– Раздевайся и проходи в гостиную, а я на кухню. Боюсь мясо передержать.

Она убежала. Я снял пальто, прошёл в полутёмную гостиную, присел на удобный диван и испустил глубокий блаженный вздох. Здесь было уютно. Окна были закрыты шторами, люстра притушена, в электрическом камине весело плясали красные всполохи, пахло чем-то вкусным.

– Давай сначала поужинаем, а потом ты будешь меня учить, – крикнула с кухни Виолетта. – Я на пустой желудок не могу сосредоточиться.

Я ничего не имел против. Виолетта принесла с кухни посуду и расставила на маленьком квадратном столике, больше похожем на табуретку.

– Вадим, ты «Боровинку» пьёшь?

– Пью.

Виолетта достала из бара, встроенного в камин, бутылку.

– Вот. Стащим одну у папки. Он недавно достал три бутылки «Боровинки». У меня же скоро день рождения.

– У меня тоже, – усмехнулся я.

Виолетта протянула мне бутылку и штопор:

– Я тебя приглашаю. Дарить подарок необязательно.

Что мне оставалось делать? Конечно, я промямлил:

– Я тебя тоже приглашаю. Приходи и подарок не забудь.

Виолетта шутливо шлёпнула меня по макушке:

– Откупоривай «Боровинку»! Я сделаю нам крюшон. Гарантирую, такой крюшон ты ещё не пробовал.

Вообще-то я имел смутное представление о том, что такое крюшон, но пренебрежительно скривился:

– Подумаешь, крюшон! Крюшоном меня не напугаешь. Зато, гарантирую, ты не пробовала одеколон «Цветочный». Такой кайф получаешь, мама, не горюй!

Не обращая внимания на мои глупости, Виолетта вылила вино в пузатый графин из стекла и золота, добавила в него домашнего вишневого компота из трёхлитровой банки, хорошенько размешала и наполнила фужеры рубиновой жидкостью. В фужеры она вставила соломинки.

– Готово! Давай ужинать.

В качестве главного блюда на столике стояли какие-то лилипутские горшочки, из которых шёл тот самый вкусный запах. Я осторожно поковырял вилкой в своём. Интересно, что там такое? Мама никогда не готовила в такой микроскопической посуде.

– И чего ты туда напихала?

– Не бойся, не отравишься. Это картошка с мясом. Мы часто готовим мясо в горшочках. Безумно вкусно. Попробуй, тебе понравится.

Я попробовал. Действительно понравилось.

За едой мы болтали о своих творческих делах. Я рассказал Виолетте о том, как мы готовились к конкурсу, а она – про подругу, которая в прошлом году закончила наше музучилище и поступила в консерваторию.

– Ей пришлось переспать с председателем приёмной комиссии, – проговорила Виолетта, потягивая крюшон через соломинку. – Кошмарики-фонарики, конечно, но многие девки так делают. Когда она признавалась в этом, то ревела как белуга. Вот дура.

– И как она чувствовала себя потом?

– А ты знаешь, нормально. Через полгода уже смеялась, когда вспоминала. Главное – теперь она учится в консерве! Как я ей завидую!

– А ты бы так смогла? Если бы тебе какой-нибудь профессор кислых щей намекнул, что ради поступления в консерваторию, с ним нужно переспать, ты согласилась бы?

– Ну, не знаю, – смутилась Виолетта. – Что значит – намекнул? Надо же его намёк как-то развить. Довести до реализации, так сказать, – она вздохнула с сожалением: – Нет, наверное, я не сумею.

Порозовевшая от смущения или крюшона, а может, от того и другого вместе, Виолетта сменила тему:

– Знаешь, я ведь наполовину немка, по матери. Это ничего?

– Ничего. Я ведь тоже наполовину немец, по отцу.

Виолетта с облегчением улыбнулась:

– Какое совпадение. Ладно, расскажи о гитарной музыке. Я ведь невежда в этом вопросе. Моё музыкальное образование: опера, романс и фортепианная классика. На конкурсе вы исполняли пьесу в стиле фламенко, если я правильно запомнила. А что такое фламенко? Это что-то испанское?

Обнаружив, что в мире ещё остался человек, который не знает о фламенко, я с воодушевлением пустился в объяснения об Андресе Сеговии, Пако де Лусии, Петре Панине, Владимире Устинове, Дмитрии Мамонтове и других гитарных виртуозах.

Виолетта слушала, не перебивая. Она нянчила в тонких пальцах фужер с крюшоном и смотрела на меня с видом гроссмейстера, просчитывающего все возможные варианты шахматной партии.

– Что-то я разболтался, – спохватился я, когда заметил, что часы на камине показывают одиннадцать. – Похоже, что мне пора собираться домой, а то скоро трамваи перестанут ходить.

– Ничего себе! Ты же обещал научить меня играть на гитаре.

– А ты не знала, что обещание – это дальний родственник кукиша?

Виолетта закусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.

– Ну, ты и жук! Значит, поел, выпил и домой в кроватку?

– Это сейчас я жук, а в детстве я был очень милым ребёнком, – обиженно проговорил я. – Мама рассказывала, что однажды она несла меня на руках с трамвая домой, и какая-то женщина шла за ней от трамвайной остановки до самого дома. Никак не могла на меня налюбоваться.

– Не заговаривай мне зубы, милый ребёнок. Учи, сказала!

– Тогда бери инструмент, и начнём, – согласился я. – У меня времени в обрез.

Виолетта взяла в руки гитару. На корпусе было размашисто выведено: «Виолетта! Советую тебе никогда не брать гитару в руки». И подпись Владимира Высоцкого – известного всему Советскому Союзу гениального актёра, певца и бунтаря.

– Это что? – спросил я, указывая на надпись.

– Я гостила в прошлом году в Одессе у подруги. По вечерам у неё собиралась молодёжь. Болтали, играли на гитарах, пели. Однажды к нам на огонёк зашёл Высоцкий – оказалось, что он знакомый моей подруги. Володя был в Одессе на съёмках. Я попросила его послушать мою игру. Он послушал, а потом взял у меня гитару и написал на ней эти слова.

– Понятно.

Виолетта уселась поудобнее на стуле и, наклонив голову к плечу, тронула струны.

– Я сыграю романс Гомеса.

Я хорошо знал этот романс. Он изучался в музыкальной школе, и мы с Агафоном его играли много раз, а Таня-гитаристка заставила меня отшлифовать его ещё лучше.

Виолетта играла очень слабо. Вместо уверенной в себе без пяти минут оперной певицы передо мной сидела неумелая ученица, которая едва справлялась с непослушными пальцами и струнами. На её усилия гитара отзывалась горестными стонами. Впрочем, этот стон у нас песней зовётся.

Когда Виолетта закончила терзать гитару, она выжидательно посмотрела на меня.

– Ну, каков будет вердикт, маэстро? Учти, я старалась, поэтому сильно-то не унижай.

– Хорошо, я буду не сильно.

– Я вся во внимании.

Я припомнил уроки своей вечно сопливой преподавательницы.

– Для начала тебе нужно научиться правильно сидеть. У женщин посадка иная, чем у мужчин. И не нужно буровить глазами пол. Это не заставит слушателей слиться с тобой в экстазе. Ты неправильно держишь инструмент, поэтому тебе неудобно. У меня есть ещё девятьсот девяносто семь крупных замечаний и десять тысяч пятьсот мелких, но в этот вечер я, так уж и быть, назову тебе только первую сотню. Не смейся, я серьёзно.

Я показал Виолетте, как нужно сидеть, как держать инструмент, поправил расположение пальцев на грифе и струнах. Виолетта с жалобным видом послушно выполняла мои указания. Между прочим, мне понравилось учить других. Оказывается, и без сопливых солнце светит!

Через полчаса Виолетта отложила гитару и неожиданно проговорила:

– Вадим, у тебя есть сигареты? Пойдём покурим.

Ничего себе! Я был так ошарашен, что смог лишь промямлить:

– Куда пойдём?

– В прихожую. Папка там всегда дымит. Имей в виду, мои родители не знают, что я курю. Для них я всё ещё маленький ребёнок.

Мы вышли в разрисованную кирпичами прихожую. Я достал сигареты, Виолетта вытащила из какого-то тайничка пепельницу, полную окурков. Закурили. Предполагается, что оперным певицам не свойственно курить, но было заметно, что Виолетта делает это с удовольствием.

– Зачем ты гробишь своё здоровье? К тому же я слышал, что никотин вредит голосу.

– Почему мне нельзя делать то, что я хочу? – пожала плечами Виолетта. – Фигушки! Нужно брать от жизни всё. Только смотри, чтобы Мелита не узнала. Для неё это будет за гранью добра и зла. Такого палева она мне не простит.