Диего. Безумец погибает…

Чума. А? Уже передумал? Хотя нет, все идет как положено: классическая секунда колебания! Гордыня возьмет верх.

Диего. Я мечтал о чести. Неужели я обрету ее лишь среди мертвецов?

Чума. Я же говорил, их убивает гордыня! Но все это слишком утомительно для стареющего человека вроде меня. Готовься!

Диего. Я готов!

Чума. Вот мои знаки. Они причиняют боль. (Диего с ужасом смотрит на знаки чумы, снова появившиеся у него на теле.) Так! Помучайся чуть-чуть перед смертью! Таково мое правило. Когда меня жжет ненависть, чужое страдание для меня живительно, как роса. Придется немного постонать, я это люблю. Дай мне насмотреться на твои муки перед тем, как я покину этот город. (Поворачивается к Секретарше.) Теперь дело за вами!

Секретарша. Что ж, если так надо!

Чума. Притомилась уже, а?

Секретарша кивает и в тот же миг преображается. Перед нами старуха в традиционном обличье смерти.

Чума. Я всегда чувствовал, что вам не хватает ненависти. Зато моя ненависть требует свежей жертвы. Поторопитесь мне ее предоставить! А потом начнем все сначала в другом месте.

Секретарша. Ненависть и в самом деле не может служить мне поддержкой, она вообще не входит в мои обязанности. Но в этом отчасти виноваты и вы. Когда так долго копаешься в картотеках, пропадает всякий энтузиазм.

Чума. Это все слова! А если вам так уж нужна поддержка… (Указывает на Диего, который падает на колени.) Что ж, возьмите его во имя радости уничтожения. Это входит в ваши обязанности.

Секретарша. Ладно, уничтожим. Но мне не по себе.

Чума. По какому праву вы оспариваете мои приказы?

Секретарша. По праву памяти. У меня есть кое-какие давние воспоминания. До вас я была свободна и связана лишь со случаем. Тогда никто не презирал меня. Я была завершительницей судеб, придавала всякой жизни законченность, а любви – неизменность. Я всегда была верна себе. А вы заставили меня служить логике и уставу. Я потеряла сноровку, которая бывала подчас спасительна.

Чума. Кто же это просил вас о спасении?

Секретарша. Те, кто слабее своего горя. То есть почти все. С ними мне случалось действовать в согласии, эта была моя форма существования. Сегодня я совершаю над людьми насилие, и все они до последнего вздоха отвергают меня. Вероятно, поэтому я и полюбила того, кого вы приказываете мне убить. Он выбрал меня добровольно. Он меня пожалел на свой лад. Я люблю тех, кто сам назначает мне свидание.

Чума. Поостерегитесь меня раздражать! Мы не нуждаемся в жалости.

Секретарша. Кто же нуждается в жалости, как не те, кто ни в ком не встречает сочувствия! Когда я говорю, что люблю его, это значит – я ему завидую. Для нас, завоевателей, этот убогий вид любви – единственно возможный. Поэтому нас стоит хоть немного пожалеть, и вы отлично это знаете.

Чума. Приказываю вам замолчать!

Секретарша. Вы отлично это знаете! И знаете, что, когда много и долго убиваешь, невольно начинаешь завидовать невинности убитых. Ах, позвольте мне хоть на секунду отбросить надоевшую логику и представить себе, будто я обрела наконец настоящее тело. У меня отвращение к теням. И я завидую этим несчастным, да, да, завидую – всем, даже этой женщине, которая получит жизнь лишь затем, чтобы кричать, как раненый зверь! Она по крайней мере найдет опору в своем страдании.

Диего почти упал. Чума поднимает его.

Чума. Встань, человек! Конец не наступит, если она не совершит того, что положено. А она, как видишь, расчувствовалась. Но не беспокойся! Она сделает свое дело, таковы ее закон и обязанность. Машина слегка заскрипела, вот и все. Пока она совсем не испортилась, радуйся, глупец, я отдаю тебе этот город!

Хор издает возгласы ликования. Чума поворачивается к Хору.

Чума. Да, я ухожу. Но не торжествуйте, я собой доволен. Здесь, как и везде, мы поработали неплохо. Я люблю, когда обо мне много говорят, и знаю, что теперь вы не забудете меня никогда. Взгляните на меня! Взгляните в последний раз на единственную подлинную силу в этом мире! Признайте своего истинного владыку и научитесь бояться! (Смеется.) Раньше вы якобы боялись Бога и посылаемых им случайностей. Но ваш Бог – анархист, он действовал бессистемно. Ему хотелось быть могущественным и добрым одновременно. В этом нет ни логики, ни прямоты. Зато я откровенно выбрал для себя одно могущество. Я выбрал подавление – как видите, это посерьезнее, чем его ад.

Тысячелетиями я устилал трупами ваши поля и города. Мои трупы удобряли пески Ливии и Эфиопии. Моими стараниями земля Персии и поныне тучна от кровавого пота мертвых тел. В Афинах благодаря мне не угасал очистительный огонь, я усеял пляжи сотнями погребальных костров, усыпал греческие моря пеплом человеческих тел, так что волны поседели. Бедные боги, их мутило от отвращения! А когда на смену языческим храмам пришли христианские соборы, мои черные всадники наполнили их воющей людской массой. На пяти континентах из века в век я хладнокровно убивал не покладая рук.

Это, конечно, неплохо, в этом была своя идея. Но идея, так сказать, в зародыше… Мертвец, если хотите знать мое мнение, – это, конечно, приятно, но от него нет никакой пользы. Короче, он не стоит даже раба. Идеал – получить как можно больше рабов с помощью минимума правильно отобранных мертвецов. Сегодня эта техника доведена до совершенства. Уничтожив или сломив нужное количество людей, мы поставим на колени целые народы. Никакая красота, никакое величие не в силах нам противостоять! Мы восторжествуем надо всем!

Секретарша. Надо всем, кроме человеческой гордости.

Чума. Чувство гордости может и притупиться… Человек умнее, чем кажется. (Вдали звучат трубы и слышится шум.) Слышите? Это идут мои благодетели. Возвращаются ваши прежние хозяева, равнодушные к чужим ранам, одуревшие от бездействия и забывчивости. Вы снова изо дня в день будете видеть, как глупость торжествует без борьбы. Жестокость рождает возмущение, а глупость – упадок духа. Слава дуракам, ибо они подготавливают мой приход! Они дают мне силу и надежду! Возможно, настанет такой день, когда всякая жертва покажется вам напрасной и нескончаемый крик вашего гнусного бунта наконец стихнет. В этот день я воцарюсь безраздельно среди навсегда замолчавших рабов. (Смеется.) Нужно лишь терпение, не так ли? Но будьте покойны, у меня низкий лоб упрямца. (Отходит в глубину сцены).

Секретарша. Я старше вас и знаю, что их любовь тоже упряма.

Чума. Любовь? Что это такое? (Уходит.)

Секретарша. Встань, женщина! Я устала. Пора кончать.

Виктория встает. Диего в ту же секунду падает. Секретарша отступает в темноту. Виктория бросается к Диего.

Виктория. Ах, Диего, что ты сделал с нашим счастьем?

Диего. Прощай, Виктория. Я рад.

Виктория. Не говори так, любимый. Это мужские слова, ужасные мужские слова. (Плачет.) Никто не имеет права радоваться смерти.

Диего. Я рад, Виктория. Я сделал то, что должен был сделать.

Виктория. Нет! Ты должен был предпочесть меня самому небу! Между мной и всем миром надо было выбирать меня.

Диего. Я свел счеты со смертью, в этом моя сила. Но эта сила пожирает все, она не оставляет места для счастья.

Виктория. На что мне твоя сила? Я любила в тебе человека.

Диего. Меня иссушила эта борьба. Я больше не человек, и это правильно, что я умираю.

Виктория (бросается к нему). Тогда возьми меня с собой!

Диего. Нет, ты нужна этому миру. Ему нужны наши женщины, чтобы снова научиться жить. А мы никогда ничего не умели, разве что умирать.