Анненков. Иной раз их труд состоит в том, чтобы тебя повесить.
Воинов (безнадежно). Иной раз, да. Но мне легче умереть, чем держать в руке свою и чужую жизнь и решать самому, когда швырнуть эти две жизни в огонь. Нет, Боря, единственный путь искупления для меня – это принять себя таким, какой я есть. (Анненков молчит.) Даже трусы могут служить революции. Надо только подобрать им место.
Анненков. Тогда мы все трусы. Но у нас не всегда есть случай это проверить. Ты будешь делать то, что захочешь?
Воинов. Я хотел бы уйти сейчас же. Мне кажется, я не смогу посмотреть им в лицо. Но ты им скажешь.
Анненков. Я им скажу.
Подходит к нему.
Воинов. Скажи Янеку, что это не его вина. И что я его люблю, и вас всех.
Молчание. Анненков обнимает его.
Анненков. Прощай, брат. Все кончится. Россия будет счастливой.
Воинов (убегая) О да! Только бы она была счастливой! Счастливой!
Анненков идет к двери.
Анненков. Входите.
Все входят, вместе с Дорой.
Степан. В чем дело?
Анненков. Воинов не будет бросать бомбу. Он переутомился и был бы ненадежен.
Каляев. Это я виноват, да, Боря?
Анненков. Он велел сказать, что любит тебя.
Каляев. Мы с ним еще встретимся?
Анненков. Быть может. А пока он от нас уходит.
Степан. Почему?
Анненков. Он будет полезнее в комитетах.
Степан. Он об этом попросил? Значит, он испугался?
Анненков. Нет. Я сам все решил.
Степан. За полчаса до покушения ты нас лишаешь человека?
Анненков. За полчаса до покушения мне пришлось решать одному. Обсуждать это слишком поздно. Место Воинова займу я.
Степан. Оно принадлежит мне по праву.
Каляев (Анненкову). Ты командир. Твой долг – оставаться здесь.
Анненков. Иногда долг командира – быть трусом. Но при том условии, что время от времени он испытывает свое мужество. Я принял решение. Степан, ты заменишь меня, пока будет нужно. Пойдем, ты должен знать инструкции.
Уходят. Каляев садится. Дора идет к нему, протягивает руку, потом спохватывается и отдергивает ее.
Дора. Это не твоя вина.
Каляев. Я причинил ему зло, большое зло. Ты знаешь, что он мне говорил в тот день?
Дора. Он все повторял, что счастлив.
Каляев. Да, но еще он мне сказал, что для него нет счастья вне нашего братства. Он говорил, «есть мы, Организация. А больше нет ничего. Это рыцарский орден». Как жалко, Дора!
Дора. Он вернется.
Каляев. Нет. Я представляю себе, что бы я испытывал на его месте. Я был бы в отчаянии.
Дора. А сейчас ты не в отчаянии?
Каляев (с грустью). Сейчас? Я с вами и счастлив, как и он был недавно.
Дора (медленно). Это большое счастье.
Каляев. Это очень большое счастье. Или ты думаешь иначе?
Дора. Я думаю так же. Тогда почему тебе грустно? Два дня назад твое лицо светилось. Ты как будто собирался на большой праздник. А сегодня…
Каляев (встает в сильном волнении). Сегодня я знаю то, чего не знал раньше. Ты была права, это не так просто. Я думал, что убивать легко, что достаточно веры в идею и храбрости. Но я не так силен духом, и теперь я знаю, что в ненависти нет счастья. Сколько зла, сколько зла во мне и в других. Убийство, трусость, несправедливость… Да, я должен, должен его убить… Но я пойду до конца! Дальше ненависти!
Дора. Дальше? Там ничего нет.
Каляев. Там есть любовь.
Дора. Любовь? Нет, ее не нужно.
Каляев. О, Дора, как ты можешь так говорить. Я же знаю тебя…
Дора. Слишком много крови, слишком много жестокости. Те, кто действительно любят справедливость, не имеют права на любовь. Они застывают, как я, с поднятой головой и неподвижным взглядом. К чему любовь таким суровым сердцам? Любовь клонит голову кротко, Янек. А мы жестоковыйны.
Каляев. Мы любим наш народ.
Дора. Да, это правда. Мы его любим любовью безбрежной и безответной. Мы живем далеко от него, мы заперты в наших комнатах, погружены в наши мысли. А любит ли народ нас? Знает ли он, что мы его любим? Народ молчит. О, какая тишина вокруг…
Каляев. Но это и есть любовь – все отдать, всем пожертвовать и не ждать ничего взамен.
Дора. Наверно. Это любовь совершенная, чистая и одинокая, она и вправду меня сжигает. И все же я иногда спрашиваю себя: может быть, любовь – это другое? Не только монолог, бывает порой и ответ? Ты знаешь, я представляю себе – светит солнце, головы кротко клонятся, суровость уходит из сердца, и руки раскрываются для объятий. Ах, Янек, разве нельзя хоть на один час забыть о страшных бедах этого мира и дать себе волю? Один мимолетный час эгоизма – ты можешь это вообразить?
Каляев. Да, Дора. Это называется нежность.
Дора. Ты все понимаешь, мой дорогой, это называется нежность. Но тебе она знакома? Нежно ли ты любишь справедливость? (Каляев молчит.) А твоя любовь к нашему народу – кроткая и тихая или, наоборот, пылает местью и возмущением? (Каляев по-прежнему молчит.) Вот видишь. (Она подходит к нему и спрашивает очень тихо.) А я? Меня ты любишь с нежностью?
Каляев смотрит на нее.
Каляев (помолчав). Ни один человек на свете не будет тебя любить так, как я люблю.
Дора. Я знаю. Но не лучше ли любить, как все люди на свете?
Каляев. Я не один из всех. Я люблю тебя, как дышу.
Дора. Ты любишь меня больше, чем Организацию, больше, чем справедливость?
Каляев. Я вас не разделяю – тебя, Организацию и справедливость.
Дора. Да. Но ответь мне, прошу тебя, ответь. Ты любишь меня в одиночестве, с нежностью, с эгоизмом? Ты любил бы меня, если б я была против справедливости?
Каляев. Если бы ты была против справедливости, а я мог бы тебя любить, значит, я любил бы не тебя.
Дора. Ты не отвечаешь. Скажи только, ты любил бы меня, если б я не была в Организации?
Каляев. Где бы ты была тогда?
Дора. Я помню те времена, когда была курсисткой. Я смеялась. Я была красивой. Я гуляла и мечтала целыми часами. Ты любил бы меня, если б я была легкомысленной и беззаботной?
Каляев (помедлив, очень тихо). Я отчаянно хочу сказать тебе – да.
Дора (кричит). Так скажи да, мой дорогой, если ты это думаешь и если это правда. Да, хотя существуют справедливость, нищета и угнетенный народ. Да, да, прошу тебя, – хотя погибают дети, и людей вешают, и забивают кнутом до смерти…
Каляев. Замолчи, Дора.
Дора. Нет, раз в жизни сердце должно высказаться. Я жду, чтобы ты позвал меня, меня, Дору, позвал через весь этот мир, зараженный несправедливостью…
Каляев (резко). Замолчи. Сердце мое говорит о тебе одной. Но через минуту я должен быть тверд.
Дора (в смятении). Через минуту? Да, я забыла… (Смеется, словно рыдает.) Нет, все хорошо, мой дорогой. Не сердись, я была глупа. Это от усталости. Я тоже не могла бы этого сказать. Я тебя люблю такой же неподвижной любовью, пахнущей справедливостью и тюрьмой. Лето – помнишь, Янек? Нет, вечная зима. Мы не от мира сего, мы праведники. Тепло не для нас. (Отворачиваясь.) О, сжальтесь над праведниками!
Каляев (глядя на нее с отчаянием). Да, таков наш удел, любовь для нас невозможна. Но я убью великого князя, и тогда наступит мир для тебя и для меня.
Дора. Мир! Когда мы его обретем?
Каляев (с жаром). Завтра.
Входят Анненков и Степан. Дора и Каляев отстраняются друг от друга.
Анненков. Янек!
