— Только… — Марго говорила тише, что было совсем на неё не похоже, — лучше мы тогда к вам придём в кабинет или сюда вечером. Проведать. Чтобы никто не видел, если что.

Ольга Петровна и Сергей обратили внимание на воспитанницу, которая стушевалась и, как обычно, втянула голову в плечики. «Говорит о братве, точно!» — осознал Разумовский столь очевидное, отругал себя, что не проявил должную бдительность, и заинтересовался эмоцией воспитательницы — пару секунд на её лице залегала хмурость. Вскоре морщины разгладились, и Ольга Петровна со знанием проговорила:

— Я понимаю.

Марго кивнула, поджимая губы.

Ольга Петровна открыла для них двери, на каких повреждённая кожаная обивка кое-где перекрывалась изолентой. Распрощавшись, Вместе покинули квартиру и оказались в измалёванном старом подъезде пятиэтажного такого же старого дома. Марго без лишних слов направилась вниз, и Сергей нутром почувствовал — что-то не так.

Оба спустились до второго этажа, где Марго, наконец, не выдержала. Она задержалась в пролёте, повернулась к Сергею и несколько секунд разглядывала его. Лучи солнца, проходя через зарешёченные окна, играли на её бледном неспокойном лице мутными отсветами. Сергей заметил, как обычно светлые глаза подруги потемнели.

— Думаешь, — тихо начала она, скользнув взглядом по обшарпанному подъезду, — я не знаю этот взгляд, да? Думаешь, если шумная слишком, ничего не понимаю, угу? — В голосе явно просквозила обида.

Сергею стало дурно.

— Марго…

— Знаю я и такие взгляды, и такое недоверие, — Марго на вдохе кивнула, не дав ему продолжить.

Она потупила взгляд на стопы, вернее, на отбитые носки ботинок, какие пару раз столкнула вместе и тут же сделала наоборот: соединила пятки и в стороны отставила носки. Сергей, наблюдая за её скованными и неуверенными движениями, ощущал, как в груди потяжелело, а привитые раньше почти патерналистские принципы будто треснули и не казались такими, ради которых стоило довести подругу до подобных слов.

— Знаешь? — единственное, что он смог выдавить.

Марго подняла голову и посмотрела в окно, следом медленно оттянула уголок губ и пробормотала:

— Угу. Многие забортовые так смотрят. Особенно когда детдомовца в дом приводят. И когда не готовы ко всему, что будет после: в основном учить, как жить.

Марго повернула к нему голову. Сергей замер, увидев в глазах напротив большую темноту. Вместо тяжести на груди пришёл холод, который только усилился, когда предположительная логическая цепочка сцепилась в сознании.

— Пойдём, перетереть нужно, — пробормотала она и, отвернувшись, зашагала вниз.

Бросив взгляд в окно, Сергей вдохнул, потупил взгляд в ноги и поёжился от холода, что теперь забрался будто под кожу и стискивал горло. Выдохнув, он поспешил нагнать Марго.

Оба покинули пятиэтажку и побрели медленно по обратной дороге к батору. Марго молчала, пускай и сама выдвинула предложение о разговоре, а Сергей не торопил её, опасаясь сделать ещё хуже, чем то уже было. За своё поведение в квартире Ольги Петровны теперь ему было жутко стыдно.

В попытке спастись от постепенно захлёстывающего его вполне заслуженного чувства Сергей осматривал двор, вокруг которого вырастали похожие друг на друга пятиэтажки. Ветер тревожил листву, на площадке бегала детвора, да оттуда же раздавался скрип старых качелей. Сергей задержал долгий взгляд на детишках, за которыми присматривали… мамы. Последние сидели на треснутой лавочке, а на другой противоположной обосновались пожилые. Бабушки, укутанные в тёплые одежды, казалось, больше подходящие для зимней погоды, живо обсуждали последние новости (и Сергей даже догадывался какие), напротив них у старой прямоугольной машины на капоте старики разложили партию — в перевёрнутой доске Разумовский признал непонятные ему нарды. Как-то он даже просил Игоря Ларионовича пояснить их тайный смысл, но, увы, нарды так и остались для него тёмным-тёмным лесом.

Когда Вместе дошли к выходу с окольцованного пятиэтажками двора, Марго шумно вдохнула и заговорила:

— От меня трижды отказывались. — Она подняла голову, покривив губами. Сергею окончательно поплохело, когда смысл сказанного дошёл до него. — Один раз в детстве, спустя десять дней от рождения. Я не помню этого, конечно. В карточке видела, — продолжала говорить Снегирёва без дрожи, что поразило Сергея — спокойно, безэмоционально и только продолжали темнеть обычно светлые глаза. — Второй раз в четыре года.

Марго помолчала, и Сергей осторожно поинтересовался:

— Почему?

— Думали пособия получать. Я же больная. Относительно. — Она пожала плечами. — Но какие там пособия? — Марго хмыкнула. — Копейки. А третьи… Отказались, потому что собачку хотели, а не ребёнка.

Она посмотрела на него, растянула губы в улыбке. Сергей стушевался, не совсем понимая оборота, если он вообще присутствовал в речи, меж тем Марго, обратившись вниманием к дороге, пояснила:

— Оказались не готовы к тому, что ребёнок из коррекционки, детдома или интерната — одна шушара-батор — не знает, что такое вещи, свои и чужие, не знает, что есть ответственность, и что… — Марго улыбнулась, натянуто хмыкнув, — молоко надо на ночь ставить. Мне тогда так досталось! — Проведя языком по зубам, она хохотнула и разом притихла.

Сергей выдохнул, теперь понимая абсолютно всё, к чему вела Марго — и стыдно стало настолько, что зарделись кончики ушей, а в груди словно появилась бездна.

— В баторе не учат, — озвучил он теперь ставшее очевидное для него.

— Неа, — подтвердила Марго. — Потому никто из нас и не будет подготовлен к жизни. И чем раньше в батор попадаешь, тем хуже потом. Я поняла это, когда в первую семью забрали, а потом во вторую, и там… Ну, собственно, да.

Вдохнув, Снегирёва помолчала. Разумовскому оказалось нечего добавить, зато в голове — сейчас абсолютно чистой, несмотря на внутренние переживания из эмоций — прояснилось всё, что он видел в баторе с момента попадания в него после гибели родителей.

Первый год он часто наблюдал и много думал, задавая подобные вопросы: почему одни воспитанники ведут себя совершенно не так, как он; почему берут его вещи без спроса; почему не соблюдают просьбы и на элементарные реагируют удивлённо; почему-почему-почему… Все эти «почему» трогали самые простые житейские вещи или личностные параметры взаимодействия, и вот теперь на все эти почему давался один ответ — детей этому не учат.

— А как же Марья Марфовна? — вспомнив за редкие упоминания забортовой, спросил Сергей.

— Она как глоток воздуха была. — Марго улыбнулась, и глаза её перестали темнеть, слегка прояснились. — Но с ней сложно. Опеку не дают.

— Чего так?

— Разводный процесс, — коротко выдохнула Снегирёва. — Да и какие сейчас зарплаты?.. У шнурей наших вообще мизер.

— Ты-то откуда знаешь? — усомнился Сергей и поймал на себе обычно-важное выражение от Марго, которая постепенно и медленно освобождалась от гнёта прошлого.

— А я может цифры видела, ага? — таким же важным голосом парировала она. — В этой вот страшной бухгалтерии, сечёшь? Любопытно стало, день выдачи как раз был, а там сравнить с ценами в магазине — простая арифметика. Вот и выходит: развод не дают, денег нет, какой ребёнок?

Логика в словах имелась. Сергей решил предположить:

— Если вдруг дадут, пойдёшь?

Марго задумалась и притихла. Сергей снова не торопил её и обратился вниманием к окружающему — на улице в выходной день людей было побольше, встречались и группы подростков из других школ, с которыми Разумовский невольно сравнивал их и его одежду. Первые всегда были опрятнее.

После он вернулся к тому, что упоминала Марго — заработной оплате воспитателей, и уже с элементарными цифрами отпадал другой вопрос: почему воспитатели не исполняют полностью свои властные функции.

«Гадство», — Разумовский вдохнул, ощущая, как постепенно на место стыду приходила тупая боль и злость — такая, какая появлялась в минуты беспомощности. Когда словно Бим бегаешь за своим хвостом в попытке поймать его, но никак не можешь ухватиться, а тут… словно заложник системы, где понять можно абсолютно каждого, если рассмотреть цельно: и воспитателей, и баторцев.