Они вернулись туда, где их оставил Серый, и сели, прижавшись друг к другу спинами. В ту сторону, где мог вновь появиться Ромка, Алекс старался даже не смотреть.
— Значит, ты считаешь, что я глюк? — насмешливый голос Ромы раздался совсем рядом. Алекс вздрогнул, но головы не повернул. — Так если я глюк, то, может, это твои мысли? М?
Алекс скосил глаза на Рому, но промолчал. Он уже и сам не понимал, видел ли он кого-то или ему чудилось… Спросить у Кема? Вдруг этот глюк опасен? Причём опасен — для всех них.
— Ты умный, Лёшка, очень умный, — Рома уселся напротив него, по-турецки поджав под себя ноги. — Переживаешь за друзей? А кто из них твой друг? Индеец? Так ты его без году неделю знаешь. Киборг? Он бросил тебя при первой же возможности. Умотал к своим друзьям в будущее. Ты уверен, что он вернулся бы к тебе? Я — нет. Но ты зря переживаешь. Без тебя — они неопасны. Пошли со мной, и всем от этого будет лучше.
Алекс напрягся: откуда глюк знает о будущем? Тут этого никто знать не мог, как и о многом другом… Бабка, Лорд, киборг… А что, если глюк влез к нему в голову и роется в мозгах? О том, что глюк мог озвучивать тайные желания самого Алекса, он даже не думал. Это была настолько бредовая ересь, что не стоило принимать такое всерьёз. А вот что тот роется в мозгах…
Алекс сжал зубы, закрыл глаза и начал про себя петь все глупые шлягеры, которые только приходили в голову. Когда он допевал одну песню, то, чтобы не сбиться на что-то важное, усиленно крутил единственную фразу: «Не думать о белом медведе».
— Лёшка! Поговори со мной! — Рома почти взвыл. — Открой глаза, неужели ты не скучал? Не думал обо мне?
«Не думать о белом медведе». Алекс плотнее вжался в жёсткую спину Кема и сильнее зажмурил глаза.
Кто-то с силой тряхнул его за плечо. Голос Серого доносился до его сознания словно через толстый слой ваты. Алекс с трудом разлепил неподъёмные веки, глянул в тревожно блестевшие глаза Серого и сипло пробормотал:
— Не думать о белом медведе…
И провалился в тяжёлое беспамятство.
========== Глава 17 ==========
У Николаса вспотели ладони от напряжения. Установка была сыровата, испытать её в деле раньше просто не было возможности. Просто-напросто не хватало главного компонента.
Николас волновался сильнее, чем перед первым причастием. Нельзя было что-нибудь перепутать, сделать что-нибудь не так… Второго шанса могло и не быть. Он повернул последний рычаг и… Прозрачную кабинку затянула голубоватая дымка, с треском пробежали электрические искры…
— Поехали, — Алекс тряхнул рыжей чёлкой и насмешливо подмигнул Ди, прежде чем братья растворились в воздухе.
Николас порывисто выдохнул и только сейчас понял, что всё это время не дышал. Он попытался улыбнуться, но от нервного напряжения губы словно свело судорогой. Следовало расслабиться и успокоиться, самое сложное, кажется, уже было позади. И тут с глухим стуком на пол упал кристалл. Рядом негромко ахнула Ди, а вот что почувствовал Николас…
Он сам не смог бы идентифицировать весь невообразимый коктейль своих эмоций. Сердце ухнуло вниз — и одновременно глухо застучало в висках. Сначала он растерялся, потом испугался, а потом…. Он со стыдом признавался позже сам себе — он обрадовался. Обрадовался, что уникальный кристалл — у него в руках… Азарт учёного на несколько мгновений заглушил все человеческие чувства. Он нервно закусил губу, а мозг со скоростью арифмометра просчитывал всевозможные варианты использования кристалла.
Он поднял глаза на Королеву, совсем забыв, что для неё наличие кристалла в этой вселенной — провал, полный и безоговорочный.
Королева улыбалась. Нет, не широко и радостно, скорее растерянно и неверяще, но улыбалась. Она повернулась к Николасу и небрежно потрепала его по щеке:
— Всё не так плохо, мой маленький Никки.
Но в следующую секунду губы её дрогнули, некрасиво сморщились, а на ресницах, длинных и пушистых, задрожала хрустальная слеза.
***
Она была невероятна, эта женщина. Невероятна и непредсказуема. Она была ангелом и демоном. Она была мудрой и взбалмошной. Она была проклятьем и наградой. И той звездой, что вела его по жизни. Далёкой и недостижимой звездой. Даже в те минуты, когда была совсем близко.
Николас помнил, как увидел её в самый первый раз. Он тогда умирал. Умирал долго и мучительно. Долгих девять месяцев он сражался один на один с болезнью: сначала с холерой, а потом с её последствиями. Даже врачи оказались бессильны и практически отказались от него. Николас потом много размышлял об этом. Девять месяцев — очень символично. Может, он тогда и вправду умер? А родился другой Николас? И его второй матерью стала Королева.
Когда он уже отчаялся, когда смирился, к нему явилась она. Непохожая на земных женщин. Тогда Николас решил, что она — ангел. И даже собрался стать священником, ведь пришествие ангела — знак свыше, знамение. Но ангел оказался — живым. Пусть не совсем человеческой, пусть — иной, но женщиной. Почему она спасла его? Николас до сих пор не знал.
Он всегда был хорош собой. И знал это. Он нравился девушкам и даже взрослым женщинам. И хотя своего опыта у него не было совсем, он знал, как всякий деревенский житель, на глазах которого жизнь течёт, не скрывая никаких своих проявлений и аспектов, что именно происходит между мужчинами и женщинами. И он думал, надеялся и предвкушал, что и Королеве он понадобился именно для этого. С некой робостью, но и почти самодовольством. Он мечтал о том, как прекрасная Королева будет таять в его объятьях.
Позже, гораздо позже, уже в зрелом возрасте, он прочитает стихи одного русского поэта:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
И даже удивится — поэт писал о том, о чём мечтал тёмными душными ночами Николас. Но не сбылось.
Королева нежно перебирала его волосы, целовала в щёку, улыбалась ласково и чарующе, но всё это было почти невинно, как госпожа улыбается своему арапчонку. Он был для неё игрушкой, питомцем, забавой. Она для него — светлой и единственной любовью.
Когда Николас понял, что любовником Королевы ему не стать, он нарисовал себе в мозгу образ чистой и непорочной девы. Воздвиг пьедестал для своей богини… Думал о том, как они будут предаваться возвышенным беседам, как лёгкое, невесомое прикосновение к краю белых одежд заменит ему самые страстные ласки, а слияние душ — пошлый и грязный оргазм. Но и этому не суждено было сбыться.
Довольно скоро Николас понял: Королева не невинна, ни душой, ни телом. Она охотно дарила страсть и негу многим, но не ему. Да и возвышенные беседы как-то у них не задались. Вернее, беседы были, и даже очень занимательные. Оказалось, Королева разбирается в физике и математике не хуже него, Николаса. Она очень живо интересовалась и его достижениями, и свежими научными новостями. Вот об этом она могла говорить часами. А возвышенные темы вызывали у неё досадливые гримаски. Она говорила своему питомцу, пытавшемуся читать ей стихотворные куплеты:
— Ах, дорогой Никки! Восторженных идиотов и стихоплётов возле меня и так в избытке. Расскажи мне лучше, как продвигается работа над электромобилем. Всё же я считаю, что электрический двигатель не только более безопасен для природы, но и более экономичен. Жаль, я проиграла брату лобби на двигатель внутреннего сгорания. Но я надеюсь, люди когда-нибудь одумаются.
Николас прошёл все стадии принятия неизбежного. Отрицание — он не верил, что не нужен Королеве, не верил, что она может предаваться греховным утехам с другими, хотя она особо не скрывала своих пристрастий. Гнев — ему хотелось уничтожить себя, белокурых красавцев, с которыми Королева была мила и нежна, саму Королеву. Он сжимал кулаки в бессильной ярости. Торг — он пытался соблазнить Королеву, показать, что и он — настоящий мужчина. Он совершал отчаянно глупые подвиги, пытаясь впечатлить Королеву. Но та лишь снисходительно улыбалась и небрежно трепала его по щеке. Потом Николас впал в депрессию. Его ничто не радовало, жизнь казалось ему серой и унылой. Он лежал, отвернувшись к стене, и почти не реагировал на внешние раздражители. Кстати, Королева, пару раз наткнувшись на небритого, одетого в несвежую сорочку Николаса, нахмурилась, раздражённо поджала губы и перестала к нему являться. И вот тогда Николас по-настоящему испугался. Потому что без его Королевы даже наука теряла свою прелесть. Не всю, но довольно значительную часть. Поэтому он смог преодолеть свою депрессию довольно быстро, даже не успев упасть на самое дно отчаянья. И тогда он смирился и принял неизбежное.
