Салага-Армин оказался прав. В тупике боковой горизонтальной штольни они обнаружили спальник, термос с остатками кофе, коробку с лого «Домашняя выпечка» и разряженный внешний аккумулятор. Сайнес был здесь совсем недавно. Определенно. То, что его след простыл — также очевидно. Оставалось, скрежеща зубами, шкандыбать на выход. На обратном пути принцесса Эрена, впаявшись в кучку пустой породы, ухватилась за проржавевшую воздуховодную трубу и, грохоча рассыпающейся конструкцией, наконец-то обрушилась. Гулкое эхо превратило грохот в раскаты грома. Дальше разверзся сущий пиздец. Сначала приглушенное шуршание, слабое попискивание. Майки глухо выматерился. «Головы прикрыть!» — заорала позади Ханджи. И дальше — про скорую мучительную кончину рядового Йегера. Но крики потонули в мерзком кожистом шорохе. С уходящего в необъятность свода карстовой пещеры обрушилось торнадо хлопающих крыльев, пронзительного писка, завываний. Острое, сухое оцарапало скулу. Сгруппировавшись на усыпанном разнокалиберными камнями полу, Ривай чувствовал, как в спину прилетают круглые тельца. От них исходило неприятное тепло и вонь мощностью в тыщу мексов-нелегалов, сутки просидевших в кузове фуры. В кружащемся месиве не осталось воздуха. Ноздри горели. Легкие угрожали лопнуть. Желудок скручивало тугим узлом. Похерив фонарь, он кое-как выполз наружу.

— Ты Ok? Живой? — И без того не отличавшаяся стильностью прическа Очкастой напоминала взорвавшуюся упаковку китайской лапши.

— Когда неделю лежали под Бедаком в засаде, было лучше. Нас забросили с био-сортиром.

— Тут ручей есть. Идемте, — приобняв за плечи сбледнувшего до зелени приятеля, Эрен потащил его мимо малины вглубь леса.

Ручей сбегал с западных гор потоком серебристых бликов. Там, где воды коснулся закат — блестел расплавленной медью. И журчал дальше, в сторону Сильвер сити среди потрепанных веников-папоротников, бурых камней, болезненно раскачивающихся плетей испанского мха.

Бросив перчатки на берегу, Ривай зачерпнул горсть искрящейся чистоты, плеснул в лицо отрезвляющим холодом. Чуть поодаль, сидя на корточках, фыркал в ладони Эрен. Сквозь редеющие кроны вязов пальцы солнца дотянулись до каштановой макушки, заставляя спутанные патлы переливаться старой бронзой. Невольно сжались кулаки. Что у нахальной мелочи с этим крашеным блондином? Очкастая говорит — давно разосрались… Не похоже. Ведь Лошадиная морда одолжил ему свой спорт.

Ревность.

Ядовитая, едкая.

Ни к месту, ни ко времени.

Монументальную фигуру Командора, оставшегося караулить байки, Капрал узрел издалека. Сидя боком в седле своего навороченного харлея, он небрежно взирал на горные пики в предзакатном огне. Над головой таяли колечки сигарного дыма стоимостью около сотни баксов. Беспечный ездок, остановивший передохнуть и поразмыслить на фоне вечернего пейзажа о философии Кропоткина, Голдман и Тимоти Лири.*** Странно, Майки выше Смита на полголовы, но никогда не выглядел памятником самому себе. Может, дело в ирландском прищуре, легкой сутулости и походке в развалочку потомка ковбоев Дикого Запада?

— Не нашли? — Смит затоптал тлеющую сигару.

— Зря с нами не пошел. Пропустил вечеринку с отвязными рукокрылыми. Заебато потусили, — при виде гладкой физиономии и блестящего чистотой жилета у Капрала снова скрутило ливер. — Там пустая лёжка. Клиент, похоже, свалил, не дождавшись дружественного визита.

— Летучие мыши? Никого не покусали? Я звоню Нанабе, — Смит вытянул из внутреннего кармана айфон. — Нужны прививки от бешенства.

— Ну бля, наш отец-командир успел обзавестись номерочком лепилы.

— Заткнись, злобный карлик, — Очкастая взрыкнула мотором, заложила вираж и запрыгала по колдобинам.

Цепляясь за острые макушки елей, кроваво-алое солнце медленно скатывалось за лесистый кряж, отлежаться и зализать раны за горизонтом. День же «Титанов войны» еще не закончился. Оставалась слабая надежда на шерифа Найла. Сука, Сайнес…

На веранде клаб-хауса их ждали. Осунувшаяся от беготни Нанаба открыла кофр и, положив на вялые протесты компании, засадила каждому по ампуле в плечо. Пихнув в руки по четыре заряженных шприца и бумажку со схемой вакцинации, велела ширяться точно по графику, не расчесывать и особо не бухать. Быстро упаковав медицинскую тряхомудрию, она отбыла на ярко-красной тойоте обратно в местную больничку — дежурить. Бернер неловко попытался помочь Ханджи подняться на второй этаж, но был обруган и послан звонить Доуку. Ривай хотел одного — заползти в душ и сдохнуть.

Горячие струи лупили по спине нещадно. Жесткой губкой — по груди, по плечам. Пока кожа не покраснеет. Пена, стекающая пушистыми хлопьями по стенам. Кабина заполнялась клубами пара. Душно. Но это не затхлый смрад мышиного дерьма. В душе пахнет лаймом, мятой, отдраенным до скрипа телом. И почти спокойно. И почти пережито. И почти принято, как данность: Иззи с Чёрчем стынут в камерах судебного морга, а дня через три их закопают на кладбище среди канадских дубов.

Ты ведь остался один, Ривай.

Дошло-доехало?

Что делает нахальная козявка? Торчит в бильярдной вместе с Барби? Вернулся домой к Профессору? Капрал в десятый раз обложил себя хуями за дебильное благородство. Зачем отказался от Йегера? Вот какого? Типа нехорошо распоряжаться живым человеком, словно мебелью?.. Выбесила шутеечка Очкастой насчет «единственной любви»? Да. Потому, что это та самая шутка, в которой лишь доля шутки. Ничтожная доля. Неразличимая даже в долбаный армейский TLDS-бинокль с расстояния фута. Вода смыла вонь, пот, засохшую кровь со скулы. Мысли затихли. Зверь внутри задремал. Адреналин улетучился. Тут же заныли ребра. Выйдя в травянисто-зеленую ванную, он осторожно надавил под сердцем. Вроде, не сломаны. Но к утру на бочине расползется здоровенный синяк. Фигня.

В комнате, утонувшей в рассеянном свете уходящего дня, поблескивали разложенные кем-то на кровати ключи и шестизарядный кольт. Две перехваченные резинкой записные книжки. Нож Боуи и айфон неведомый салага почему-то пристроил на тумбочку. Косуху и 13-дюймовки наверняка утащил в чистку… Телефон смотрел на Капрала черным зеркалом. Гладкая поверхность отражала призрака с серым лицом и слипшимися на лбу мокрыми прядями. Позвонить Йену. Спрятаться, увильнуть, тянуть время — невозможно…

Дисплей послушно засветился. Несколько скользящих движений и вот уже долгие гудки.

«Капрал? А Иззи где?»

— Йен… послушай…

Растянувшаяся вечностью пауза.

Глотку — судорогой.

Нервы — клочьями.

Сердце пополам и вдребезги.

Свой голос он слышал будто со стороны. Кто-то другой — не Ривай — монотонно пересказывал другу события последних часов. Йен выдохнул: «Ясно», но отбой не нажал. Вторая пауза повисла в безвоздушном пространстве, где задыхались две души. У лежащего за сотни миль на больничной койке Йена хватило мужества заговорить первым:

— Отомсти за них.

И короткие гудки.

Вытащить из комода запиханное кое-как шмотье. Натянуть на себя, разрывая с треском, майку. Нож. Револьвер в кобуре. Жилет с эмблемой во всю спину. Два развернутых крыла. Синее и белое. Свобода и Равенство. Два крыла, которые не уберегли, не защитили, не унесли прочь от беды. Вспомнился девиз, придуманный для клуба обкурившимся Чёрчем — «Сдохни, но взлети». Что ж, так и случилось…

Внизу кто-то уныло посасывал пиво за барной стойкой. Не до них. Несло, буквально тащило через лужайку, по кривой тропинке к старому валуну. Он обрел свой дом тысячелетия назад. Деревья вокруг прорастали, тянулись ввысь, старели, умирали… Их сменяли другие. Валун точили осенние ливни, грызли злые зимние ветры, палил летний зной. На нем оставляли пахучие метки горные львы. Он же лежал в спокойном равнодушии к бурлению мира. Обломок скалы словно спорил, говорил: «Смотри. Я здесь. Я вечен. Я неизменен. Ты бежишь. Ты смертен. Ты страшишься». Кольт сам прыгнул в руку. Шесть пуль одна за другой — в ствол дерева. Отрывистый грохот. Щепки во все стороны — брызгами. Запасной барабан в правом кармане. Вставить. Защелкнуть…