Однако могли Вместе заменить семью?

Сергей опустил голову, вытащил из кармана руку и провёл по влажному лицу, на котором осевшие крупицы мокрого снега уже постаяли, затем прошёлся по распушившимся рыжим волосам, приглаживая, и оглядел улицу. С уходом той необычной семьи — матери и дочери — она полнилась привычной для города серостью и угрюмостью от лиц блуждавших прохожих. Никто не улыбался, не смеялся, не поднимал головы от асфальта.

Мрачно.

И сыро.

Сергей вдохнул, припомнил собственный вопрос и покачал головой: нет. Заменить Вместе семью не могли, ведь дети не могут исполнять функции родителей по отношению к другим детям. А вот как брат или сестра могли быть. «Но это иное. Не то. Семья это… другое», — лучшего определения Разумовский быстро не подыскал, да и оно показалось ему достаточно ёмким, чтобы охватить всё буйство противоречивых чувств, возникавших со словом «семья».

Позади скрипнула дверь, и он моментально задавил размышления, поворачиваясь. Олег выглянул наружу, качнул головой и скрылся внутри, тогда Сергей зашёл следом. Оба оказались в парадной старого дома — каких в Санкт-Петербурге было много. С высокими потолками и старыми лестницами парадная отбрасывала старостью и затхлостью к прошлому города, задокументированному теперь в учебниках истории и хронологии. В доме, куда наметил вылазку Олег, ещё и сохранились старые лифты: скрипучие с кабиной они двигались по поржавевшей шахте, которую по кругу огибала старая-старая лестница с треснутыми и отколотыми ступенями и такими же треснутыми деревянными перилами.

Сергей тряхнул головой, отчего собранные в хвост волосы перекинулись вперёд, и он подумал над тем, что надо бы их обрезать — пожалуй, до небольшого хвостика или до каре, где собирать только передние пряди. Взгляд заинтересованно побежал по высоким голубо-бирюзовым стенам, вернее по трещинкам на них — они тянулись везде и нарушали выложенные и выписанные рисунки.

— Пойдём, пока консьерж не вернулась, — свистнул ему Волков и уже потопал наверх по лестнице.

Сергей задержался. Он в последний раз осмотрел парадную, обнаружил чуть сбоку пристроенную и относительно новую каморку консьержи. В ней горел свет, на столе были разложены толстый и уже разлезшийся журнал с кроссвордами и дымилась кружка с чаем, а старый телевизор шипел и мигал, заглушая речь диктора новостной передачи. Шаги Волкова отдалялись, и Разумовский опомнился. Он кинулся по лестнице следом.

Вместе забрались на самый последний этаж. Олег направился тут же к лестнице, ведшей на крышу и, поднявшись, принялся осматривать небольшую покрашенную в тон стенам дверку.

— Думаешь, не закрыто? — с сомнением подал голос Сергей, посмотрел вниз и глянул обратно на Олега.

С его стороны донёсся щелчок. Волков хмыкнул.

— Теперь открыто.

Жёсткий замок был снят с крепежей, затем Олег принялся открывать дверь, да та отозвалась протяжным скрипом. Подхваченный стенами, он эхом устремился вниз, отчего Вместе замерли и переглянулись.

— Н-да, — коротко буркнул Волков, забираясь основательно на крышу. Сергей бросился за ним, не желая знать, слышал ли кто этот скрип или нет.

Так оба оказались… почти на крыше, а точнее в помещении, через которое можно было выйти на неё. Здесь явственнее слышался стук тяжёлого снега, да вроде где-то ворковали голуби. Вероятно. Олег достал знакомый фонарь, одолженный у Марго, и с вспыхнувшим огоньком где-то наверху захлопали крыльями. Сергей вскинул голову, Олег также, и в блёклом свете фонаря замерцали маленькие глазки пары пернатых. «И правда, голуби», — улыбнулся Разумовский.

Свет пропал с них, Волков устремился дальше — его тяжёлые шаги почти дополняли эхо от стука дождя.

— Что мы здесь делаем, Олег? — вновь поинтересовался Разумовский.

Вопрос этот поднимался с самого начала, как друг перехватил Сергея после смены в компьютерном клубе, но до сих пор последний так и не получил внятного ответа. Всё ограничивалось…

— Сейчас.

… А ещё «потом».

Олег прошёл почти до самого окна, чьи деревянные переборки создавали иллюзию цветка, там свернул в сторону и скрылся за нагромождением старых ящиков — Сергей бросился следом. Не сильно ему хотелось оставаться один на один с темнотой.

Паутина свисала практически везде и дополнялась изредка перьями, пухом и веточками — мусором, какой оставался от недостроенных или разворошённых другими засланцами-пернатыми гнёзд.

— Сюда редко заходят, — почти очевидное пробормотал Сергей, пытаясь скорее как-то нарушить тишину, пока Олег всё метался по пространству у стены.

— Конечно, это же крыша.

«Ну да, логично», — смущение за очевидность тронула промёрзшие щёки. Разумовский шмыгнул носом и замер почти напротив Волкова — друг проходил медленно с дощечки на дощечки и на каждой останавливался, ставил стопу носком в неё и начинал стучать. Сергей больше не стремился разрушить тишину, хотя признался: на грязной крыше в обступающем мраке он чувствовал себя неуютно, а ещё появилось ощущение, будто какая насекомая дрянь заползла за шиворот. Хотелось передёргивать плечами, потирать затылок или чесать невозможно зудящий нос.

Олег перешёл на следующую деревяшку, повторил процедуру, и вдруг звук ударов раздался глухим. Словно эхом. Волков и Разумовский переглянулись, улыбнулись друг другу — только Олег с явным облегчением, а Сергей больше с непонятливой, выказанной из поддержки.

— Дуй в сторону.

— М? — не понял Сергей.

— В сторону. Заденет, — Олег кивнул, и оказалось друг стоял как раз на той дощечке.

Серёжа отступил, подошёл ближе, тогда Олежа передал ему фонарь с коротким «посвети» и припал к полу. Разумовский притих, заинтересовавшись, только держал инструмент как можно ровней, пока Волков принялся выдёргивать деревяшку. Та поддалась не сразу — Олег дёргал несколько раз и лишь на десятый с громким «кряк» она отстала от пола.

— Н-да, — повторил Волков, осматриваясь.

Где-то громче заворковали потревоженные голуби. Сергей посмотрел в их сторону, прислушался к окружающему шуму, однако пока всё было спокойно: только голуби, дождь и пришибленные шумы улицы.

— Могут поймать, — тише проговорил он, скользя взглядом по темноте.

— Могут, — согласился Олег, и Сергей глянул на него — друг припал практически к полу, а рукой, опущенной полностью в образовавшуюся дыру, искал что-то там. — Но скоро уйдём. И… Ага.

Волков вытащил изнутри коробку, а Разумовский почти дрогнул — с неё на руку перебрался жирный паук, который живо побежал по спортивке. Олег сначала поставил на пол найденное, после щелчком отправил тварь куда-то в темноту, и, глянув на Сергея, хмыкнул.

— Успокойся, — сухие губы дрогнули в улыбке, — он испугался больше твоего.

— Знаю, — фыркнул в ответ Разумовский, чувствуя, как теплота стыда тронула уши, и, опасливо поглядывая то на темноту, то на дыру, присел ближе к Волкову.

Так оба расположились на корточках перед коробкой, только Олег сидел так, что пятки его не отрывались от пола. У Сергея так не выходило, он сразу как пытался, так начинал заваливаться то вперёд, то назад, потому и сидел он… обычно. Волков, всегда отпускавший по этому поводу комментарии, сейчас подозрительно не заметил позы Разумовского. Всё его внимание было приковано к коробке, и Сергей, осмотревший её, приметил, как пальцы друга слегка подрагивали, а глаза темнели.

Что бы там не находилось, оно определённо было важно для обычно немногословного друга, потому Сергей не мешал Олегу и терпеливо выжидал, пока его, наконец, посветят в тайные причины нахождения на чердаке, пронизанном пауками, пылью и стариной. Разумовский не выдержал и почесал нос — вот тебе и аллергия на пыль! И пока он пытался как-то справиться с зудом, Олег расправился с коробкой.

Внутри также всё полнилось пылью. Сергей подсветил раскрытую находку: лежало в ней немногое — какие-то сложенные по виду вроде ценные документы, смятые купюры, монеты, одна из которых была жетоном питерского метро, кулон в виде клыка или когтя, поверх которого морда зверя блестела под спущенным светом. Олег отставил это почти небрежно и снизу достал книгу. Треснутые, полные царапин и сухие пальцы уже почти не ребёнка провели по её обложке, смахивая пыль, затем — по потресканным узорам. Её страницы желтели, а название почти не прочитать, но то, как Олег смотрел на эту вещь, Сергей запомнит надолго. Обычно тёмные глаза сейчас просветлели, и будто наполнились влагой, на губах застыла удивительно тёплая улыбка. И Разумовский поёжился, не мешая, только чувствуя себя свидетелем тайны, а быть может сокровенного души.