Я согласен. Гегеля мы «сливать» не будем, но Гегель нам нужен как точка отталкивания. Нам Гегель нужен для того, чтобы сделать к нему «фотографию», основанную на негативе: вот есть Гегель черно-белый (не то, чтобы в версии «левый» или «правый»), а он нам нужен в тех местах, где он чёрный – белый, и в тех местах, где он белый – чёрный. Нам нужен негатив от Гегеля.
Вообще, в XIX столетии люди говорили такие глупости, и это всё считалось очень серьёзно.
Я прочёл «Диалектику природы» и «Анти-Дюринг» ещё будучи в 10 классе, и ничего страшнее не читал в своей жизни. Если это левое гегельянство – извините…
Но они отважились, тем не менее, как Вы любите выражаться, на реальное историческое делание.
Правильно. И где оно теперь? Мы сидим у разбитого корыта, и более того, в этом корыте стирали грязные, мерзкие, ссаные пелёнки, потому что весь «советский опыт» – это на самом деле не что иное, как стирка в корыте на задворках трущобы, где живут пролетарские жены, развешивающие белье на бельевых верёвках. Я не говорю, что надо джакузи, но надо просто выплеснуть воду, ребёночка.
Но мы-то с вами состоялись, мы все-таки оттуда, – пусть мы отрицали этот контекст, но он каким-то образом создал условия для того, чтобы…
Я не думаю, что мы состоялись потому, что где-то, в какой-то туманной дали, виднеется Гегель. Хотя на самом деле Гегель для меня был путеводной звездой лет до 19. Я проанализировал кристаллизацию своего внутреннего центра, и эта кристаллизация связана с антигегельянством. Я как раз ориентировался на Гегеля, потому что он давал мне возможность отталкивания – стенку, от которой можно отпихнуться. А всё-таки кристаллизация шла через…
Нет. Я очень поздно понял величие Декарта, я не осознавал долгое время, что Декарт очень глубокий и дающий огромные возможности мыслитель. Думаю, что я очень рано стал понимать, что то, чего нет, – не именно небытие, не ничто, не результат снятия, не ноль, – а именно то, чего нет (то, что функционально действует через своё отсутствие), – вот оно и есть сердцевина сердцевин. Преодолел Парменида (парменидовская вторая половина в его «Бытие есть, а небытия нет»). А если представить себе, что это «нет» гораздо более важно, гораздо более «центральное», чем Бытие? Что «бытие есть» – это бессмысленное, а в «бытия нет» есть смысл. Для меня этот инстинкт был лидирующим. А Гегель требовался как клумба, на которой этот цветок надо было вырастить. Потом я понял, что Гегель – это этап…
А поздний Николай Кузанский, трактаты «О неином», его суждения об универсальной возможности?
Мы всё это знаем. Это более или менее изощрённые формы пантеизма. Это философия тождества. Философия тождества относится к монолитной метафизике язычества, как бы она себя ни позиционировала и как бы ни «садилась на хвост» авраамическим религиям Откровения. Во-первых, религии Откровения не выполняют свою функцию – кроме чистого ислама. Все остальные религии давно сидят либо в Каббале, либо в платоновском, неоплатоновском субстанционализме. Разрыв с метафизикой тождества может осуществиться только через радикальное переосмысление всего – в том числе с понимания того, что Бытие и сознание абсолютно противоположны друг другу. Причём сознание – антисубстанционально, внесубстанционально. Субъект – это то, кого нет. Это весы: это – есть, этого – нет. Не может быть никакого тождества, не может быть соединения в экстазе постижения, когда исчезают субъект и объект. Это всё абсолютная ерунда. Именно весы, в которых нет синтеза. Тезис и антитезис абсолютно враждебны. А преодоление их поляризации находится не в их соединении, а в том, чего они лишены в равной степени оба. Вот тайна. Не позитивное единство тезиса и антитезиса, а негативное единство, когда тезис и антитезис уравнены своей «нищетой» по отношению к тому, о чём оба не знают. Это путь преодоления монизма, путь взрыва монизма.
Нет ли некоего такого рассогласования между идеологией радикала как братства, если я правильно поняла, с индивидуальным волюнтаризмом? И второй вопрос: можно ли Мишку Япончика назвать радикалом?
На второй вопрос сразу отвечу. Мишка Япончик являлся еврейским либералом с некоторыми задатками «правильного пацана», который «отвечает за базар». Во-первых, он хочет жить хорошо, а во-вторых, он весь – в этой жизни и он не верит ни в какие реальные другие ценности. Мы знаем, что настоящие криминальные радикалы – это лидеры политических казачьих восстаний, а не такие персонажи, как Япончик. Дело в том, что мы неправильно понимаем, что такое либерализм. Под либерализмом мы всегда понимаем человека в жилетке, с цепью по животу, адвоката Резника какого-нибудь. Но либералы могут быть очень страшными, очень крутыми, могут расстреливать пачками, если нужно. Криминал же «мочит» всех. Но либерал всегда остаётся либералом. Потому что ради чего он это делает? Ради того, что «сейчас настреляю всех, кто мне мешает, но зато оторвусь на Лазурном берегу». И это сразу всё перечёркивает. Куда хотел попасть Мишка Япончик в своих мечтах? На берег Бискайского залива со своей Цилей. При чём тут радикал?
Первый вопрос. Индивидуальный волюнтаризм опять нас вводит в либерализм. Я понимаю, что человек не согласен с детским садом, с «училкой», с дисциплиной, с авторитетом и так далее до тех пор, пока в насилии над собой среды он видит насилие над собой бессмысленного, абсурдного бытия. Бытие абсурдно по своей сути. Смысл ему придаёт только конфронтация с ним. Но в какой-то момент эта точка рассогласования должна признать, что индивидуальность тела (инстинкты, психика, склонности) – это тоже часть среды. «Я против училки, я против мента» – и на этом уровне я думаю, что «я» – это этот «я», которого «прессуют», в наручники заковывают, ставят в угол, отчитывают. Но в какой-то момент я должен понять, что моё тело и связанные с ним психические инстинкты – это часть той среды, которая противостоит моему сознанию.
И тогда я должен опереться на такой «технологический» устав некой армии, «устав гарнизонной службы», который поможет мне правильно и грамотно оппонировать враждебной среде. И оказывается, что это шариат. Оказывается, что шариат – это и есть тот «устав», который вне произвола «училок» и «ментов» сообщён из парадоксального, трансцендентного центра моей точке несогласия со всем «этим» для того, чтобы эта точка несогласия была успешной, чтобы братьям взаимодействовать между собой таким образом, чтобы они были не бандой партизан, а армией в походе. И альтернативы шариату нет. И если я подчиняюсь шариату, то, конечно, индивидуального волюнтаризма уже быть не может. Но это не закрепощение себя в наборе глупых правил, а на самом деле шариат – это устав взаимодействия между собой людей, которые Против. Надо понять, что люди, которые против, – Против большими буквами. Вот какой устав им дать? Армия – не «против». Армия защищает «отечество», Брежнева, Путина. Партизаны? Они тоже воюют за независимость незалежной Украины или за Чечню. А вот люди, которые против, – что им дать? Им можно дать только шариат. Это единственный уникальный ход, который обеспечивает взаимодействие и поднятие над индивидуальным волюнтаризмом тех, которые Против. Это уникальная вещь.
Вот там суфии говорят, что шариат – это «ограда», а за этим есть хакикат, истина, познание истины. А за этим ма́рифат, то есть погружение в чистый духовный «экспириенс». Это всё чушь.
Шариат – это, во-первых, чистый устав. Это не цель установить государство, а это устав, без которого невозможно решить никакие задачи. Но замысел шариата предполагает эзотеризм на пути чистого монотеизма, который эзотерикам от метафизики тождества даже и не снился. Потому что на самом деле о настоящем эзотеризме ещё ничего не сказано. Эзотеризм, о котором я говорю, это эзотеризм невозможного, это подлинный эзотеризм. А эзотеризм «растворения» в великой идентичности пылинки с Абсолютом – это глупость, это на самом деле конформистское примирение с абсолютным негативом, который тебя ничтожит, чтобы не брыкался…
