И Ясе вдруг стало страшно. Ей казалось, что она сошла с ума. Что у нее раздвоение личности. Она почувствовала, что кто-то накинул на нее колючий шарф и стал стягивать ей горло. Стены начали сжиматься и словно бы падать на нее.
Ноги как будто лишились костей и больше не могли ее держать. Яся рухнула на пол.
Глава 8
Яся сидела на стуле и ела самую большую в ее жизни шаурму.
На самом деле есть она уже не хотела. Но знала: пока не кончится шаурма – не начнется разговор. Она как можно сильнее оттягивала его начало, как больной раком откладывает ненужными анализами подтверждение и так уже известного диагноза.
Потому что после этого измениться всё.
Соус капнул на кашемировый свитер и оставил уродливое красно-белое пятно. Ясе было все равно. Она смотрела на Максима-Михаила, который на самом деле оказался Артёмом (ну, по крайней мере «М» в имени есть), и пыталась понять, о чём он думает. Он смотрел на неё взглядом собаки, которую накормили вкусной, но отравленной едой. И молчал. Молчал невыносимо громко, как молчит человек, которому есть, что сказать.
Яся положила последний кусок шаурмы в рот и принялась усердно жевать. Артём терпеливо ждал и, заметив соус на кофте, вытер его салфеткой. Он взял ладошку Яси в свои руки, стал перебирать пальцы и гладить её.
– Что это было? – спросил он и стиснул ладонь.
– Не знаю… – сказала Яся. – Со мной такое впервые.
Яся врала. И этот обман закрутился вокруг шеи колючим шарфом. Таким же как в тот первый раз.
Ясе было 8 лет. Первый день весенних каникул. Она встала пораньше, прибрала комнату, расставила учебники на полку, полила во всем доме цветы. После завтрака вымыла посуду и поинтересовалась у мамы, нужна ли помощь. Та махнула рукой, дескать не мешай. И Яся спросила разрешения пойти на улицу. Мама посмотрела неодобрительно, но не нашла ни одного повода оставить дочь дома.
Из открытой форточки доносился щебет птиц и еще более звонкий щебет ребятни. Солнце переливалось с улицы в комнату и пьянило, как молодое вино. Ясе было весело, она пританцовывала, надевая колготки и рейтузы. Потом вышла в коридор, нахлобучила шапку, застегнула пуховик, влезла в сапоги и уже потянулась к засову, когда услышала приказное «Стой!».
Мама стояла в арке коридора и держала в руках колючий серый шарф.
– Хочешь горло простудить? Помодничать решила она, а нам с отцом потом на лекарства раскошеливайся? – упрекнула её мать.
Она придвинула Ясю к себе и стала наматывать этот колючий шарф.
– Как только начнешь замерзать – живо домой, – ррраз оборот.
– Не дай бог простудишься, выпорю, – два оборот.
– Только попробуй ноги промочить, все каникулы дома будешь сидеть, – три оборот.
– Не бегай, вспотеешь! – узел.
Шарф так сильно давил на горло, что Яся едва могла дышать. В глазах у неё сверкали звездочки, в ушах звенело. Но она не рискнула сказать об этом. Она стояла и молча кивала матери.
Яся спускалась по лестнице, едва переставляя ноги. Мать стояла в дверном проёме и смотрела ей вслед. Ясе казалось, что мать как будто продолжает держать шарф, поэтому чем дальше она удалялась, тем сильнее он затягивался. И только под козырьком подъезда, который не просматривался из окон, она ослабила узел. Но почему-то не испытала облегчения. Вялая, она бродила по двору, пинала грязные комья снега и мечтала, чтобы каникулы быстрее закончились.
Этим же вечером Яся заболела. Сильный бронхит, который перешел в пневмонию. Лекарства, уколы и бесконечное мамино: «Я же тебе говорила!»
Яся ослабила невидимый шарф на шее и посмотрела на Артёма так, будто просила у него пощады.
– Ясь, я понимаю, что лезть в душу, и лезть в трусики – это разные стадии отношений. Но все-таки… Ответь мне, чёрт возьми, кто такой Анатолий Николаевич?
Яся уставилась на Артема, не понимая, откуда он узнал это имя. Внутри нарастала паника и ощущение неминуемой гибели.
– Никто. Читатель из библиотеки. Он взял книгу и… Я же тебе говорила, что работаю…
– …в библиотеке, да. Тогда объясни мне, почему ты его звала, когда с тобой был этот… эм-м-м-м…приступ.
Яся побледнела и сжалась.
– Я не могу этого объяснить…
– Понятно.
Артём встал, задел коленом стол, но как будто этого не заметил.
– Я, наверное, пойду. Дома кот голодный. И на работу завтра.
Он вышел из кухни и заметался по дому в поисках одежды.
«Беги, останови его, объясни ему все», – говорил голос Ясмины.
«Нет, пусть уходит, – говорила девочка Яся. – Я не хочу снова надевать шарф. Не хочу…»
«Девочка моя хорошая, не бойся. Он хороший. У него нет колючего шарфа. Только ласковые руки. Милая, надо хотя бы попытаться. Потом всю жизнь себя будем винить…»
«Ну и что. Я просто снова запрусь в своей комнате и никого туда не пущу. В пустой комнате больно не бывает».
«Бывает. Самую большую боль мы причиняем себе сами».
Артём зашел в кухню. Он растерянно мял шапку. Глазами просил, чтобы его остановили. Но Яся сидела неподвижно. Внутреннее противостояние поглотило ее целиком. Шарф был не только на горле. Он связал её по рукам и ногам, превратил в неподвижный кокон, мертвый снаружи, но с живой болью внутри.
– Ну, я пошел, – сказал Артем и вышел из кухни.
На пороге он замешкался и услышал из кухни шершавый, ранящий горло голос Яси:
– Ты ведь больше не придешь.
Артём не ответил. Он открыл дверь, сжал кулаки, немного подался вперед, но потом вдруг отпрянул, постоял в нерешительности, махнул рукой и вышел. И, не оборачиваясь, почти бежал до самого своего дома. И только у подъезда украдкой оглянулся, как бы невзначай, не идет ли за ним девушка в зеленом пуховике. В дом он так и не вошел, а, подняв воротник, зашагал куда-то прочь.
Глава 9
Яся сидела на стуле.
Пустота напротив нее была такой плотной, что она стала лепить из неё, как из глины, образ мужчины, который сидел здесь пять минут назад. Этим искусством она овладела давно. Но сегодня выходило неважно.
В кухню зашел котенок и стал бодать ее ноги головой. Ясе захотелось взять его за шкирку и вышвырнуть за дверь. Потому что он был живым доказательством того, что Максим-Михаил («Как перестать его так называть?») был реальным. И ушел он тоже по-настоящему.
Ведь если бы не котенок, можно было бы убедить себя, что знакомство, прикосновения, поцелуи и нежность – всё это сон. Яся делала так много раз. Слишком много раз.
После похорон родителей Яся избавилась от всех их вещей. Единственное, что осталось – это цветная фотография. Они в парке аттракционов стоят на фоне колеса обозрения. Папа держит трехлетнюю Ясю на руках, а она кормит его мороженным. А мама, с шапкой кудрявых волос, стоит рядом и снисходительно улыбается. Яся ничего не помнила из того дня. Она смотрела на этот снимок и придумывала себе счастье. Детское счастье с печеньем по выходным и поцелуями перед сном.
Первые месяцы после смерти родителей Яся не выпускала фотографию из рук. Она сплетала тюль ложных воспоминаний, чтобы завесить ей каждый острый угол памяти. И теперь, когда она вспомнила о родителях, она смотрела на изящную занавеску и видела только силуэты, которые представлялись ей пикниками за городом, поездками к морю, сказками перед сном. А за тюлем лежали пыльными стопками ссоры, крики, упрёки и папины беспомощные глаза.
Сейчас эта фотография была похоронена на самом дне бельевого ящика. В темноте и покое. Как и ее родители. Странная штука, чем больше проходило времени с той аварии, тем острее впивались в сердце осколки покореженной машины. А обещали, что боль утихнет. Вранье. Боль врастает в тебя, как врастает ноготь в большой палец на ноге. И впивается в тело при каждом шаге. Но если приноровиться, не наступать на изувеченную ногу, боли почти не будет. И всё равно, что хромать придется всю жизнь. И что не побежишь теперь во всю прыть, как прежде в детстве. А удалить ноготь страшно. Вдруг это окажется еще больнее.
