Спасти её так и не сумели. Или помог ей кто умереть, узнав о её намерениях? Может быть, не одной мне она свою душу открыла?..

На следующий день после её смерти ближе к ночи мы наконец-то переехали…

Привезли нас на новое место уже на следующий день рано утром. Новый полевой госпиталь располагался сразу в нескольких зданиях, построенных буквой «П». Эти здания принадлежали ранее воинской части, расположенной на бывшей и ранее-то условной, а ныне и вообще несуществующей границе между Украиной и СССР. Эти здания были оставлены советскими солдатами во время отступления, и каким-то чудом им даже удалось избежать разрушения во время бомбёжек.

Я сразу узнала новое место – на этом огромном колхозном лугу мы когда-то работали в сенокосную пору, а потом здесь же втайне от колхозного руководства, не разрешавшего вытаптывать свежескошенные луга, устраивали конные скачки. Луг этот располагался недалеко от украинского села, в котором сейчас, возможно, погибала от войны и голода моя старшая сестра Наталья. Мысль о том, что я должна её навестить, пришла мгновенно. Я даже ещё не успела об этом подумать, но, как оказалось, уже подумала…