Александров, прервав размышления о взаимоотношениях со своим покровителем, вдруг заметил, что уже совсем стемнело. Огни города, погаснув, погрузили улицы во мрак: с началом войны на Марсе Земля перешла в режим жесткой экономии энергии. Луна в эту ночь была полной – она ярко светила, заливая серебристым светом апартаменты и выхватывая из темноты детали интерьеров.

Джон жил в просторных комнатах с минимальным набором мебели. Из-за этого помещения казались пустынными и нежилыми. Самым крупным предметом была двуспальная кровать, смятая постель на которой не заправлялась уже около недели. Время от времени в этой постели появлялись женщины, но не сегодня, как, впрочем, и не вчера. Женщины мешали думать, забирая эмоции и энергию, необходимые для «дела», поэтому Джон – из рациональных побуждений – предпочитал одиночество. Рядом с ложем стояла небольшая тумба, заваленная горой всякого хлама: небрежность в быту и собранность на службе были самым большим противоречием в натуре Александрова. В противоположном от кровати углу замерли, разместившись бок о бок, два робота-служанки старых моделей, подобные которым уже встречались в некоторых музеях. Оба – на колесной базе. Такие машины давно перестали делать. Когда Александров въезжал в апартаменты, эти роботы уже здесь были: в помещениях практически ничего не изменилось со дня, когда Джон заглянул в них впервые. Один из роботов был в рабочем состоянии. Александров время от времени включал его, внезапно вспоминая о существовании этой машины, и в эти моменты робот безмолвно колесил по мрачным комнатам, поскрипывая давно не смазываемыми механизмами и растирая пыль валиками тускло-оранжевого цвета. Джону нравились тихие унылые звуки работы старых агрегатов: чем-то подобные шумы успокаивали Александрова.

Метрах в двадцати от кровати располагался письменный стол, на котором лежала запылившаяся поздравительная открытка – подарок малолетнего сына. Уже несколько лет мальчик квартировал отдельно, с матерью, которая искренне считала, что с бывшим супругом невозможно прожить вместе и года, не застрелившись от депрессии из его табельного пистолета. Когда супруги еще были вместе, Джон постоянно находился где-то в мыслях о «делах», смотрев на жену остекленевшим взглядом, словно видел перед собой одного из уже упомянутых роботов.

Порой Александров испытывал некое чувство вины из-за отсутствия сильной эмоциональной привязанности к близким, но когда он напоминал себе, что ничего не может поделать с химией своего мозга, угрызения совести так же быстро рассеивались, как и появлялись. К тому же Джон (хоть и по-своему) все же любил и сына, и бывшую жену. В редкие дни, которые доводилось проводить с ребенком, Александров испытывал необычайное душевное спокойствие и гармонию. Отец и сын вместе безмолвно бродили по городу (каждый – в своих мыслях), каким-то странным образом ощущая родственную связь. И никаких слов не было нужно, чтобы почувствовать ее.

На столе, рядом с открыткой сына, стоял телефон специальной связи – большая черная трубка на массивных рычагах. На аппарате никогда не было пыли, потому что Джон имел привычку подходить в раздумьях к столу и машинально протирать средство связи рукой. Отвернувшись от окна, Александров неспешно зашагал вглубь комнаты, к тому самому телефону. Когда Джон уже собирался протереть трубку, аппарат, внезапно зазвонив, заставил стол трястись в мелкой вибрации. Александров медленно снял трубку:

– Господин Александров, это адъютант фельдмаршала Громова… – с волнением, забыв все правила доклада по уставу, протараторил звонивший. – Всем членам Правления необходимо собраться на экстренное совещание.

– Что там опять? Старику снова не спится? – усмехнувшись, промолвил Джон.

– Фельдмаршал Громов… – адъютант запнулся, задыхаясь от волнения. – Фельдмаршал Громов… – Александров терпеливо ждал, уже предчувствуя что-то неладное. Наконец, адъютант нашел силы закончить фразу:

– Фельдмаршал Громов найден мертвым в своем доме.

Какие чувства испытывал Джон?

Пронзительной сиреной звучала тревога: Громов был убит. Это могло означать начавшийся передел власти и приближение «смутного времени»: без поддержки части влиятельных людей из Тайного Совета едва ли бы кто-то осмелился атаковать главного военачальника Конфедерации. Драма, которая разыгралась на Марсе, теперь казалась лишь детской страшилкой: отсутствие единства среди акул современного мира – резидентов Тайного Совета – означало бескрайние океаны крови ни в чем не повинных граждан. Вот почему воображение Александрова начинало создавать мрачные картины самых масштабных со времен ядерной войны боестолкновений на Земле.

Холодной сталью жгло чувство личной утраты: отношения с Громовым были непростыми, однако же он являлся частью Семьи. Александров и предположить не мог, что будет настолько потрясен утратой старого друга отца. Как многого мы о себе не знаем, пока не случится то, что перевернет ранее имевшиеся представления! Джон знал фельдмаршала с детства. Мозг Александрова формировался с учетом факта – Громов существует. Громов – часть сознания Джона, а значит, души. Теперь эту часть кто-то безжалостно вырвал и оставил незаживающий след на сердце.

Каленым железом морозили приступы гнева: Джон хотел отомстить – найти этих людей, всех до единого; любого, кто пошел на убийство человека ради игр в превосходство.

Вместе с тем в симфонии страстей Александров слышал и страх за себя: он был человеком Громова и понимал, что может оказаться следующей мишенью. Однако Джон не стыдился страха и не пытался его подавить: страх обострит чувства, позволит остаться в хорошей форме и в конечном счете обеспечит выживание. Обнаружив в себе страх, Александров вдруг испытал спокойствие: теперь Джон был готов ко всему.

В таком настроении Александров и направился к своему летающему автомобилю, припаркованному на крыше здания. Джон не видел смысла участвовать в экстренном совещании по случаю гибели фельдмаршала, поэтому, сев в машину и подняв ее в воздух, связался через коммуникатор с заместителем Громова, ставшим временно исполнять обязанности председателя Правления. Генерал Мак'Каллистер нехотя согласился с доводами Александрова: представитель Военного Правления необходим на месте событий немедленно. Получив одобрение начальства, Джон заложил крутой вираж и устремился к загородному дому Громова, где произошло убийство.

Фельдмаршал жил в просторном особняке примерно в ста километрах от города, в своего рода генеральском поселке: занимавшие высокие армейские посты люди получали во временное пользование объекты недвижимости, которые находились в собственности Конфедерации. Пятиэтажный дом не был самым высоким в округе, однако по размаху застройки ни одно здание в радиусе десятков километров не могло с ним соперничать. Громов часто задавал себе вопрос: «Зачем жить в огромном замке, если в нем используется лишь пара комнат?» И сам отвечал: «Важно то, как дом выглядит снаружи, а не то, насколько много пользы от жилища внутри». Громов считал служебной необходимостью выглядеть величественно, ведь только так возможно удержать контроль над умами подчиненных и сохранить доверие со стороны покровителей. Порой Громову хотелось сменить его мрачный замок на уютный домик в горах, однако фельдмаршал находил это совершенно неприемлемым, так как считал, что является, как и любой другой человек, собственностью Конфедерации, а посему желания не имеют никакого значения.

К слову, Громов часто думал над превратностями судьбы: он слыл одним из самых могущественных людей в мире, но любой гражданин, не наделенный властью, был свободнее него. Фельдмаршал искренне считал себя рабом высокого положения, ничего не дававшего, кроме вороха обязательств, однако силы придавало осознание великой миссии – служение Конфедерации. К тому же Громов теперь не мог представить себя человеком, освобожденным от бремени власти. Фельдмаршалу казалось, что вакуум, который образуется в случае отставки, невозможно будет заполнить ничем другим, и Громов умрет от тоски. Более того, даже мысль о том, что кто-то другой займет его пост и станет вершить его судьбу, казалась в высшей степени отвратительной. Громов не испытывал презрения к людям, не имеющим власти, но допущение, что он и сам может оказаться в рядах этих людей, было ему противно.