– С сегодняшнего дня и до уточнения военно-политического положения уроки Закона Божьего в гимназии имени товарища Траугутта отменяются. Вместо них будут уроки политинформации. Прошу готовиться к ним строго по новейшим газетам… коммунистического направления. Эти газеты теперь стали легальными. Списки вам зачитают.

В полночь Целестина открыла глаза и поняла, что уже не уснёт.

В доме происходило что-то важное. Он не видела в темноте, и звуки ночи из сада и города были самые обычные. Но Целестина чувствовала кожей – происходит что-то важное. И она должна была узнать, что.

Девушка открыла дверь, выглянула из комнаты. На всём втором этаже – тишина.

Только внизу, под перилами, проступило алое зарево.

Целестина шагнула ближе и увидела, что прямо в прихожей горят четыре канделябра лучших свечей, расставленных по квадрату.

В середине этого квадрата стояло широкое просторное кресло. В нём сидела старая Анна Констанция с безукоризненно прямой спиной, словно королева на троне.

Перед ней, на небольшом столике – трубка, кисет с табаком и тот самый мешочек с красной землей из синагоги.

А напротив неё, среди пляшущих по коридору теней, стоял Андрусь, похожий на провинившегося младшеклассника. И в чём-то пытался её убедить.

Но при этом был одет в осеннюю гимназическую шинель с тёплым воротником, а у его ног на паркете стоял дорожный чемодан. Это придавало словам двоюродного брата определённый вес.

– Они всё, всё запретят, вот увидите,– говорил Андрусь,– Эти интернационалисты этого и хотят – уничтожить и унизить наши национальные флаги и символы. Теперь не просто флаг не поднимешь – теперь даже мак рисовать нельзя.

– Может, оно и к лучшему. Из маков делают опиум.

– Но не из красных.

– Можно и из красных. Только получится меньше.

– Бабушка, поймите, мы должны как-то сопротивляться.

– А что говорит по этому поводу ваш Шкательберг?

Андрусь смутился.

– Причём здесь Шкательберг? Шкательберг – полный болван, от него ничего полезного не дождёшься… Откуда вы вообще про него знаете?

– Потому и спрашиваю, что ничего про него не знаю,– очень спокойно ответила бабушка,– Если бы знала – не спрашивала.

– Шкательберг не помощник. Нам нужны надёжные люди.

– Такие люди, – как золото. Всем нужны, и потому встречаются редко.

– Так вот, пока коммунисты не переманили всех таких людей на свою сторону, нам и нужно создавать сопротивление! Чтобы они к нам шли, а не куда-нибудь в Испанию ехали.

– Тебе придётся подождать до конца войны. Или хотя бы до конца моих исследований.

– Но мы не можем ждать! Если я буду ждать – начнут без меня.

– Что начнут?

– Сопротивление!

– Что-то я не видела никакого сопротивления,– заметила Анна Констанция,– когда русские вошли в город. Похоже, я была для них единственной помехой.

– Потому что люди пока испуганы, не понимают, что делают.

– А я была всё равно, что мёртвой,– парировала бабушка,– И всё равно их почти остановила. Так что не хочу слышать про этих “испуганных”. Раз они ничего не могут – так их и называй. Тоже мне, “испуганные”.

Андрусь склонил голову. Кажется, впервые за весь разговор он задумался, о чём говорит. А потом опять заговорил – быстро-быстро.

– Да, сопротивления пока нет. Но это сопротивление можно быстро создать. В городе полно настоящих польских патриотов. Да чего там – в гимназии их полно,

– Если бы в городе хватало польских патриотов,– сурово заметила старая Анна Констанция,– правительству бы не пришлось завозить в воеводство чиновников с запада и гимназисток из Малой Польши. Брест-над-Бугом – город, основанный русскими. Русские построили эту крепость. И теперь русские сюда возвращаются.

– Я что-то не помню

– Ты не помнишь, а я помню.

– Но ведь Брест-над-Бугом исторически польский город! У нас исторически большинство жителей – католики, если евреев не считать.

– Эти католики в городе живут “исторически”,– пани Анна Констанция нарочно выделила это нелепое слово,– А вот польской эта земля стала чудом. И мы даже знаем, что это было за чудо. Брестчина стала “нашей” только после чуда на Висле. Но и чудо на Висле случилось только потому, что большевики пошли дальше, чем собирались. Они слишком сильно хотели разжечь всемирную революцию. Им предлагали остановиться на линии Кресов Всходних, они были почти согласны. Они просто пошли дальше, потому что верили в другое чудо – Революцию для всего мира.

– А сейчас что будет?– Андрусь явно не был готов обсуждать чудеса.

– Ничего. Нового чуда не произойдёт – ни на Висле, ни где-то ещё. Против возможности новых чудес говорят все приметы и оракулы.

– Но наша армия…

– …Которой больше не существует.

– Но мы… смогли же сделать это чудо двадцать лет назад!

– Смогли. Но чудеса потому и чудесны, что приходят случайно и никак от людей не зависят.

Андрусь снова замолк, – словно увяз в непривычно сложном разговоре. Потом заговорил снова:

– Но в гимназии у меня нет никакого будущего,– жалобно произнёс он,– А ещё – в гимназии знают о моих убеждениях. Я не могу здесь больше оставаться!

– Очень скоро не смогут и другие,– отметила бабушка, затягиваясь из дарёного кальяна,– Но сбежать на Тересполь у них уже не получится.

– А вы?

– А мне и сейчас хорошо.

Андрусь взялся за ручку чемодана.

– Я всё равно ухожу,– сказал юноша, уже ставший ей вместо брата,– Я всё решил. Ещё раньше. Ещё до разговора.

– Поступай как знаешь,– ответила старуха, снова затягиваясь кальяном,– Я тебе не школьный принципал. Я не собираюсь тебя здесь удерживать. Но и идти за тобой не собираюсь.

Андрусь кивнул, прижал к себе чемодан, словно любимую кошку и выбежал через парадную дверью. Стук получился на удивление обыденным.

Через какое-то время его шаги затихли в ночи. А старая хозяйка продолжала сидеть среди канделябров.

Старуха потянулась за ближней свечой. Внимательно оглядела её, словно это был экзотический овощ. И только потом сунула свечу пламенем вниз в мешок с красной землёй.

Мешок выдохнул сизым дымом.

– Не могу я с вами. Нужно ещё много сделать,– Анна Констанция помолчала и добавила:– Чтобы открылась широкая дорога…

Она протянула руку в горловину мешка и сгребла там что-то в кулак.

Потом вытянула руку вперёд и тряхнула её разок. Потом ещё раз.

Она ещё раз тряхнула кулаком и разжала пальцы.

На морщинистой ладони лежал свежий, словно только что сорванный, цветок алого мака.

Без Андруся в особняке сделалось на удивление пусто. Целестина могла бы и заскучать, если бы сразу за его исчезновением не последовал целый ворох событий.

Особняк генеральши Крашевской и без Андруся был странным местом. Целестина заметила это сразу.

Человек, который привык к квартирам в многоэтажных домах, мог сперва обмануться и принять его за ещё один особняк в колонии Нарутовича.

Но Целестина росла в двухэтажном доме – только это дом был деревенский и, что важнее, самый обычный. С загадками, но без странностей. Так что уже с первого дня, ещё до того, как она столкнулась со странными она поняла: особняк генеральши Крашевской – особенный.

Все знают, что большие особняки кажутся снаружи очень большими – а когда попадаешь внутрь (что мало кому удаётся), то оказывается, что внутри всё те же коридоры и комнатки, что и в квартирах многоквартирных домов. Этих коридоров и комнат не очень много и все довольно тесные.

Но особняк генеральши был устроен хитрее. Укрытый садом, он казался снаружи не очень большим. Но уже на чёрно-белых, в шахматном порядке, плитках прихожей ты начинал чувствовать, что попал в необычное место. Сразу понимаешь, что в этом доме много тайн. И тебе никогда не узнать все их них.