Лежит павшая лошадь. С нее казак снимает седло и перекладывает на другую, свежую. Крестьянская семья - старик, женщины и дети - хватается за нее... это их лошадь.

- Что ты делаешь? Брось!..

- Я же им оставлю коня - он отойдет. Я же не могу пеший, что же мне делать?

Баба бросается ко мне.

- Помилуйте ... змилуйтесь! Одна у нас - последняя. Ой, змилуйтесь! Сердце, золотко, - не обижайте, - бедные мы, самые бедные. Земли нема у нас. Только и живем с коня, - змилуйтесь! От жеж есть, которые богатийший, - от старосту спросыть, змилуйтесь, господин!

Но тем временем казак, вскочив на коня, скачет.

- Стой, я тебе говорю, стой!

Он не обращает внимания. Что я офицер, не производит на него никакого впечатления. Я думаю о том, что надо бы выстрелить ему вслед, но, подумав, ковыляю дальше. Надо сказать там.

Когда я подхожу, наконец, я вижу странное... Все вдруг стали "белыми". В белых новых кожухах. Очевидно, тут же ограбили - эту же деревню. А кто-то из старших офицеров спрашивает:

- Это ты здесь, Аршак, себе этого серого достал? - Хороший конь!

- Так точно, господин полковник. Добрый конь.

Смотрю - это мой казак. Безнадежно ...

И это "белые"? Разве потому, что в краденых кожухах ... белых...

Хоронили нашего квартирьера. Опять убили в деревне. Нельзя в одиночку. Он сунулся ночью в деревню. Устроили засаду - убили. Кто неизвестно. Выбросили тело на огород, собаки стали есть труп. Ужасно...

Опускают в могилу. Тут несколько офицеров, командир полка.

Могилу засыпают местные мужики. Первые попавшиеся в первой хате.. Один из них в новых сапогах. Тут же солдат в старых.

- А вы, мерзавцы, убивать умеете... А в новых сапогах ходите ... Снимай сейчас, - отдай ему!

- Господин полковник, да разве я убивал? Я бы их, проклятых, сам перевешал ...

- Снимай, не разговаривай, а не то...

Снимает. Раз командир полка приказывает, да еще при таком случае - не поговоришь ...

- А на деревню наложить контрибуцию! Весело вскакивает на лошадей конвой командира полка - лихие "лабинцы" ... Мгновение, и рассыпались по деревне. И в ту же минуту со всех сторон подымается стон, рыдания, крики, жалобы, мольбы... Какая-то старуха бежит через дорогу, бросается в ноги ... Целая семья воет вокруг уводимой коровы.

А это еще что? Черный дым взвился к небу. Неужели зажгли?

Да ... Кто-то отказался дать корову, лошадь ... И вот ... Могилу квартирьера засыпают ... Завтра в следующей деревне убьют нового... Там ведь уже будут знать и о сапогах и о контрибуции... А если не будут знать о нас, то ведь впереди идут части, перед которыми мы младенцы ... Мы ведь "один из лучших полков"...

В одном местечке мальчишка лет восемнадцати, с винтовкой в руках, бегает между развалин, разгромленных кем-то (нами? большевиками? петлюровцами? "бандитами"?- кто это знает) кварталов.

- Что вы там делаете?

- Жида ищу, господин поручик.

- Какого жида?

- А тут ходил, я видел.

- Ну, ходил... А что он сделал?

- Ничего не сделал ... жид!

Я смотрю на него, в это молодое, явно "кокаинное" лицо, на котором все пороки ...

- Какой части?

Отвечает...

- Марш в свою часть!.. Пошел.

Ищет жида с винтовкой в руках среди белого дня. Что он сделал? Ничего жид.

- Что сделал этот человек, которого вы поставили "к стенке"?..

- Как что! Он "буржуй"!

- А, буржуй... Ну, валяй!

Какая разница? Мы так же относимся к "жидам", как они к "буржуям".

Они кричат: "смерть буржуям", а мы отвечаем: "бей жидов".

Но где же "белые"?..

- Да что вы, батенька... Все они бандиты ... Я вам говорю - не суйтесь, будьте осторожны ... А это село - известное. В каждом доме - большевики - я вам говорю. Будьте осторожны - поближе к штабу ... Все бандиты! Но мы "сунулись" ... Нас была небольшая "стайка", - мои молодые друзья и я... Сунулись в хатку на самой окраине сверх-"бандитской" деревни ...

Результат. Полчаса, были хмурыми, явно-скрыто-враждебными. Полчаса, присматривались. Еще через полчаса стали растаивать. К концу вечера стали ласковыми и угостили превосходным ужином. На ночь устроили как только могли получше. А утром, когда мы уходили, провожали нас, как лучших друзей. Улыбались на прощанье так, как только умеют улыбаться хохлушки...

- Як вам бог поможе, може ще побачемось ... Заходьте о нас ... Счастливо!

И так было почти в каждой деревне на расстоянии трехсот верст...

... "Батенька - не суйтесь!"... Мы все же "совались" и утром уходили, провожаемые ласково звенящим:

- Счастливо!..

За это или за другое нас в полку за глаза насмешливо называли "джентльмены".

Я понимаю эту насмешку и эту скрытую враждебность. Мы шли триста верст, они - может быть, три тысячи. Мы имели при себе свои деньги (заработок "Киевлянина" за последние дни) и притом "керенки" - у них денег не было ... Мы шли добровольно, только что променяв перья на винтовки, - они тянули уже бесконечно эту безотрадную лямку:

Поход, бой, вши ... Бой, вши, поход... Вши, поход, бой...

Этими тремя элементами ведь исчерпываются все комбинации войны a la longue... Легко быть "джентльменами" неделю, месяц, два... Но год, три, шесть лет. Ведь некоторые воюют непрерывно с 1914 года.

Еще хорошо, пока лето, солнце, тепло, есть речки, где выкупаться. Но осенью, зимою ... В эти безотрадно-грязные, серые дни или безжалостно-белые, морозные ... Какая тоска нападает, наконец, отвращение к этому "роду занятий", жгучая потребность, непреодолимая жажда культурного центра, электричества, театра, нарядной толпы, музыки, книги, газеты ... Все это локализируется в одной мечте:

"Выпить кофе у Фанкони ... Настоящий кофе... с сладкими булочками, чисто поданный ... и прочитать газету" ...

Об этом мечтают на всех бесконечных "отступательных" дорогах... Воевать надоело, противно ...

Прежде всего, конечно, этой до конца утомленной армии надо отдохнуть. Она больше не может, - ведь они работают без конца...

"Вечно без смены" ... Вечно без смены! Но почему нет смены? Ах, я никого не осуждаю, не имею права осуждать. Быть может, если бы я воевал столько, сколько они, я сам бы опустился. Но пока, пока все же мне так приятно наблюдать своих молодых друзей, крещенных "джентльменами" ...

Мне приятно, что на тридцатой версте дневного перехода они такие же, как на первой. Леденящий душу мороз, крайняя усталость, разваливающаяся обувь, растертые ноги не способны вырвать у них ни одного грубого слова. Мне приятна их неподчеркнутая, но настоящая военная и невоенная вежливость, их строгое разграничение "службы" и "дружбы". Беспрекословное исполнение "приказаний", братские отношения между собой и трогательная заботливость обо мне, во внимание к моей "старческой слабости".

Но в особенности меня радует, как они умеют ладить с тем "русским народом", ради которого и ведется борьба. Когда они за несколько часов "шармируют" неизбалованную лаской семью "бандитов", я горд, как будто бы выиграл сражение.

Я, конечно, не выиграл сражения, но я выиграл "пополнение", я выиграл "смену".

Потому что, я убежден в этом, как в том, что миром правит добро, а не зло, если бы армия не смеялась над "джентльменами", у нее была бы смена...

Мы "отвоевали" пространство больше Франции ... Мы "владели" народом в сорок миллионов слишком... И не было "смены"?

Да, не было. Не было потому, что измученные, усталые, опустившиеся мы почти что ненавидели тот народ, за который гибли. Мы бездомные, бесхатные, голодные, нищие, вечно бродящие, бесконечно разлученные с дорогими и близкими, - мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате...

- Ишь, сволочь, бандиты - как живут!

Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, читают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся ...