– Ты, конечно, все слышал? – спросил он.

– Клянусь Геркулесом, мне давно так не везло! Добыча сама идет к нам в руки. Я напал на след христиан, которые житья не дают божественному императору Домициану. Эта девица – просто клад для нас, путеводная нить, с помощью которой мы выйдем на всех остальных.

– Ты что, уже составил план?

– А ты считаешь, я просто так сидел в чулане, Евтрапел? Пока я вас слушал, в моей голове пронеслись тысячи мыслей. Но прежде всего надо уплатить могильщику десять тысяч сестерциев и получить от него обязательства Цецилия. Так я смогу держать старика в своих руках. Завтра у тебя будет нужная сумма. Незамедлительно устрой передачу денег. Впрочем, я подумаю, не лучше ли для пользы дела привлечь третье лицо. Я дам тебе знать о своем решении. На сегодня всё.

Поспешно попрощавшись с хозяином, Марк Регул вышел за дверь и вскоре растворился в глубоком мраке римских улиц.

Цецилий был престарелым вольноотпущенником, купившим себе свободу за деньги, накопленные благодаря сбережениям порции хлеба, ежедневно выдаваемой рабам их надсмотрщиками. Каким-то чудом ему удалось стать либертом, что уравняло его в правах с бывшими господами. После сорока лет невольничества Цецилий жил в Риме как свободный гражданин, мог поселиться, где хочет, и поступить на службу. Однако долгое время он страдал от нищеты и подвергался грубому обращению – таков удел слабых людей в языческом обществе, не знавшем, что такое сострадание к ближнему, составлявшее главную добродетель христиан.

Правда, богатые иногда предлагали бедным помощь в виде одноразовой подачки – хлеба, круп или других несвежих продуктов, – но это была не христианская милостыня, поскольку она давалась не из любви к ближнему своему, а с целью унизить нищего и поставить его в зависимость от благодетеля. Такая помощь была тем более унизительна, что выдавал ее просителю не господин, а его номенклаторы. Именно они вызывали из собравшейся перед домом патрона толпы тех бедняков, которых богач желал оделить подачкой, – прочим ничего не полагалось.

В качестве вольноотпущенника Цецилий подвизался при своем прежнем хозяине и пользовался его подачками. Роль льстивого нахлебника доставляла ему кое-какие средства на жизнь, но весьма скудные. При таких условиях душа, в которой рабство затмило образ Божий, удаляется от назначенного ей Богом идеала и утрачивает способность к обретению человеческого достоинства. Цецилий, таким образом, хотя по закону и сделался свободным гражданином, в душе по-прежнему оставался рабом. Чтобы потешить свое самолюбие, он жертвовал всем, чем следовало бы дорожить, и если он желал вкусить радости жизни, о которых страстно мечтал, то не останавливался ни перед чем, даже перед подлостью, а случись чего – и перед преступлением. Стоит ли удивляться, что он водил за нос простака Гургеса, занимая у него деньги под согласие своей дочери на брак с могильщиком, хотя знал, что Цецилия не испытывает к этому человеку никаких чувств и не пойдет за него замуж? В этом поступке отразился весь характер Цецилия, и читатель наверняка уже составил о нем верное представление.

Как бы то ни было, некое необычайное обстоятельство дало Цецилию шанс значительно улучшить свою жизнь. Он спас консула Афрания Декстера, закрыв его собой, когда того пытался ударить ножом один либерт, потерявший рассудок от голода и нищеты. В знак признательности консул женил своего спасителя и дал ему доходную должность писца (скрибы) в Эрарии Сатурна.

Через год после женитьбы у супругов родилась дочь Цецилия, чье детство прошло почти в одиночестве. Ее мать умерла от заражения крови, не дожив до первых шагов своей малютки, а отец по природному нраву не обладал такими качествами, как терпимость и заботливость, которые необходимы для воспитания ребенка, тем более девочки. Однако боги, как наивно считали окружающие, покровительствовали Цецилии: она выросла не только красавицей, что ценилось весьма высоко, но и умницей, способной все схватывать на лету и обо всем составлять собственное мнение. К этим достоинствам прибавлялись нравственная чистота и добросердечие, которыми природа наделяет лишь избранных.

Назначение отца мытарем и переезд в дом, арендованный Цецилием у могильщика, доставили девушке много огорчений. Ежедневно она наблюдала, как ее отец – человек с черствой душой, чуждый всякого сострадания, – безжалостно взыскивал подати с несчастных обитателей квартала, расположенного у Капенских ворот.

«Зачем он согласился на эту должность?» – с горечью сокрушалась Цецилия и неоднократно пыталась убедить отца отказаться от такой неблагодарной работы или, по крайней мере, внушить ему снисходительность к беднякам.

Настойчивые ухаживания Гургеса, сына домовладельца, у которого квартировали отец с дочерью, стали для девушки новым огорчением. Объяснялось это не тем, что Цецилия не хочет замуж. Наоборот, часто в своих девических мечтах она видела рядом с собой красивого и бесконечно любимого юношу, который облегчит и украсит ее безрадостную жизнь. Самым почитаемым ею божествам Цецилия часто молилась, чтобы они приблизили ее встречу с этим неведомым человеком, которого она полюбит всем сердцем, и бедняжка простодушно надеялась, что благодаря своему благочестию она удостоится земного счастья. Увы, герой из ее снов не спешил к ней на свидание, зато появился Гургес в похоронной тоге и с кошельком денег, и розовые мечты Цецилии разбились о суровую действительность. Девушка с первого дня сторонилась Гургеса, стараясь не попадаться ему на глаза, а позднее, когда он пришел к ее отцу договариваться о бракосочетании, ее нежная натура возмутилась от одной мысли об этом союзе, который казался ей ужаснее смерти. В самые горькие минуты одиночества бедняжка была близка к тому, чтобы наложить на себя руки, как вдруг произошло событие, наполнившее ее душу совершенно новыми чувствами.

Однажды вечером она зашла проведать соседку-еврейку, которая жила в доме напротив и страдала неизлечимой болезнью. Цецилия регулярно ухаживала за этой женщиной и приносила ей пищу. Отец ворчал на дочь: дескать, зачем она поддерживает знакомство с иноверкой, но девушку беспокоило не различие вероисповеданий, а состояние больной, которой становилось все хуже. Цецилия сидела возле ее постели, и сердце девушки разрывалось от жалости и сочувствия.

– Будь благословенна за твои заботы о моей матери и облегчение ее страданий, пока я был далеко! – раздался сзади приятный молодой голос.

Цецилия обернулась и увидела юношу в сагуме, латах и шлеме с серебряными пластинами, который стоял так близко к ней, что почти обдавал ее своим дыханием. Она вздрогнула, отшатнулась, покраснела и опустила глаза – настолько неожиданным для нее оказалось присутствие незнакомца.

Старуха кое-как поднялась с ложа и заключила в объятия молодого человека.

– Это мой сын! – воскликнула она. – Олинф, ты вернулся! Благодари эту девушку – без нее ты не застал бы свою мать в живых.

Внезапно до них донеслись таинственные голоса, напевавшие что-то религиозное. Олинф некоторое время помолчал, а потом сказал:

– Начинается литургия. Пойдем со мной – ты достойна войти в общество верующих. Мама, я скоро вернусь.

Изумленная Цецилия робко взяла протянутую к ней руку Олинфа и покорно последовала за своим проводником. Ей казалось, что этого молодого человека нечего бояться и что она может вполне ему довериться. Некоторое время они передвигались в полной темноте и наконец подошли к ступеням подземной лестницы.

– Будь осторожна! – сказал Олинф девушке. – Там мои братья. Через минуту ты окажешься среди них. Ничего не бойся.

Цецилия спустилась. Яркий свет ослепил ее. Она очутилась в гроте древнего храма, где собирались христиане, чтобы прославлять Бога, слушать проповедь священника и совершать торжественные обряды.

При свете люстр, подвешенных на сводах, Цецилия разглядела коленопреклоненную толпу – все люди что-то певуче декламировали. Слева находились женщины. Олинф подвел к ним Цецилию, а сам стал направо, где молились мужчины. Женщины дали Цецилии поцеловать каравай хлеба, после чего расступились, чтобы она могла занять место среди них.