Солдаты и техника двигались к линии фронта твёрдым уверенным строем, мы ехали медленно то аккуратно обгоняя их, то подолгу выстаивая на обочине и пропуская вперёд колонну за колонной. На привалах солдаты и офицеры частенько обращались к нам за медицинской помощью – кто ногу стёр, кто простудился, кто захромал, кто порезался, и за оказанную помощь любезно делились с нами своими пайками, угощали минеральной водой, пивом и даже шнапсом.
В один из таких привалов произошёл странный случай, который мне показался каким-то пророческим, и я частенько вспоминала о нём в дальнейшем.
Мы проезжали где-то, наверное, по территории Польши, когда водитель вдруг решил устроить небольшой привал, а заодно и заправить бензобак. Он остановил машину, мы все дружненько вылезли, чтоб во время заправки не дышать парами бензина, и расселись на обочине. Невдалеке от нас по другую сторону дороги на лугу мирно паслись коровы, и мы стали за ними наблюдать. Мимо нас по дороге медленно проезжали какие-то запряжённые лошадьми подводы, боевые машины и мотоциклы, маршировали ровным строем колонны немецких солдат, а мы сидели и отдыхали на травке, разглядывая коров. Кое-кто даже прилёг.
И вот вдалеке показалась очередная колонна чеканящих шаг немецких солдат. По их лёгкой, задорной, совсем пока ещё не боевой походке мы поняли, что это неопытные новобранцы – видать, их перебрасывают в близлежащую часть, вот и отправили пешком. Когда они стали приближаться, то идущий впереди офицер, увидев сидящих на обочине молоденьких сестёр милосердия, отдал команду, и солдаты грохнули со всей силы какой-то немецкий марш. Мы с восхищением наблюдали за ровным строем солдат, чётко отбивающих шаг в такт бравому маршу.
Но, похоже, эта громкая песня раззадорила не только нас: одна из коров отделилась от стада и начала медленно двигаться в нашу сторону. Было видно, что она с силой бьёт себя хвостом по бокам. Потом эта странная корова остановилась и стала рыть копытом землю, причём сначала только передней ногой, а потом и задней тоже! Нам даже стало не на шутку страшновато – какая-то коровушка непредсказуемая! Может, пока не поздно, в машину сигануть?!
Мы замерли: страх и любопытство овладели нами. Что будет дальше?
Тем временем бурёнка начала припадать на передние ноги и, наклонив голову направо, стала усердно рыть землю рогом! Затем она дико взревела и со всех ног бросилась в нашу сторону, догоняя приближающуюся к нам солдатскую колонну!..
Солдаты продолжали маршировать, даже не подозревая о надвигающейся сзади опасности. А корова-то приближалась! Мы уже поняли, что это вовсе и не корова, а огромный бык с налившимися кровью глазами. Наш водитель скомандовал: «Быстро в машину!»
Мы махом заскочили в кузов машины и стали ожидать развязки… Предупредить солдат было невозможно – их громкая песня заглушала все звуки вокруг. Тогда мы начали усердно размахивать руками, подавая им знаки, умоляя оглянуться, но они совершенно нас не понимали, да и оглядываться в строю не положено. Солдаты, думая, что мы их так приветствуем, стали орать ещё усерднее. А бык тем временем зашёл с тыла и начал свою атаку, раскидывая по сторонам разозливших его крикунов…
Двум первым жертвам быка, которые шагали в последнем ряду, пришлось очень тяжко – они лежали на земле и даже не шевелились, остальные, поняв, в чём дело, начали спасаться бегством – кто куда: кто залёг в кустах, кто без оглядки подрал через поле так, что только пятки засверкали, кто забился в кузов нашей машины, трое расселись на близлежащих деревьях и наблюдали оттуда за гибнущими сотоварищами. Мы с неподдельным любопытством тоже следили за ходом событий, но смеяться побаивались! Как же можно смеяться! Это же солдаты Великой и победоносной Германии, завоевавшие всю (ну, или почти всю) Европу! Над ними смеяться не след! А так хотелось! И мы таращились из кузова своего грузовика, громко возмущаясь поведением одичавшего животного.
Когда бык разогнал орущую колонну, он опять дико взревел – видать, и правда не по душе ему пришлась бравая немецкая песня, потом встал посреди дороги и начал снова рыть копытом землю… Но тут послышалось дружное мычание коров – видать, бурёнки уже соскучились по вожаку, бык остановился, прислушался к коровьему призыву, немного поразмыслил, тихонько аукнул в ответ бурёнкам и важно двинулся обратно к стаду… Я тогда в сердцах подумала: «Хорошо, что у этих новобранцев карабинов не оказалось, а то конец пришёл бы бычку! Лишились бы бурёнки своего предводителя!»
Тем временем, немцы стали вылезать из кустов, мы тоже слезли с грузовика и побежали к лежащим на земле солдатам, чтобы оказать необходимую медицинскую помощь: один из них, действительно, немного пострадал от удара, а второй, как выяснилось, просто упал в обморок от страха…
Быть может, этот случай и был пророческим? Но в тот момент немцы об этом не думали! Вернее, не хотели думать! Они рвались вперёд, к завоеванию Европы! Разве их мог остановить какой-то зашедший с тыла бык?!
Вскоре мы двинулись дальше, совершенно не понимая, куда нас везут. На третьи сутки пути мы уже стали сомневаться, знает ли об этом сам водитель, но спросить не решались. Лишь на четвёртые сутки, преодолев несколько несуществующих границ уже несуществующих государств, ночью, в кромешной темноте, мы высадились у какого-то тёмного барака. Наконец-то нас накормили…
Кровавые будни
Рано утром следующего дня нас разбудили два немецких солдата, приказав одеваться и идти на завтрак. А сразу после завтрака начался кровавый кошмар вперемешку с криками, стонами, воплями. Дикие рабочие будни, состоящие не из дня и ночи, а из частей человеческих тел. Дни и ночи перемешались, времени на отдых не было вообще. О еде мы напрочь забывали. Солдат привозили одного за другим – мы их очищали от грязи и крови, потом штопали, перевязывали и выхаживали. Выходить удавалось далеко не всех – примерно каждый пятый раненый умирал. В перерывах между штопками и перевязками надо было ещё успевать принимать от санитаров, сопровождавших раненых, документы, регистрировать поступивших, выписавшихся и умерших в разных журналах, формировать списки умерших солдат и отправлять их с курьерами в разные инстанции…
В нашем полевом госпитале было восемь врачей-хирургов. Все они целыми днями были заняты на операциях, а мы им помогали, как могли. Каждому врачу по штату полагалось иметь пять-семь медсестёр, и наш госпиталь, казалось бы, просто кишмя-кишел медицинским персоналом. Однако, раненых было так много, что мы работали по полторы-две смены подряд.
Перед сложными операциями врачи заставляли нас вкалывать солдатам морфий, чтоб они не чувствовали боли. Самое интересное начиналось потом – после операции, когда солдаты отходили от наркоза…
В послеоперационном блоке в этот момент должен был обязательно находиться офицер-дознаватель, который тщательно фиксировал в толстой тетради результаты их поведения, а солдаты изощрялись кто во что горазд, порой начиная вести себя совсем неадекватно: кто орал песни, кто дико ругался страшными словами, кто во весь голос кастил своё начальство, кто вспоминал любовные приключения, а кто-то начинал говорить совершенно не на немецком языке… Таких солдат после их иноязычных высказываний куда-то увозили, и мы их больше не видели… Конечно, мы догадывались, что с ними происходило, но обсуждать это не рисковали – война есть война.
Немцы вообще народ очень закрытый – они не считают правильным, (в противовес русским) вести друг с другом душещипательные беседы, делиться радостью или горем. Они привыкли все свои проблемы решать сами, ни на кого не надеясь и ни с кем лишний раз не откровенничая. Прожив шестнадцать лет в Германии, я имела возможность убедиться в этом многократно. Но та атмосфера страшного недоверия, которая окружала нас в этом госпитале, пугала всех – и врачей, и медсестёр. Мы опасались не только офицеров-дознавателей, которые только и шмыгали по узким госпитальным коридорам туда-сюда – мы боялись даже друг друга. Ни о какой дружбе сейчас речи не шло, хотя до начала войны мы вместе с некоторыми из сестёр милосердия служили в Мюнхенском госпитале и даже немного приятельствовали. Но страх за свою собственную безопасность разрушил даже эти приятельские отношения.
