Когда отец полушёпотом рассказывал об этом маме, она лишь тихонько успокаивала его. Мне из-за дверей представлялось, как при этом она красиво покачивает головой и ласково смотрит ему в глаза. Нам с Петькой тоже не верилось: «Как же так? Это же наша родная земля – добрая и любимая! Разве в ней могут бесследно исчезать люди?! Разве могут убивать и расстреливать просто так?! Нет, это точно какая-то ошибка! Кто-то придумал эти глупости про нашу Родину специально, чтобы мы испугались и не вздумали возвращаться обратно! А мы потом – когда вырастем, обязательно возвратимся и докажем, что это неправда!»

Так промчались шестнадцать лет спокойной и даже какой-то вялотекущей жизни в Мюнхене. К этому времени мы говорили на немецком языке без малейшего акцента и чувствовали себя практически коренными баварцами: папа успешно преподавал, мама по-прежнему работала сестрой милосердия в госпитале, а мы с братом даже успели отучиться в гимназии.

К власти в Германии уже давно пришли национал-социалисты, и Мюнхен, как, впрочем, и всю Баварию (да и всю Германию), иногда будоражил какой-нибудь очередной политический «взрыв». Родители уже пережили нечто подобное после революции в России, поэтому к политическим передрягам относились весьма осторожно. Постепенно всё затихало, и опять наступала тихая размеренная жизнь.

Я готовился к выпускным экзаменам в Мюнхенском университете Людвига-Максимилиана, где преподавал мой отец, мечтая пойти по его стопам и стать преподавателем. Профессора университета поддерживали меня, пророча успешную преподавательскую карьеру. Петька тоже получил свой первый диплом, успешно закончив колледж, и готовился к поступлению в Мюнхенский технический университет. Он хотел стать инженером-конструктором и посвятить свою жизнь глобальным научно-техническим разработкам. Я в шутку прозвал его «мыслителем», потому что он всё свободное время что-то высчитывал, чертил, рисовал… Короче, по-прежнему что-то изобретал!

Иногда нам всем вместе удавалось выехать за город на пикник. Тогда мы, сидя на коротко постриженной ровненькой травке, смеялись, иногда даже громко хохотали от всей души, снова и снова вспоминая Россию и наши с Петькой детские проказы. В такие минуты мы совершенно не замечали осуждающих взглядов, которые бросали в нашу сторону выдержанные баварцы. Это, безусловно, были самые лучшие моменты нашей мюнхенской жизни.

И тут пришла война… Война с коммунистами, захватившими двадцать лет назад нашу Родину и мечтающими вскоре завладеть целой Европой… С коммунистами, уничтожившими почти всех коллег и друзей нашего отца, не захотевших покинуть так же, как мы, любимую Родину, и поплатившихся за это жизнью… Коммунисты уже крепко обосновались на русской земле, лишив её имени и придумав вместо красивого гордо звучащего слова «Россия» весьма странное название из нескольких букв – «СССР». Мы были убеждены, что они не остановятся и непременно решат завоевать весь мир, поэтому уверовали в то, что, пока не поздно, надо освободить любимую Родину от страшного красного дьявола… Во что бы то ни стало!

Отголоски этой Великой освободительной войны уже звучали ранее – из новостей мы узнавали о победоносном шествии немецкой армии по Европе. Из радиоприёмников неслись бравые марши и рассказы о том, как же повезло жителям стран, освобождённых Великой Германией. Бойким голосом под торжественные марши диктор вещал о душевных приёмах немецких солдат на землях Бельгии, Австрии, Польши, Франции и Чехословакии – стран, где так же, как и в СССР, уже начинал поднимать голову коммунизм. Каждый день из радиоприёмников доносился голос министра народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса. В минуты его вещания всем жителям Мюнхена непременно представлялись перерывы в работе – все обязаны были слушать его речи. Неважно, где ты находишься – сиди, лежи или стой, но слушай! Дома и улицы замирали в полной тишине – все слушали. Не имели права не слушать, а тем более о чём-то роптать! Если и находились смельчаки, которые пробовали вслух выразить недовольство по поводу этой «освободительной» войны, то через некоторое время они просто исчезали… Бесследно… Так же, как чуть ранее начали исчезать «недовольные властью» в СССР…

Улицы Мюнхена были увешаны листовками и плакатами, агитирующими молодых людей пополнять ряды победоносной немецкой армии, а молодых девушек – устраиваться сёстрами милосердия, чтоб помогать немецким солдатам одерживать победу за победой. Газеты пестрели заголовками о невероятных сражениях и храбрых подвигах немецких солдат на фронтах Великой освободительной войны.

Война описывалась как героическое действо, ведущее к доблестным успехам и победе, поэтому даже мы с братом Петером перестали отдавать себе отчёт в том, что война – это убийство.

Агитация – великая вещь! Мы были юны, решительны, полны сил и энергии, мы даже не хотели задумываться, что на войне придётся убивать людей, что, конечно же, и нас тоже могут убить. Мы с Петером до этого никогда не мечтали стать солдатами и не считали себя патриотами Великой Германии, но всё равно прониклись всеобъемлющей идеей победы, подвигов и славы.

Отец, как мог, убеждал нас в обратном, пытаясь внушить, что война, какой бы праведной она ни казалась, всегда влечёт за собой массовую гибель ни в чём не повинных людей. Но мы даже не хотели об этом думать. Кроме того, солдатам в немецкой армии платили хорошее жалованье и предоставляли множество льгот. Служить в немецкой армии было почётно. И в то же время отказаться от мобилизации было невозможно – это расценивалось как неблагонадёжность, и последствия могли быть непредсказуемы.

Когда отец понял, что нас в любом случае мобилизуют, то не стал более дискутировать с нами на темы несправедливости и разрушительности войны. Он понимал, что ничего уже не изменить. Понимал, что, заставляя сомневаться, лишь подвергает нас опасности. Поэтому он замолчал. И мама тоже молчала, лишь изредка обнимала нас, гладила по голове, и мы видели, как её глаза в очередной раз наполнялись слезами. Мы начинали её успокаивать, не понимая, почему она так волнуется. Всё же будет хорошо! Через месяц, ну, максимум – через полгода мы вернёмся домой с победой и множеством наград!

Мы даже не обращали внимания на слухи о пропаже без вести еврейских семей, живших ранее неподалёку от нас. С факультета, где работал отец, как-то быстро пропали все профессора, а потом и простые преподаватели, имевшие хоть какие-нибудь дальние еврейские корни. Мы терялись в догадках, а папа ничего не рассказывал. Лишь однажды мы услышали его возглас о том, что «история начала повторяться, и теперь в Мюнхенском университете их заставляют преподавать ещё большую галиматью, чем когда-то в послереволюционной России! И эта галиматья пленяет сердца зачарованных баварцев!».

А мы с Петькой – молодые, горячие, не могли и предположить, что всё, что мы слышим из радиоприёмника и видим на плакатах – это страшная ложь! Ложь не во благо народа, а ложь во благо лжи. Ложь во благо смерти… И потому мы с братом рвались на фронт, чтоб как можно скорее освободить от нависшей опасности землю, когда-то захваченную коммунистами! Землю, где мы родились и были счастливы до тех пор, пока не пришла советская власть. И мы отправились воевать с Красной армией, чтобы отомстить ненавистному коммунистическому врагу за свою семью, лишённую крова в любимой России!

Однажды, заходя в небольшую, опустевшую после ухода на фронт сыновей, мюнхенскую квартирку, так и не ставшую родной после любимой огромной родительской питерской, где всегда было шумно и весело, я обнаружила письмо, кем-то, явно не почтальоном, старательно затолканное под двери так, чтобы его невозможно было заметить соседям. Письмо из России! Я трясущимися руками стала распечатывать его, но оно никак не поддавалось, тогда я с силой рванула его за уголки в разные стороны и торопливо стала читать. Писала сестра Наталья с Украины…