Да.

Бывали в этой квартире и лучшие моменты: когда укладывали сына спать, проверяли также уложенную спать тёщу, тогда уставшие супруги забирались на крышу с пледами и термосом с чаем, где делили одну кружку, обсуждали всякие рабочие мелочи и вспоминали прошлое, думали также о будущем и о том, как Игоря воспитать.

Супруга рассказывала за причуды работы в Водоканале и о том, что трубу забило, а он ей о том, как в одной из таких труб — как раз Водоканала — труп нашёлся.

Романтика.

«Жаль только мало стало этих моментов», — Константин как можно тише снял ботинки, повесил фуфайку, там на тумбочке в прихожей оставил ключи и портфель. Сняв фуражку, он мельком осмотрел гостиную и подметил — свет в двух комнатах не горел, а значит спали родные. Тогда он прошёл к тому самому окну, устало присел на стул, где рядом на стол отложил и фуражку, и надолго затих.

Усталость пришибла такая, что заныли старые кости и отозвались болью мышцы, и вскоре Гром поймал себя на том, что зря вот так присел за стол, надо было сразу в ванную, а оттуда в спальню, ведь сейчас, ощутив относительный покой, тело вряд ли поднимет его. «Но и спать за столом — такая себе затея», — Константин хмыкнул, перебрал пальцами и покосился на мутное окно.

Его переборки заклеивал малярный скотч в несколько слоёв, стёкла были мутные, и Гром улыбнулся, припомнив, что скоро весна, а там жена начнёт генеральную уборку, которая обязательно затронет и «романтическую изюминку», да и Игоря нагрузит этим нехитрым делом. Если, конечно, сын не сбежит куда на тренировку или с друзьями, оправдавшись тренировкой.

Воспоминания о сыне всколыхнули старые думы и напомнили о сегодняшнем дне. Особенно явно перед глазами предстал полный боли и злости взгляд детдомовского Олега Волкова — ребёнка, видевшего страшные вещи детскими глазами и знавшего, что такое смерть и где пролегала разница между ней по собственной воле и убийством. Гром вдохнул, выдохнул с затянутым тихим звуком и медленнее постучал пальцами по столу.

Гадко всё это.

И, как догадывался Константин, едва ли судьба других детдомовских — Марго и Сергея — была иной. Видел он эту «Радугу» в прошлом, насмотрелся, когда ещё участковым в том районе служил: дети там уже давно не дети, а с самого детства взрослые, закованные в детские тела и уже большинство с поломанными жизнями, восприятием и пониманием морали. Если такое вообще присутствовало.

Такое встречалось не только в «Радуге». Детдомовских всегда видно в толпе — и по движениям, и по манере говорить, и по тому, как они держались друг за друга, если находили силы в себе завязать крепкую дружбу. Они отличались, потому как когда-то лишились родителей и обрели статус «изгоя», на которых у общества не было никаких надежд, только ярлыки… И самое страшное, что к этому то самое общество относилось с ужасающим спокойствием, будто это стало нормой.

Вот только не должно оно было быть нормой и страшно, когда дети теряли родителей или становились заложниками ситуации возраста. В идеале — пустыми должны быть детские дома или быть они с другой системой воспитания. Не такой калечащей как сейчас.

Погрузившись в размышления, Константин не сразу приметил приблизившиеся шаги и улыбнулся, когда на плечи опустилась тяжесть. Светлана обняла его со спины, прижалась, на что супруг повернул к ней голову и услышал тихое сонное:

— Привет.

— Привет, — проговорил в тон ей шёпотом Константин. — Прости. Разбудил.

— Всё хорошо, — в слабом свете с улицы он увидел мелькнувшую улыбку. — Кушать хочешь?

— Хочу, — признался супруг, но когда супруга подалась назад, перехватил её за руку, повернулся и притянул к себе на колени.

Светлана устроилась на них, обняла его за шею, как и Константин обнял её и скрепил руки в замок. Жена уткнулась носом в пропахшие Питером и гарью волосы, прикрыла глаза, и пару минут муж вслушивался в её спокойное дыхание и наслаждался теплом дорогого и любимого человека, чьё присутствие всегда приносило покой и умиротворение.

— Так ты не поешь, — с усмешкой проговорила она.

— Знаю, — парировал Константин. — Просто… дай… — он замялся, не в силах подобрать что-то более подходящее состоянию: времени? Тепла? Спокойствия? Как-то это слишком лирически и оттого казавшееся таким глупым, да и вообще не тем.

— Я понимаю, — пришла на помощь Светлана, как и всегда в такие моменты «словесного затыка». Жена поцеловала его в волосы, прижалась, и как-то разом пришло обретённое исцеление от страшных дум, в которые начал падать муж.

Но не думать совсем он не мог, потому, когда взгляд упал на очертания двери в комнату сына, тихо поинтересовался со звучной тревогой:

— Как Игорь?

— И-игорь, — растянула супруга, и он хмыкнул, зная, что за таким тоном скрывалась очередная история.

Светлана помедлила, повернула голову также в сторону двери и на выдохе пробормотала:

— Снова подрался.

— Неужели? — почти притворно удивился Константин.

— Пришёл весь в грязи и с содранными костяшками. Пытался свитером спрятать. Так уже пара штук с растянутыми рукавами. — Светлана на вдохе хохотнула, как и вторил ей муж.

Да уж.

— Спрошу у него завтра, переговорю.

Гром отпрянула и посмотрела на Грома, слегка нахмурив брови. Муж вторил её взгляду, и в приглушённом свете осмотрел сонную, но такую красивую и родную жену: тёмные волосы, собранные на ночь в косу, уставшие мигающие глаза, небольшие возрастные морщины, каждую из которых хотелось поцеловать, а ещё нос. Светлана его не любила — был он с горбинкой, называла первое время вообще чудовищным, пыталась как-то скрывать платками. А вот Константин когда-то давно на празднике Дня Космонавтики полюбил его. Сначала увидел нос, потом красивые добрые глаза, в которых забылся, там всё как-то пошло… Слишком быстро, что и не уследить и только так, как в историях и лирических песнях любимого Высоцкого бывало.

Отцепив одну руку, Константин провёл шершавыми и пропахшими документами пальцами по щеке, к которым Светлана приникла, улыбнувшись. И не нужно было сейчас слов, чтобы сказать то, что всегда теплилось на душе, да и было в этом своё, родное, нужное.

— Сегодня на работе детдомовских нашли, — проговорил он на выдохе тревожащие его мысли. — И я… Снова подумал над тем, что с нами происходит. Со мной. Эта работа, расследование, долг и семья.

Светлана отняла руку и накрыла ею ладонь мужа в знак поддержки, на что Константин только дёрнул уголками губ.

— Хочется больше проводить времени с ним, с тобой. С вами, — добавил он. — Но всё это, — Гром глянул на оставленную на столе фуражку, — будто лишает меня моментов жизни.

— Игорь понимает это.

— Но разве должен?

— Он уже не маленький, Кость.

— Для меня всегда будет ребёнком. И, — он вздохнул, подбирая слова, — ему нужен отец, хороший родитель, а тебе — муж.

Светлана вздохнула и, подавшись вперёд, поцеловала его в лоб кротко и нежно, затем опустила свой на его, прикрыв глаза. Справиться с думами это слабо помогло, но сознание немного прояснило. Константин обратно обнял жену, которая, размышляя, заговорила тише:

— Хорошие родители — лишь те, в ком прописана программа и кто желает воспитать такую же шаблонную программу. Мы с тобой не программы, Кость, если, конечно ничего не изменилось за этот день, — добавила она со звучной смешинкой, и Костя мигом понял отсылку на любимого женой Замятина.

Его он так и не понял, хотя пытался делать важный вид на первых свиданиях и читать данную ею книгу. Только спустя уже два года совместной жизни признался, что антиутопистов как-то не понял и любил больше Лондона или Горького с Шолоховым.

— Мы будем ошибаться, мы будем иногда попадать в точку, но у Игоря наступает такой период, когда мы можем только предоставить опору и дать выбор с последующей за ней ответственностью. Сильного надзора не нужно, но общаться, конечно, стоит больше. Вот только нужно это делать не уставшим, выспавшимся и определённо… сытым.

— Я понял, — Константин хмыкнул.