Цитат святых могло быть и больше. Древними на эту тему сказано немало, а я говорю вам: любите попов ваших, благословляйте благословляющих вас, добро творите по воскресеньям не всегда видящим вас, деньгу давайте, не ожидая ничего! И будете сынами Всевышнего; ибо Он благ к попам неблагодарным и злым ☺ (аллюзия на Лк. 6: 35).

Насколько православие аутентично? Аутентичность – старое условие истинности, мшистый идол, мостящийся на место Христа. Чтобы ему поклониться, Церковь должна походить на свое прошлое, повторять свои тексты, озираться на старые страхи, побеждать мертвых оппонентов и торжествовать древние победы («торжество православия» по поводу иконопочитания).

Думаю, если бы в одночасье забылись все тексты, Церковь не утеряла бы своей аутентичности: она бы невольно воспроизвела их в другой форме, с другими акцентами, но с тою же целью.

Структурно всякая проповедь состоит из идейной антитезы (инвективы, диатрибы), новизны и цели самого высказывания. Антитеза – то, против чего утверждается идея, может меняться и обязательно изменится. Новизна также должна меняться, ведь люди любят новое. А цель высказывания всегда тождественна себе, ее-то единственно и исповедуем. Так, например, аверроизм в истории не равен Аристотелю и даже аристотелиз-му, а неоплатонизм не то же, что Платон, – но без этих поздних философских течений мы едва ли знали бы об античных философах. Вывод: чтобы нести христианскую весть, ее нужно переосмыслить. Да, она перестает быть вполне аутентичной, но иначе невозможно передавать ее всей душой. Диалог Великого Инквизитора со Христом у Достоевского есть гениальная иллюстрация и, если угодно, апология этой неизбежности. Неверен вердикт Лютера: «исказили – значит предали», нет, искажали – значит передавали!

Православный философ и богослов Христос Яннарас так оценивает соотношение традиционализма и духовности: «Люди стараются утвердить себя посредством своих индивидуальных добродетелей… На этом пути они превращают благовестие Церкви – иногда Писание, иногда Предание, а иногда и их вместе – в объективный „авторитет“, из которого они черпают метафизические и нравственные истины, которые подпитывают их эгоцентрическую самоуверенность. Они делают из Церкви „религию“, превращая ее в институцию, обеспеченную бюрократией, которая управляет верой так, как будто вера – это идеология. Авторитет институции и вес, присущий идеологии, гарантируют правильность индивидуального выбора „веры“… Евхаристия перестает быть осуществлением евангельского способа существования, явлением истинной жизни и превращается в индивидуальную обязанность участвовать в общей молитве. Догмат, выражающий общий церковный опыт, превращается в автономное идеологическое содержание, в рационалистический дисциплинарный кодекс, защищающий индивида от незнания и ошибок. Богословие подчиняется приоритету метода, превращаясь в построенную на доказательствах „науку“, предлагающую интеллектуально несомненные факты. Аскеза верных – акт и практика участия в динамике отношений, составляющих Церковь, – кодифицируется как правила закона и принципы индивидуальной нравственности. Таким образом, предание, вместо того чтобы быть передачей и восприятием живого опыта, превращается в собрание окаменелых формул „православия“ (ортодоксии), питающих индивидуальную самодостаточность, преданную мертвым схемам» (Подлинность православного традиционализма. § 3).

Школьное богословие делит Откровение на «естественное» и «сверхъестественное». Писалось это в эпоху цветения позитивизма как нового направления методологии науки (позитивизм признает единственным источником истинного знания материально-чувственные данные). Православные бессознательно подыграли,откопав в предании вышеуказанные деления Откровения. Под «естественным» Откровением понималось умозаключение на основе проверяемых наблюдений (над природой и человеком); «сверхъестественное» – когда Бог обращается к человеку непосредственно. Каким же видом Откровения рождена христианская религия?

Аврам был девяноста девяти лет, и Господь явился Авраму и сказал ему: Я Бог Всемогущий; ходи предо Мною и будь непорочен (Быт. 17: 1); И сказал Господь Моисею: взойди ко мне на гору (Исх. 24: 12). В Новом Завете: Дух сказал Филиппу: подойди и пристань к сей колеснице (Деян. 8: 29). Между тем, как Петр размышлял о видении, Дух сказал ему: вот, три человека ищут тебя (Деян. 10: 19); Дух сказал мне, чтобы я шел с ними, нимало не сомневаясь (Деян. 11: 12) и т. п. Здесь действующим лицом является Бог, и Он действует, вполне удовлетворяя позитивистским требованиям. Дух сказал, потом дал дар чудотворения, развел в стороны море – это и есть поле чувственного восприятия мира: все внятно, наблюдаемо и даже опасно. Если бы материалисты XIX века присутствовали при веренице мощнейших чудес Ветхого Завета, они бы перестали быть атеистами, а позитивистами – нет.

Но если в современных реалиях мы не видим библейских чудес с поглощением недрами земли Дафана и Авирона (Чис. 16: 32), воскрешением мертвых и т. д., то атеизму, обосновывающему себя позитивистски, остается только резюмировать: Бога нет, ибо мне на ухо Он ничего не шепчет, хороших людей чудесно не исцеляет, а плохих чудесно не закапывает. Тогда вера ринется доказывать, что Бог не «во гласе трубне», а глубоко в душе, очень глубоко, тем самым отрицая подлинную основу катехизисного христианства – «сверхъестественное Откровение».

Мы давно боимся собственного духовного опыта. Запуганность «прелестью» ввергает нас в противоположную крайность – позитивизм в духовной жизни. Сегодня фраза «мне Бог сказал…» вызовет усмешку прежде всего у православных. Обилие же подобных фраз в Писании мы, по позитивистскому истолкованию, приписали чуть ли не звуковому эффекту. Нам кажется странным, когда личное озарение Петра или Павла сами они в Писании прямо называют гласом Божиим. И если не Бог водил зубилом по каменным скрижалям, то Декалог почти теряет истинность в глазах недоверчивых к духовному опыту верующих: неужели это личные догадки Моисея, сорок дней сочинявшего заповеди на вершине Синая? «Нет», – ответят верующие позитивисты. «Только так и возможно», – скажут верующие интуитивисты.

Безусловно, опасность «слева» – со стороны всеотрицающего нигилизма – есть, но почему мы не видим симметричной опасности «справа» – со стороны материалистического понимания библейской истории? Преподобный Дорофей пишет: «Я не видел большего безумия, чем монах, доверяющий своим чувствам» – но сам советует послушание старцу, доверяющему своим чувствам. Нам никуда не деться от рискованного доверия своим религиозным чувствам. Светлые попытки спрятаться за Писанием или корпусом святых отцов не избавляют от необходимости распознавать «что это было?». И вслед за гласом Бога, ищущего Своего Адама, спросить: «Господи, это Ты?»

Мы стоим перед необходимостью признать интуитивность познания всех видов Откровения Божия и вместе с тем его подлинность, явленную в Писании и у святых отцов. В качестве примера древнего отношения к интуитивному откровению приведу фрагмент из «Древнего патерика»: к авве Силуану пришли три отца, желая видеть отшельников в кельях, и, не увидев одного из них, посетовали об этом. «Как скоро ушли отцы, авва Силуан, рассуждая сам с собою о случившемся, идет к этому брату и говорит ему: „Ты знаешь, что я кроме субботы и воскресения не выхожу из кельи, но ныне вышел я среди седмицы, ибо Бог мой послал меня к тебе“». Юродивый инок открыл старцу свой подвиг, на что авва Силуан сказал: «Поистине приходившие отцы были святые ангелы, желавшие объявить добродетель брата, ибо в пришествие их произошла во мне великая радость и веселие духовное» (8. 31). В этом рассказе мы видим, что осознание гласа Божия и явления ангелов происходило не эмпирически, а вполне интуитивно, то есть как вариант личной интерпретации.

Главным оппонентом веры является не атеизм, а квазирелигиозные связки, оказывающие медвежью услугу религиозной вере. Они возникают как дополнительный аргумент, потом выступают уже как неотъемлемая часть веры и начинают заведовать вопросом: существует ли Бог?