Там речь идёт не о каких-то гей-браках, а о том, что все основания реальности, матрица, само доверие к факту своего рождения, укоренённости в этой ткани жизни, должны быть подорваны. Человек должен повернуться против этого, послать это подальше от себя. Всё остальное – нищета, трущобы, педерастия, детская преступность – это всё маленькие плевочки и щупальца главного вопроса: существует Тьма (Тьма как Зло), потому что мы укоренены в неопределённости, которая, с одной стороны, является божественной, а с другой стороны, она является злом в том плане, что проектным идеалом мысли является утверждение. А это утверждение состоится лишь в результате того, что мы проживём полноту этого сюжета. Сегодня мы укоренены в зле, антитезой которому мы являемся. То есть всё, из чего мы состоим, всё, в чём мы движемся, – это зло, потому что это отсутствие утверждения, которое является финальным, абсолютным утверждением, не допускающим ничего, кроме себя.

Мы живём в открытом космосе, в котором ничего не закончено, ничего не постулировано, ничего не завершено. Но есть Замысел, данный нам для того, чтобы мы участвовали в том, что этот Замысел состоится. Это Божественная воля, предполагающая реализацию этого утверждения. Я же сказал в какой-то момент, что в условиях Мысли решение апории, которая задана Мыслью, возможна лишь при содействии ресурсов и инструментария, которых в этой Мысли нет. Как в погоне Ахилла за черепахой отсутствует (в параметре этой апории) исчисление бесконечно малых, отсутствует дифференциал и интеграл. И поэтому без понятия континуума, который не предполагает разрыва на части, невозможно эту апорию решить. Но в самом формате задачи этот инструментарий отсутствует. Просто сама динамика задачи, сама концентрация этого неадеквата, дисбаланса поставленной формулировки, рождает средства, которые не оговорены в задаче. То есть мы видим, что Ахилл догоняет черепаху, мы понимаем, что в постановке вопроса он не может её догнать. И из двух этих столкновений (кремень о кремень) рождается совершенно новая методология, то есть понимание исчисления бесконечно малых, которое решает этот вопрос.

Вот, собственно говоря, мы движемся внутри этого, и мы должны приводить людей к этому пониманию. Конфессионально это сегодня непродуктивно – то есть говорить о спасении души, об аде и рае. Люди просты, но вместе с тем они усложнились настолько, что думают, будто они очень сложны. То есть «эзотерически» объяснять им, что такое «жизнь будущего века», что такое рай и ад, – они не поймут. Объяснять им на пальцах, как крестьянам XIX века или как бедуинам VII–VIII века, – тоже не воспримут. Их сегодня нужно вводить в эту тему через политический дискурс, когда мозги переформатируются, и он понимает, что «да, те параметры, в которых я существую как единица света, связаны с выходом за рамки тех условий, которые я полагал непреложными, а они оказываются отменяемы». Реальность отменяема.

Нет. Испуг (это особое переживание) даётся каждому по жизни как великий дар, как возможность реальной встречи с собой, то есть с истинным «я». Но как всякий истинный дар, он никем не осознается. Истинный дар отличается тем, что он не может быть осознан; тем, что это жемчуг, брошенный под ноги свиньям. Это особенность истинного дара. Каждый получает этот опыт, и он так и остаётся втуне.

Раньше была институционализированная каста воинов, она была в рамках иерархического сословного общества (дворянство шпаги, знать, дворяне; дворянство – не совсем каста воинов, это сословие, но совпадающее «технически» с кастой воинов). Каждый человек рождается, относясь к определённой касте, – рождается же человек с определённым цветом глаз: он же не может родиться без цвета глаз или цвета волос. Так же он не может родиться вне касты. То есть либо он жрец, либо он воин, либо торговец, либо пролетарий. Но, естественно, он может родиться с нарушением этого – родиться в смешении касты, – и тогда он будет парией, чандалой, то есть его роль будет разлагать, вводить какую-то смуту, симулякры, быть актёром, например, позировать в функции, которой он не соответствует. Чем больше мы проходим по времени, тем больше чандал, которые симулируют. Соответственно, либералы – это чандалы по преимуществу. Потому что либералы – это не буржуа, это не вайшья. Либералы – это люди свободных профессий: адвокаты, зубные техники, художники, актёры, певцы, то есть такие персонажи, которые живут с общества, которых набегает такое количество, что они составляют политический клуб в какой-то момент.

Были кшатрии, которые на Западе были кастой воинов, дворянством, знатью. Но недолго, поскольку Запад, по некоторым соглашениям с «Великими неизвестными», которые курируют сакральную политическую географию, был назначен в качестве «топ-менеджера», и у «топ-менеджера» в какой-то момент возникла необходимость абсолютистского монархического государства. В абсолютистском монархическом государстве каста воинов абсолютно ни к чему, поэтому её стали под корень вырубать и заменять регулярными армиями с офицерами, которые брали патенты[7], лицензии и становились «промежуточными». По инстинктам они ещё были воинами, а по своему статусу они были людьми с погонами и в сапогах, то есть «бюрократами в погонах». И возник конфликт: люди, которые ещё со шпагой ходили, и люди, которые уже ходили с патентом, заткнутым за обшлаг мундира, – между ними возникла нестыковка. И появилась Фронда, принц Конде пытался что-то возразить очень неумело. Всех их загнали, уничтожили, и потом уже появились армии, которые чётко манипулировали, строились, из мушкетов стреляли. Это был конец касты воинов. Их загнобили, уничтожили. Дворянство люмпенизировалось. И появились одинокие герои. То есть смерть касты воинов на Западе привела к появлению одиноких героев.

Одинокие герои – это фундаментальный феномен Нового времени. Какая перед нами задача? Перед нами задача собрать одиноких героев снова в касту через политический клуб радикалов. Одинокие герои должны снова собраться в касту. Мы знаем, кто такие одинокие герои. Это Баадер, это Че Гевара, это Фидель Кастро, это Чавес, но еще и люди более радикальные, особняком стоящие. Много одиноких героев. Но собрать одиноких героев можно только через политический клуб. Через конфессиональное поле, через ислам это невозможно сделать, потому что один одинокий герой будет у нас «салафитом», другой одинокий герой будет «ихваном», третий пойдёт в «Хезболлу» ливанскую. Почему? Да потому что дискурс Корана носит слишком общий характер, его необходимо конкретизировать через этапы погружения его в терминологическую мысль. Ведь, с одной стороны, у христиан есть Евангелие, а с другой стороны есть Гегель. Гегель читает лекции о христианстве. Но какая многоступенчатая градация между Евангелием и Гегелем! Чтобы пройти от Евангелия к Гегелю, нужны были колоссальные интеллектуальные усилия. Я не говорю сейчас о том, насколько Гегель соответствует Евангелию, – меня интересует только, что есть один полюс и есть другой, и между ними масса переходов. А у нас есть Коран, который не расшифрован.

Коран, который не расшифрован, предоставляет возможность различным проходимцам выступать в качестве «дешифровщиков». Но они не выступают с объяснениями того, что «здесь сказано так и так-то», а они говорят: «Вот надо так: надо просто идти и мочить, допустим, Асада или наоборот, идти и мочить салафитов», – не важно, просто идти и что-то такое делать. Проблема в том, что нет никаких внятных объяснений, зачем надо идти и «мочить» именно этих и именно там. Не спорю – возможно, надо. Но почему? Не отвечают.