Эта весьма посредственная песенка задает общий тон; в ней звучит тревожная нотка, проливающая свет на упадок королевской власти и возвещающая революцию 1789 года.

Несмотря ни на что, маркиза презирала эти комки грязи и не стремилась установить авторов, ибо в то время любви короля было достаточно, чтобы наполнить существование Жанны-Антуанетты.

Однако, хотя 1745 год был для нее годом славы и счастья, он принес ей и большое семейное горе. Мадам Пуассон, уже давно страдавшая от рака, умерла в сорок шесть лет, еще в расцвете красоты. Жанна была сражена горем, но при дворе никто не имел права печалиться. Любящий король пытался утешить ее; он повез ее обедать в Шуази с несколькими приближенными, среди которых был ее юный брат, будущий маркиз де Мариньи. Затем предложил, чтобы остаться с ней, отказаться от развлечений в Марли.

– Смерть моей матери, сир, – ответила Жанна, – не настолько важное событие, чтобы тревожить двор, и у дам, вошедших в траты ради Марли, будут все причины для сожаления.

Придворные, нечувствительные к такой деликатности, отнеслись к трауру фаворитки без снисхождения и вовсю распевали ироническую эпитафию госпоже Пуассон:

Выгоду от смерти госпожи Пуассон получила лишь королева, которой король подарил 1 января 1746 года золотую табакерку. В ее крышку были вставлены часы, осыпанные драгоценными камнями, – он заказал ее, чтобы преподнести госпоже Пуассон.

Королева, которой супруг уже долгие годы не делал никаких подарков, растроганно расплакалась, получив табакерку. Она не подозревала о происхождении подарка и не знала, что идея о его преподнесении исходила от мадам де Помпадур.

Этот поступок был продиктован тактикой маркизы в обращении с королевой. Глубоко ощущая ложность своего положения по отношению к монархине, она старалась не вызывать к себе претензий и умножала знаки внимания.

Мария Лещинская некогда глубоко страдала от наглого поведения предшественниц новой фаворитки. Так что она была тронута уважительной деликатностью, лишенной угодничества, и неизменной почтительностью, выказываемой новенькой. Та способствовала проявлению безграничного человеколюбия королевы и позволяла ей без лишних страданий удовлетворять по-прежнему страстное желание нравиться королю.

Поведение маркизы де Помпадур легко объяснить.

Ее скромное происхождение лишало ее поддержки могущественного дома – такого, как род Нель. Помимо этого практического соображения ей были свойственны инстинктивные доброта и чуткость, которые помогали ей придерживаться сразу же избранной линии поведения в отношении королевы.

Маркиза позволяла себе самым смиренным образом посылать ей прекрасные букеты цветов, которые, как она знала, любит Ее Величество.

– Пусть уж лучше эта, чем другая, – однажды философски изрекла Мария Лещинская, однако временами она испытывала приступы ревности к чарам фаворитки и никакая выдержка не помогала ей скрыть их.

Однажды маркиза вошла к королеве, держа в руках большую корзину цветов; она сняла перчатки в знак уважения. Королева не могла не восхититься элегантностью и очарованием посетительницы. Вслух и явно преследуя определенную цель, она стала разбирать каждую часть тела маркизы, словно речь шла о статуе, а не о человеке. Фаворитка терпеливо сносила этот разбор, ожидая, когда же ее освободят от мешавшей ей огромной корзины. Однако королева продолжала осмотр и вдруг сказала:

– Сударыня, раз уж вы здесь, дозвольте нам услышать великолепный голос, чарующий нас на спектаклях в малых апартаментах.

Мадам де Помпадур хотела извиниться и заметила, что ей неудобно петь, но королева так живо настаивала, что и речи быть не могло о том, чтобы отказаться. Тогда Жанна-Антуанетта в полный голос начала арию из «Армиды»: «Он остается в моей власти».

Придворные дамы, присутствовавшие при этой сцене, не могли удержаться от улыбки; черты лица королевы исказились. Последнее слово осталось за маркизой де Помпадур. Правда, это исключительное происшествие, противоречащее обычной сдержанности.

При малейшем недомогании королевы фаворитка Людовика справлялась о ее здоровье; она непременно приносила свои извинения каждый раз, когда не могла присутствовать на благотворительном собрании, и передавала герцогине де Люинь луидор на пожертвования, которыми заканчивались эти собрания.

Она не ограничивалась красивыми словами; по ее подсказке король оказывал супруге знаки внимания, от которых та уже давно отвыкла. Хотя преподнесение табакерки, купленной для госпожи Пуассон, нельзя назвать тактичным поступком, перед повседневными знаками внимания можно лишь снять шляпу. Помпадур добилась того, чтобы король назначил отъезд в Фонтенбло на день, названный королевой; она выехала первой, чтобы заказать для государыни обед во время остановки в Шуази.

Во время отсутствия королевы в Версале ее покои украшали стараниями маркизы; больше всего Марию Лещинскую поразили просьбы фаворитки к королю проявить к своей жене щедрость, которая была весьма умеренной. Жанна-Антуанетта добилась, чтобы Людовик XV уплатил долги королевы, достигшие 40 000 экю[11], и передала через герцогиню де Люинь, что ей не стоило большого труда уговорить короля.

Эти поступки делают честь доброму сердцу маркизы, ее ловкости и гибкости, а ее поведение достойно похвалы.

Тем не менее один член королевской семьи ее не принял: «Судя по всему, – писал современник, – она весьма довольна не только королевой, но и принцессами и достаточно удовлетворена тем, как с ней обращается супруга дофина, но молчание, замешательство и серьезность дофина при ее виде ее тяготят. Однако она на это вовсе не жалуется, и узнать об этом можно лишь от ее друзей».

Она слишком умна, чтобы не понимать, что сдержанность дофина является для нее угрозой в будущем. При этом его поведение объяснить довольно просто: воспитанный в благочестии и в уважении к нравственным принципам, принц чувствует себя униженным как сын и как подданный невоздержанностью чувств отца.

Низкое происхождение госпожи де Помпадур внушает ему подлинное отвращение; монсеньор Буайе, епископ де Мирпуа, поддерживает в нем эти чувства. В конце концов дофин слишком любит свою мать, чтобы не страдать от навязываемой ей компании, даже если Ее Величество соглашается безропотно это терпеть.

Изменившись под влиянием брака и военного опыта, дофин стал вести вольные речи, которые начали беспокоить королеву. Понемногу он приобщил к своей точке зрения одного из самых влиятельных придворных – герцога де Ришелье. Тот некогда намеревался положить в постель короля свою племянницу, четвертую сестру Нель, герцогиню де Лораге. Та, недовольная, что ее оттеснили, не ладила с фавориткой, и Людовику XV приходилось вмешиваться лично, чтобы примирить обеих женщин.

Но что значили эти мелкие трудности по сравнению с успехами, следовавшими один за другим? Маркиза де Помпадур не только добилась опалы Орри, но и сладила брак Пари де Монмартеля с мадемуазель де Бетюн, дочерью герцога де Шаро. Она сделала своего дядю Ле Нормана де Турнема главным инспектором королевских резиденций и обеспечила переход этой должности к своему брату Абелю Пуассону, который уже звался господином де Вандьером, а впоследствии стал маркизом де Мариньи.