Молча Олег открыл книгу, и из неё достал несколько фотографий с разных страниц: такие же старые и треснутые с ликами разных людей, где многие носили длинные в пол одежды и укрывали лица. Сергей начал заваливаться назад, но Олег успел перехватить его со смешком, так оба сели основательно на пол, и тогда Волков принялся пояснять:
— Семья моя, — коротко и ёмко.
Разумовский дрогнул.
Олег поставил книгу с верхней фотографией так, чтобы друг увидел. На ней была изображена семья — молодой мужчина с шапкой в виде трапеции и исшитой по кругу узорами и женщина рядом в костюме, закрывающим тело и в такой же шапке, от концов которой спускалась полупрозрачная ткань. Сергей улыбнулся, находя нечто схожее в увиденных лицах и лице рядом, что продолжало сохранять спесь щемящей радости.
— Я думал, у вас не приняты фотографии, — ничего умного, кроме этого, Сергей так и не придумал, отчего ощутил, как лицо совсем залила краска в дополнение к продолжавшему зудеть носу.
— Приняты, только не показываются. — Олег перевернул фотографию, и оказалось, что на её обороте тянулось древо.
Сергей отвлёкся от мыслей, заинтересовался и узнал в нём такое, какие делали школьники на общих уроках Истории: родословная семьи, как творческий проект наследия. Разумовский припомнил и обиду, ведь о своих родителях и более того других родных он уже не помнил, но ведь бывали ситуации хуже. Воспитанники как Снегирёва и о родителях не знали, потому баторцам на подобных уроках было, как минимум, неуютно.
— Мать их сохранила, когда с юга бежали. Записала. — Олег перелистнул на следующую фотографию, куда более старую и жёлтую, где сидели мужчины в национальных костюмах, перевернул и там оказалась следующая часть древа мозаики. — Вот и всё, что осталось от семьи.
На вдохе Волков осмотрел исписанные квадраты с датами жизни и короткими приписками, а Разумовскому стало худо от собственной беспомощности. Слова друга о семье трогали и его, и Сергею хотелось выразить поддержку, но все слова казались какими-то глупыми, жесты — нелепыми, а там Олег и вовсе спрятал фотографии обратно в книгу, в какой Сергей, наконец, признал священное писание Коран.
— Пойдём. — Олег спрятал книгу обратно в коробку, закрыл её, как и поставил на место доску, которая ответила омерзительным звуком, после поднялся, подхватывая найденное, и хлопнул Сергея по плечу.
Разумовский не спешил. Он осмотрел пространство, поднялся и поймал себя на смешанных чувствах: увиденное сегодня — высший акт доверия, оказанный ему Олегом. Пускай друг и не говорил многое, по взгляду, жесту и трепету Разумовский понимал, что на самом деле значили подобные вещи — это память и последнее, что связывало с давно ушедшим прошлым, какое не вернуть. И собственное откликалось пониманием. Для Разумовского последней, пусть и едва целой, нитью с прошлым являлась книга об искусстве, доставшаяся ему от матери — шкеты раздербанили её в первый месяц жизни в баторе, а Сергей упрямо восстановил по кусочкам, как самое дорогое и близкое. На страницах пособий между иллюстрациями Боттичелли стояли каракули приписок и заметок — разными почерками, какие делали и отец, и мать, а на одной из страниц содержались и подарочные слова. Сергею нравилось думать, что с них началось знакомство его родителей…
«И ведь он мог забрать их один», — мысль, мелькнувшая на задворках сознания, была вытащена с них и раскручена, и вместе с полным осознанием пришла большая теплота и одновременно укол совести.
Тайник, оставленный Олегом до прихода в батор, стал общим на них двоих, вот только мог ли Сергей оказать ответное доверие и рассказать о самом сокровенном, что мучило его со времён попадания батор и сначала было красивой сказкой-спасением, после — чудовищным ужасом, поджидающим в темноте?
Сергей подкинул фонарь, поймал его и навёл на темноту, где разогнал её и услышал новую партию потревоженных звуков копошения птиц — очевидно, здесь гнездилась не одна пара.
— Чего ты? — фыркнул чуть дальше Олег. — Бабайку увидел?
Разумовский от иронии хмыкнул и покачал головой — бабайка ютилась не там.
— Быть может, — уклонился от ответа Сергей и посмотрел на него. Олег вернул себе бывалое улыбчивое состояние и стойкость, при которых ничто не отбрасывало на то, какие эмоции вызвала у него находка.
Сергей осмотрел тёплые глаза друга, лицо, полные пыли и грязи волосы, и такую же грязную зимнюю одежду. Возникшая на мгновение решительность столь же быстро была задушена — не время. Разумовский был не готов разделять свою тайну, пока она оставалась лишь его полем сражения.
— Пойдём. — Олег качнул головой к выходу. — Нам ещё Марго на Владимирской перехватывать.
— Да, верно, — Сергей отрывисто кивнул и поспешил нагнать его. Оба продолжили идти к выходу с пыльного чердака, да только у Разумовского снова зачесался нос и возникло желание точно по приходу в каморку искупаться. Если воды достанется.
Уже на этаже Сергей отдал Олегу выключенный фонарь и поинтересовался:
— Ты скейты где оставил?
— На заднике. Там и выберемся — скорее консьерж уже пришла.
Внизу, действительно, хлопнула дверь и громче раздались слова из какой-то драмы. Сергей и Олег подошли к перилам, глянули вниз и улыбнулись — пожилая охранница парадной и знающая всего и всех сидела на «базе».
— Да уж. — Олег улыбнулся шире. — Но ничего. Пойдём.
Переглянувшись, оба тихо направились вниз, и Сергей всё думал о тайнах и о семье, а ещё об их Вместе — проблема доверия вставала перед последними как никак, но… Олег не торопил его, как и сегодня Сергей не просил его намеренно. «Потому всему своё время», — фраза чуть успокоила Разумовского, и он сосредоточился на том, чтобы как можно тише покинуть дом.
И, увы, тихо не получилось — Сергей всё-таки чихнул от аллергии.
========== Раздор ==========
4 февраля 2007 год
Ещё темнело. Скрипучая электричка — словно стрела света — пронзала тёмный пригород и неслась к хмурому городу на Неве, объятому оседающим туманом и утренним мраком. В отсвете ламп вагона едва виделись домики, в многих из которых также зажигался свет. И чем ближе вагон приближался к городу, тем выше и современнее они становились. Относительно современными.
В вагоне такого же старого, громыхающего вагона сидело трое воспитанников батора, минувшей ночью сбежавших из детского дома. И выглядели они спокойно. За последние полгода это стало всего лишь очередной вылазкой раз в месяц.
— Марго, я не понимаю, почему ты сомневаешься? — Сергей не унимался всю поездку — какая уже близилась к часу времени, а сидящая рядом подруга, насколько Олег понимал, вообще уже пожалела, что поделилась с ними тайной.
Марго, обхватив руками рюкзак крепче, упрямо смотрела в окно электрички, в темноту и упрямо отказывалась встречаться взглядом с сидящим рядом Сергеем, которого озвученное решение повергло в столь сильный шок. Олег сидел напротив, рядом лежал рюкзак, а в газете, удерживаемой в руке он отмечал приглянувшиеся ему объявления о работе и иногда реже — о продаже мотоцикла.
— Она забортовая, — сдавленное донеслось от Марго. Руки сильнее стиснули плечи.
— И?
— Что и? — огрызнулась Снегирёва и метнула голову на Разумовского. Едва ли это хоть как-то осадило последнего.
— Это твой шанс на нормальную семью, — этот аргумент повторялся уже не единожды.
— Да плевала я на семью, Серёж. — Марго фыркнула, отвернулась и сползла ниже на буром сиденье настолько, что стоило ей вытянуть ноги, как она положила бы их с другой стороны от Олега. — Вы моя семья.
Сергей вроде бы стих, Марго тоже, продолжив пялиться в окно. Волков молчал, поглядывал на двоих, зная, что вмешиваться — плохая затея. Уже взрослые и не маленькие, чтобы искать группу поддержки в лице Олега, сами разберутся. «Да и двое на одного — так себе расклад. Нечестно как-то», — утвердил он, потупил взгляд на газету и продолжил с объявления, на каком остановился.
