— «Свистун». Услышал в баре. Мы тогда охраняли самого Белого Бизона. Смотрел «Сынов анархии»? Сериал, вроде, пафосное говнецо. Иззи с Чёрчем от него плевались. — Ривай понял. Впервые со дня гибели своей настоящей семьи, ушедшие имена не оставили металлического привкуса во рту. Лишь горечь полыни, уводящей в небо дороги и осознание — с этим можно жить. Особенно, если напротив белые зубы смущенно покусывают пухлую нижнюю губу.
— Круть! Вы как «Ангелы ада». Они охраняли «Роллинг Стоунз»! — Эрен сел на кровати как-то слишком быстро. Позволив одеялу сползти до самого паха и оголить каштановую дорожку, тянущуюся от пупка вниз. — Еще спросить можно? У тебя армейская кличка — Капрал. А другая — Ривай — откуда?
— Подвинешься, расскажу. — Хорошо наконец-то присесть, скинуть сраные 13-дюймовки. И чувствовать спиной, сквозь косуху, жар чистого тела. Наверное, мальчишка «заразил» какой-то сверхспособностью. — Леви-и-герами. Так называл меня старый парс. У него был лучший товар. Забористей не найти от горного Бадахшана до другой галактики. Мак растили сыновья и внуки. Сам древний пенёк гнал такой чистый герыч, что от щепоти взрывался мозг, а крышу уносило в дальний космос. При шурави работал фармо-технологом на химзаводе… Это у парсов уважительное обращение. Чёрч с Йеном долго пытались выговорить правильно, но вышло у этих деревенщин хрен да ни хрена. Плюнули и решили звать Риваем. Вот и вся сказочка.
— Красиво. — Пощекотав шею, пальцы вцепились в ворот и стащили косуху. Засранец! — Я не знаю, почему… как… в смысле, с Командором. Простишь? — Теплый нос ткнулся за ухо.
— Увижу, что виляешь жопой перед ним — ночью сонного прирежу. Доехало, солдат юниверсума? — Собственные руки едва не заблудились в пуговицах, но рубашка таки полетела на соседнюю кровать. Теперь ремень. Пряжка, падла, опять застряла!
— Я не промытый… — горячее дыхание обдало спину, вызвав волну дрожи от затылка от до задницы.
— Йегер, у тебя ручонки есть. Целых две. Напоминаю, если вдруг подзабыл. — Ривай обернулся. Породистое, слишком красивое лицо. Плечи словно вылеплены умелым скульптором. Такие как Эрен Йегер не катаются на «харлеях» по пыльным шоссе — они небрежно смотрят в объективы папарацци на красных дорожках. Им фанатки, вроде Магнолии, пишут восторженные коммы в инсте. Но этот почему-то здесь. В зачуханном мотеле, где на стенах потрескалась краска, а матрацы скрипят как суставы дедули Аккермана в ненастный день. И глаза, укравшие цвет у океанской волны. Золотые искры скользят по радужке, сливаясь в линии. Линии закручиваются в спирали. Спирали исчезают в чернильных безднах зрачков, отзываясь растущей тяжестью в паху.
— Да, у меня и правда есть руки, — короткий смешок. Ногти легонько царапают кожу, и треклятая пряжка поддается с натужным щелчком, высвобождая жаждущий черешневых губ стояк.
— Слушай, я воняю круче носков твоего президента, — вякнуть для очистки совести, позволяя отдаться жару ладоней и сочности черешневых губ, обхвативших головку.
— А мне нравится твой запах, — доносится сквозь нарастающий гул крови в ушах. Несмотря на стойкое ощущение, что вся она устремилась прямиком в елдак.
В сумеречной пелене комнаты жался на подоконнике осенний день, пробравшийся тайком под недозадернутыми шторами. Ривай откинулся назад, задев плечом что-то твердое (сраная тумбочка?), впитывал трепещущей кожей паха жар, стекающий с Его рук, со сдавленным рыком толкаясь во влажность расслабленной глотки. И вот поясницу скрутил мучительно-сладкий спазм. Хрипя и давясь, чертов Йегер высасывал до капли, до пустыни Мохаве в мошонке. Ух ты ж, ебанный пиздец! Сердце трепыхалось словно в говнодрючей учебке после марш-броска в четыре мили с полной выкладкой. Что ж, теперь очередь наглой мартышки. Поехали. Как же в кайф, втягивая ноздрями адову смесь печеного каштана, чистой слюны и собственной кончи, впиться в раскрытый навстречу черешневый рот. Коснувшись языком нёба, разорвать поцелуй, чтобы жадно слизать с раскрасневшихся щек соль пота и слез. Дотянуться до уже текущей головки. Нащупав большим пальцем отверстие, снять каплю, легонько размазать по залупе, заставляя сорваться с черешневых губ протяжное «А-а-а-х-х». И смотреть. Смотреть на шаманскую пляску золотых искр в глубине аквамариновой радужки, возносясь на гребне волны к серебристым облакам. Слегка сжимая кулак, надрачивать хер, ощущая каждым нервом пульсирующий жар. И, впитывая кожей дурман печеного каштана, тереться собственным мокрым пахом о подрагивающее бедро — соскучившийся по Йегеру елдак изготовился на второй заход. Под заливистый скрип древних пружин, рваные, на грани рыданий выдохи, чертов мальчишка прогнулся в спине, рухнул на развороченную постель, выстрелив струей прямо в ладонь. Ривая выбросило на несколько секунд из реальности. Он обнаружил себя лежащим поперек впалого живота. Напряженные мышцы под щекой медленно расслаблялись. Кожа уже не дышала жаром, постепенно остывала. Нахальная козявка «превратилась» в человека. Ривай сел. Прищурился. Смакуя, облизал перепачканные кончой собственные пальцы. Полюбовался на округлившиеся в афиге глазищи:
— Сейчас точно мыться. Тебе тоже не помешает, красотка.
— Давай пиццу закажем. Жрать хочется.
Глаза бывалого Капрала закатились так далеко, что разглядели обратную сторону черепушки, подсвеченную вспыхивающими досадой нейронами. «Чокнутая научница права — армия солдат юниверсума раньше сожрет Земной шарик, чем завоюет». Подумал и поднял с пола косуху, нащупывая во внутреннем кармане айфон.
*
«За окном тишина, порой прерываемая гулом моторов проезжающих мимо клоповника Ханнеса авто. Гилрой валяется в спячке. Когда пожары потушат, на пустынных улицах снова забурлит пестрая масса спешащих, догоняющих, вечно опаздывающих куда-то обывателей и сопутствующего им криминального элемента. Полчаса назад Барби сбросил ссыль на Ютуб: некто, с ником Fucking fire выкинул занятный видос. Над знакомой кирпичной оградой бушевало пламя. Потом в глубине генеральского поместья ухнул взрыв, вознесший в тусклые небеса оранжево-алый гриб: запасы вертолетной горючки улетели к чертям, поддав жару напоследок. Вилла «Мария» сгорела вместе с влажными мечтами Рейсса и дядюшки Кенни о мировом господстве. Правильно. Настолько справедливо, что кажется, будто мир устроен не так уж дерьмово и здесь можно жить, а не выживать, ломая хребты ближним, дальним, залетным ради глотка свободы. Именно ради свободы я ушел на дорогу. Дорога дает крылья сильным, чтобы подняться над горизонтом, но размажет по гудрону каждого, кто не научится чувствовать ветер.
Ощущаю себя странно. Мне рассекло скулу до кости, перерезало сухожилия левого запястья, даже операция за ахуеть бабла со всякими дурами-процедурами не гарантировала бы полного выздоровления, но рука, сцуко, работает. Даже когда заводил байк, не допетрил. Лишь сейчас. Получается, каждый раз, когда я целую, глотаю твою кончу, в меня проникают частички тебя, преобразуя тело, а сегодня повезло закинуться ударной дозой? Поэтому братец-Зик жаждет слиться с тобой в экстазе?.. Сила плюс сила. В этом замес? Неплохо бы потрясти Очкастую. Вдруг из недр вороньего гнезда вывалится подходящая гипотеза.
Но сейчас за окном изредка пердят карбюраторами фермерские пикапы, день дремлет на вытертом кресле в углу, айфон молчит, подтверждая отсутствие новостей. И хороших, и плохих. Я же смотрю на разметавшиеся по подушке каштановые пряди и родинку под лопаткой. Да, раскис, размяк и в душевой кабине размером с хайбол прижимался к ней лбом, а ты всё смеялся сквозь струи воды и говорил — щекотно.
Нахальная ты козявка, люблю тебя».
Из сожженной записной книжки
Комментарий к Часть 6 * этот образ – не бред автора. Импрегнация кожи порошинками может возникнуть при выстреле с достаточно близкого расстояния. Выглядит как участок точечной татуировки или своего рода черные веснушки. Со временем они синеют и сходят. Понятно, что подобное Ривай видел не раз, а потому у него возникли соответствующие ассоциации.
