И вот теперь здесь...

Твой щит на вратах Цареграда . . .

Все куда-то несется... Люди, экипажи, неистово звенящие трамваи, воющие на все голоса ада автомобили ...

Все блестит, все сверкает ... уличные фонари, пьянящие голодный русский дух витрины, слепящие глаза фарымтором.

Все кричит... все тревожит воздух нестройной смесью языков ... но чаще всего слышен русский ...

Или мне так только кажется ...

Нет, русских действительно неистовое количество... И если зайти в посольство или, спаси боже, в консульский двор, - тут сплошная русская толпа ... Все это движется, куда-то спешит, что-то делает, о чем-то хлопочет, что-то ищет ...

Больше всего - "визы" во все страны света ...

Но, кажется, все страны "закрылись". Не хотят русских ... никто не хочет, и даже великодушные, верные союзники...

И только тут, в столице народа, с которым мы воевали века, воевали и в последнюю войну, в столице, на которую мы столько раз и совершенно открыто претендовали, желая взять ее себе, только тут несется неумолчный крик;

- Харош урус, xapoш...

Чудесны дела твоя, господи!..

Русская церковь в посольстве ...

Всякий знает, как бывает у всенощной... Так и было...

Но эти слова, такие знакомые, только теперь получили настоящую цену. Только мы, русские, рассеянные по всему свету, вытерпевшие все, можем их понять до конца.

- О испытывающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и о спасении их, миром, господи, помолимся ...

- Господи, помилуй!..

Помилуй, помилуй, помилуй, господи!.. Что можио сказать больше ...

- О плавающих...

Это Димка - младший ... Он же сейчас плавает где-то под Африкой, в Бизерте. Оставленный мною в Севастополе, он нанялся матросом на миноносец... Мальчику пятнадцать лет...

- О путешествующих...

Вот уж сколько я путешествую... это, значит, было последний раз, когда я видел Россию 29 сентября... Последнее, что я от нее видел, был этот двукольчатый маяк ... Прости, двукольчатый ... И вот отчего всегда на нем была какая-то печальная и ироническая усмешка!.. Даже тогда, когда мы бежали из Одессы и ликующие подходили к нему ... Он знал, что это неладного... А где Вовка?.. Тоже "путешествующий" ...

- Недугугощих...

Вот получил телеграмму, что Саша, брат Эфема, где-то валяется в каком-то госпитале или на судне в очень тяжелой болезни ... А где, - найти не могу ...

- Страждущих...

Сколько их, страждущих... но из всех них один, конечно, ближе... мне кажется, что он страждет больше других, хотя я знаю, что это не так... Он, как и все... Ляля... Если жив, выстрадал весь поход, все бои, все эвакуации и дострадывает в лагерях ... Если жив ... А если и жив, то, может быть, искалечен, изранен. Таким именно он приснился мне сегодня... На лбу, над левой бровью, страшный след... Другая пуля прошла, около лопатки ... а еще одну, говорит, надо вынуть... Это знакомое, кажущееся мне таким замечательным лицо с глазами страдающей газели, какое-то стало другое, себя не находящее ...

- Плененных ...

Одного плененного уже нет... Несчастный Эфем погиб ... Расстреляли ... Это я уже здесь узнал ...

И сколько их всех ...

Господи, господи, помилуй!..

Сегодня наступает Новый год... Для всего мира, кроме нас.

Кто это мы?.. Мы - "вранжелисты" ...

Мы будем праздновать Новый год по-старому.

Мы одни в целом мире.

И все-таки правы мы, а не они...

Ибо старое вернется...

Мировая реакция неизбежна.

- Вовка?!..

Да, это был он.

Мы столкнулись на Grand'rue de Рerа ...

- Как же вы? Как это случилось?!

- Моя история кратка ... То есть, ее можно кратко рассказать, а было всего... Ну, словом, 30 сентября (по-старому) меня выбросило на румынский берег у Цареградского маяка ... Два месяца я пробыл в Румынии ... Румыны все никак не могли сначала определить, кто мы - большевики или "вранжелисты" ... А потом, когда убедились, что вранжелисты, просто тянулись всякие формальности ... Обращались на этот раз недурно, не то, что тогда ... А иногда даже были очень милы. В начале декабря и попал в Болгарию... и затем вот вчера сюда... Ну, рассказывай...

- Все рассказывать, это очень долго ...

- Ну, не все ... самое важное...

- Самое важное... я старался выполнить все, что было мне поручено. Вначале все шло благополучно... Мы тогда пришли в ту ночь на берег, как условились..., Прождали ... вас не было ... Решили, что значит нельзя было выйти ... мы так и поняли, что шторм ... Затем, - затем стало хуже.

- Что-нибудь узнал про Эфема?

- Узнал. Ваше радио было получено... и даже после этого его сейчас же перевели из чрезвычайки в тюрьму, улучшили пищу и стали иначе обращаться... Даже как-то от него пришлю какое-то сообщение... он предупреждал, чтобы были осторожны, что они очень осведомлены ... что он совсем было, приготовился к смерти и был спокоен и готов... Теперь у него появилась надежда... на что, он не знает: что хуже ...

- Он погиб?.. наверное?

- Да ... в конце концов, расстреляли... Это я уже здесь узнал - из списков расстрелянных ...

- Но отчего? Какая окончательная причина?

- Нельзя понять ... Когда-нибудь, может быть, узнаем...

- Я сделал все, что надо, и торговал шлюпку... в то время это и случилось.

- Что "это"?..

- Вы говорили мне записывать интересное... этот эпизод я записал...

- Ну, хорошо ... пойдем куда-нибудь... Они празднуют Новый год. Нам нечего праздновать ... все равно ... за стаканом вина прочти мне...

Я жил тогда ... ну, словом, вы знаете у кого ... проснулся с сознанием, что еще очень рано. Проснулся оттого, что кто-то открыл двери из передней и сказал за дверью:

- Это к вам?..

Я приподнял голову. В комнату быстро вошел чело-пек. Рассмотреть его нельзя было, так как шторы были спущены. Человек быстро пошел к окну.

- Кто это?..

Человек поднял штору и сказал громко:

- Из Чрезвычайной комиссии ... Вставайте все ... В эту же минуту в комнату вошел другой человек. Я не моту сказать, чтобы я испугался, - это было бы не совсем точно. Но я почувствовал во всем организме какое-то особое напряжение... Как будто бы все точки организма оказались связанными, туго натянутыми нитями ... Это совсем похоже на то, как бывает, когда услышишь свист первой пули, и начинается бой.

Я рассмотрел этих людей. Вошедший первым был среднего роста, не брюнет и не блондин, полуеврейского, полувосточного типа. На нем было рыжеватое пальто и фуражка, военного образца без какого-нибудь значка или кокарды. Другой высокий черный, моложе первого, видимо русский, в черном пальто и кепи.

Один из них начал опрашивать всех. А в этой квартире было много народа. Он спрашивал всех по очереди. Затем обратился ко мне. - А вы кто?..

Эти люди, жившие в этой квартире, дали мне приют почти случайно. Они не знали, кто я. Им рекомендовали меня их друзья, просили приютить. Потому я ответил спокойно:

- Я студент такого-то университета, такой-то? Три дня тому назад приехал сюда... Меда приютили здесь, потому что мне некуда было деться.

- Это ваши знакомые?

- Да...

Один из чекистов стал перебирать и просматривать бумаги на письменном столе. Меня это не очень беспокоило; вряд ли он мог там что-нибудь найти. Когда я оделся, рыжий протянул мне какую-то бумажку. Штамп и печать одесской чрезвычайки. Я прочел:

"Товарищу такому-то. Предлагается произвести обыск в квартире гражданки такой-то, такой-то адрес, и арестовать ее и всех находящихся в квартире".

Затем последовал полусочувственный жест - ничего не поделаешь - и пояснение:

- Придется сидеть в квартире до вечера, ждать публику. А затем...

И красноречивая пауза.

Оба представителя власти шарили довольно продолжительное время по ящикам стола, по углам, приподнимали тюфяки, открывали корзинки и картонки. Извлекался откуда-то запыленный и заплесневевший номер "Единой Руси", о присутствии которого в квартире никто раньше и не подозревал. Впрочем, они сами, кажется, не придали этому обстоятельству значения.