Понятно, почему этот Юрий Ильич так на нее смотрит. Она регулярно в спортивный зал ходит, к косметологу ездит, любит красивую одежду, обувь и выглядит значительно моложе своих пятидесяти трех. А вот мама любит загорать в солярии и выглядит старше своих лет. Многие говорят, что загар омолаживает, но это неправда, он старит. Мама теперь выглядит старше Димы. Ох, только бы они не расстались! Как она вопила: «Как ты смеешь меня обвинять!» Наверное, опять завела себе кого-то, она это умеет, а Дима узнал. И что теперь будет? Вот горе…

Такого мужчину она больше не встретит, Дима замечательный, добрый, спокойный. Настоящий папа. Его сыновья неохотно с ним общаются, они обижены – это понятно, поэтому его надо жалеть, помочь справиться с этим, а мама не помогает. И в ателье она ему не помогает, сидит дома, ходит по магазинам, с подружками по кафе, а его ателье в городе чуть ли не самое известное. Правда, сейчас люди не очень стремятся шить одежду на заказ, это дорого, но давние клиенты остались, и еще танцоры добавились – Дима разработал хорошие лекала для танцевальных фраков, и от ребят отбоя нет, так что он работает в выходные и в праздники и очень устает. А недавно заказывали фраки японцы и норвежцы, у них там пошив стоит намного дороже. Настя спросила, а как же примерка, а Дима говорит, мол, он находит ребят с такими же размерами и отлично справляется с заказами. Но если бы не цех, отшивающий массовку для базара, с деньгами было бы очень туго – марку «Дмитрий Шваюк» уже знают, и вещи закупает не только харьковский рынок, но и одесский, киевский, львовский. А маме все не так.

А уж это ее вечное высокомерие…

Есть высокомерие скрытое, а есть бросающееся в глаза. Так вот Риткино из последних. Проснулось оно едва ли не в детстве, и это удивляло, но также доказывало, что дитя рождается с уже «встроенным» характером и хрен его изменишь. У Галки высокомерия не было, а росли они в совершенно одинаковых условиях, обе без отцов, и никаких привилегий, кроме внешних, Рита не имела. Бог наградил ее длинными ногами и темными блестящими волосами, а Галю – ни тем ни другим, и она выглядела как слегка общипанный цыпленок на фоне лебедеподобной сестры. Им было двенадцать и восемь лет соответственно, когда отец Маргариты сообщил, что будет подавать на развод и раздел квартиры (квартиру от завода получил он, еще когда жил с первой женой, вернее, получил трехкомнатную, а после развода ему осталась двухкомнатная) и что завтра сюда придет его новая жена, уже третья. Почему Валентине Степановне не везло с мужьями, никто не знает, она была женщиной неглупой и интересной. Отец Маргариты сделал, как обещал – на следующий день он вернулся с работы с ярко накрашенной полной блондинкой, двумя чемоданами и замком. Замок он сам врезал в дверь комнаты, и у них получилась, как сказала Валя дочерям, коммунальная квартира. Валя тут же вызвала слесаря из ЖЭКа, и в двери второй комнаты тоже появился замок. А потом началось такое, что и вспоминать не хочется: отец Маргариты и ярко накрашенная устраивали по ночам такой шум, что Валя взяла девочек, кое-какие вещички и переехала к подруге, та жила с маленькой дочкой. Несколько дней Валя с подругой после ужина засиживались в кухне – перетирали ситуацию, и Валя ложилась спать далеко за полночь. Квартира была малогабаритная, и утро напоминало аврал на тонущем корабле – все спешили, всем одновременно надо было в туалет и ванную. Возникло неудобство с ключами – подруга дала им одну пару ключей на троих, категорически запретила делать копии и попросила, чтобы Рита и Галя одни в квартире не оставались. Это было вполне терпимое условие – девочки ходили на продленку, потом отправлялись в детский сад за дочкой хозяйки, а в половине шестого хозяйка уже была дома. Около шести приходила Валя. Она быстренько кормила их, сама перекусывала и шла в парикмахерскую, расположенную тут же во дворе; там она подрабатывала уборщицей – отсутствие мужниной зарплаты и его отказ платить алименты до суда давали о себе знать. Отец Гали вообще алименты не платил и находился неизвестно где.

На обратном пути Валя забегала на телеграф, звонила в Люботин, потому как подруга запретила звонить по межгороду. Родителям Валя ни слова не сказала о таком радикальном повороте в ее жизни, потому как после первого развода с Галкиным отцом уже наслушалась. Но гостеприимство подруги, увы, измерялось в днях. Шел одиннадцатый день, когда она вдруг завелась с пол-оборота – утром в чайнике не осталось горячей воды – и высказала все, что лежало на ее уставшей душе. Это «все» крутилось вокруг быстрого расхода продуктов, мыла, шампуня и электроэнергии. О счетчиках воды тогда еще понятия не имели, иначе был бы поднят и этот вопрос. И еще она переживала, что гости звонили по межгороду.

– Мы не звонили, честное слово, – оправдывалась Валя, стараясь утихомирить подругу. Ей очень не хотелось ехать в Люботин, а уж тем более возвращаться в квартиру мужа.

– В конце месяца узнаем, – парировала подруга.

– Я приношу продукты каждый день, шампуни покупаю…

– Я не знаю, что ты приносишь, но мои траты увеличились.

Вот так многолетняя дружба разбилась о скалы под названием «быт». Подруга попросила Валю оставить деньги на оплату электричества и освободить комнату. Валя позвонила мужу, а он вдруг говорит, мол, не приходи, я дам тебе три тысячи рублей, а ты мне расписку, что на квартиру претендовать не будешь. Валя от радости едва язык не проглотила: три тысячи стоила однокомнатная кооперативная. И согласилась. Муж настоял, чтобы передачу денег оформили у нотариуса, и после этого Валя с дочками вернулась в Люботин. Родители ее встретили без особой радости, а вот внучкам были рады несказанно. И девочки тоже обрадовались – дедушку и бабушку они любили. Бабушка работала руководителем диспетчерской службы железнодорожной станции «Люботин» и была дамой с властным характером, а дедушка был человеком скромным, тихим, но занимал весьма солидную для того времени должность начальника базы промышленных товаров. Правда, иногда он брал бутылку водки и молча пил, но все понимали, что он войну вспоминает.

Внучек они любили, можно сказать, одинаково, с небольшим перевесом в сторону Риты. Может, потому, что она младшая, а может, потому что более напористая. То и дело было слышно: мне нужно то, мне нужно это! Мама, конечно, ставила Риту на место словом или делом – по заднице, но лекарство это действовало недолго.

– Рита наглая, вся в отца, – услышала как-то Галка тихий голос мамы.

– Не говори так про свое дитя, – упрекнула ее бабушка.

– Она меня достала, – оправдывалась мама.

– Дите не может достать, потому что оно твое. Вот что я скажу тебе, дочка: ты тоже не всегда была сахарная, но такая судьба матерей – все терпеть, потому что любовь идет от матери к ребенку, а уж никак не наоборот.

– Мама, ну ты же видишь, какая она? Такие истерики устраивает, хоть вешайся! Перед соседями стыдно!

Да, Ритка умела устроить истерику, особенно если дедушка Степа что-то привозил только Гале – юбку или туфли. Она так орала, хоть уши затыкай. И еще у нее была привычка – дедушка заедет во двор, она сразу к багажнику, откроет и нырнет туда почти с головой, одни ноги торчат. Галю отталкивает, роется, увидит что-то, засунет под мышку – и бегом в дом. И не дай бог, если засунутое надо отдать Гале.

– А ты терпи, – поучает бабушка маму.

– Я терплю, иначе уже не знаю, что с нею сделала бы.

– Не смей так говорить, она твоя дочь. Вот что я тебе скажу, не зря ты не ужилась ни с одним мужем, ты и жена плохая, и мать никакая.

– Я никакая мать? – возмущается мама.

– Да, Валентина, ты плохая мать, раз не можешь найти общий язык с дочкой.

– Но с Галей нахожу!

– У Гали твоей ни характера, ни кожи, ни рожи. Потому и так.

Вот такая была у них бабушка. А однажды она при всех дала маме увесистую оплеуху и прошипела:

– Бог тебя накажет.

Может, Бог и наказал Валентину, кто знает. Замуж она так больше и не вышла и умерла от инсульта, не дожив трех месяцев до шестидесяти. Дедушку и бабушку, ушедших с разницей ровно в сорок дней – сначала бабушка, потом дед, – она пережила всего на два года. Положа руку на сердце, Валентина не страдала ни по одному из мужей, отличалась таким же суровым характером, как и ее мама, и давление никогда не измеряла, хотя в ушах шумело постоянно. Она считала, что будет жить столько, сколько ей отведено. На дочек душевные силы тратила, но не очень – считала, что это пустое, что характер дается с рождением, и ничего ты с ним не сделаешь. Вон на мужей все нервы истратила, а толку? В общем, Валентина жила тихо, подруг не имела, в гости не ходила и к себе не звала, вещи донашивала старые, даже кримпленовые платья в двадцать первый век перетащила и носила с каким-то необъяснимым упрямством. И чувствовала себя вполне комфортно. Правда, был период от первого развода Риты до появления ее четвертого гражданского мужа, когда Валентина просыпалась среди ночи от тяжести камня, лежащего на душе, и название этому камню было «В кого она такая?». Валентина и так и эдак прокручивала в голове вопрос, почему дочь такая непостоянная и почему выбирает самые поганые экземпляры многочисленного мужского рода. И где зарыта ее материнская вина, или недосмотр, или ошибка? И однажды вынесла приговор: слаба на передок.