– Какая им разница, какой будет результат? Главное демократия.

– Им сейчас главное оторвать нас от России, а что дальше с нами будет, об этом пока никто ещё не думал.

– Не слушай его, дядя Тудор, – говорит дядя Павел. – Всё правильно делает Европа, нельзя по любому поводу референдумы проводить. Денег не хватит.

– Ты считаешь, это мелкий повод? Решается вопрос о будущем твоей страны, а ты… – старик сердито топает ногой, по-мальчишески порывисто подтягивает штаны и ускоряет шаги, всем своим видом показывая, что о не хочет иметь ничего общего с дядей Павлом.

Пытаясь догнать Командора, спотыкается, бормочет под нос проклятия, отмахивается от какого-то невидимого собеседника.

– Ничего, дядя Тудор, пробьёмся. Ты сам знаешь, что бывает в конце тоннеля. – Дождавшись деда, Командор сворачивает в перпендикулярно идущую галерею, гасит фонарь, и в наступившей темноте в конце штольни проявляется небольшое пятнышко света – как крохотный битый пиксель на огромном чёрном экране, только сильно размытый и бесформенный.

Выход из штольни закрыт двустворчатыми воротами, сделанными из железных уголков с натянутой на них сеткой рабицей. С левой стороны сетка натянута не плотно, привязана к раме в нескольких местах алюминиевой проволокой. Отдав мне фонарь, Командор легко раскручивает проволоку в одном месте, потом в другом.

– Чем лезть снова через подвал, выйдем как люди.

Во времена моего детства этих ворот не было, и здесь ходили все, кому не лень. Метров на десять в глубину стены штольни исцарапаны надписями, плотность которых возрастает по мере приближения к выходу. Где-то в середине примостилась сделанная мной – ржавым гвоздём по потемневшему от времени известняку: «Денис. 2004».

Командор раскручивает проволоку ещё в нескольких местах и поднимает вверх угол сетки, создавая проход, в который, пригнувшись, легко может пройти человек.

– Давай, десантура, я сегодня выпускающий. – Хлопает по плечу дядю Павла. – Первый пошёл.

Мы выходим наружу. Командор, закручивает обратно проволоку, прикрепляя сетку к раме, я помогаю ему, дед Тудор, не дожидаясь нас, поднимается к городской окраине по идущей наискось в гору тропинке.

– Дядя Тудор. – Управившись с проволокой, Командор идёт вслед за дедом. – Не переживай ты так, мы завтра тебе щит из досок собьём, чтобы дыру закрыть… А хочешь, ещё и обшивку сверху из жести сделаем?

– Ничего ты не понимаешь, – не оборачиваясь и не поднимая руку, небрежно взмахивает пальцами дед. – Не за это душа болит.

Командор разводит руками – мол, что ты с ним поделаешь.

Вздыхая, смотрит, как из-под белых от известковой пыли стёртых каблуков деда стекает вниз по тропинке ручеёк перемешанных с пылью мелких земляных комочков.

Глава 7. Монтана

Каждая поговорка рассчитана на определённый жизненный опыт. Скажите мальцу: «Всё просто, как дважды два четыре». А он только вчера складывал на столе палочки для счёта, сопел, приговаривая: «Две…Ещё две», потом тыкал пальчиком в каждую из них, чтобы убедиться, что их действительно четыре. Для него смысл меняется с точностью наоборот, потому что дважды два – это сложно.

Ещё несколько лет назад я не понимал смысла выражения «Разделяй и властвуй». Мне казалось, речь идёт о дележе каких-то благ: раздели их поровну между всеми и люди в качестве благодарности потянутся к тебе, позволят властвовать.

Или вот ещё: «Все одним миром мазаны». Смысл-то я понимаю: «два сапога пара», но как можно намазать миром? А почему не войной? Давно собираюсь загуглить, но руки не доходят: то гондурасим со стариками до красноты в глазах, то в соцсетях зависаю, то западаю на какие-нибудь фильмы из цикла «Тайны вселенной» и тогда параллельные миры завлекают сильнее, чем миры, которыми мажут.

Я лежу животом на подоконнике, как это обычно делает Влад, только задом наперёд, высунув голову на улицу. Кстати вот ещё поговорка: «Дурной пример заразителен». Хотя, что в этом дурного? Лежу себе и лежу. Ноги согнуты в коленях, босые пятки закинуты к задним карманам джинсов, смартфон прижат к уху.

– Вовремя я кушаю, – оправдываюсь перед матерью. – Самочувствие нормальное… И настроение!

Мать может себе позволить звонить несколько раз в неделю и говорить по пустякам долго и нудно, – у них там зарплата у сиделок не чета нашим учительским зарплатам. И каждый раз одно и тоже: «Кушаешь вовремя?.. Денег хватает?.. Как себя чувствуешь?.. А голос почему такой упавший?»

Нормальный голос. Мне что, на всю Ивановскую от души крикнуть: «Эге-гей, блин!» чтобы доказать, что у меня всё хорошо? А говорю я тихо, чтобы не привлекать внимание Монтаны.

Минут пять назад девчонка подкатила к дому на серебристом «гольфе», и чтобы не загораживать подъезд к воротам, неумело пыталась въехать на тротуар. Прежде чем преодолеть препятствие, автомобиль несколько раз ткнулся колёсами в бордюр, издавая передком характерный посторонний стук.

Припарковав авто неподалёку от моего окна и открыв дверку, девчонка некоторое время возилась, склонившись куда-то к педалям и рулём сбивая с головы поднятые на волосы солнцезащитные очки. Потом бочком выставила на тротуар ноги, стараясь держать голые коленки вместе, и сразу стало понятно, почему она возилась – обувала босоножки на каблуках.

Моя бывшая девушка, с которой мы недавно разбежались без особого сожаления, обожает ездить без обуви: «Когда чувствуешь босой ногой педаль, эт-та что-та! Сексуальная связь с машиной. Чесс слово!»

Но у Монтаны другая причина езды босиком – каблуки. Вот тогда я и вспомнил о том, что все стервы одним миром мазаны. Лишить их каблуков, всё равно, что у номофоба мобильник отнять.

– Я поняла. – Девчонка стоит у раскрытой автомобильной двери, разговаривая по телефону, вернее слушая и отделываясь коротким поддакиванием: – Хорошо, мама… Ладно…

Она, наверное, отвечает на такие же надоедливые вопросы, на которые отвечаю я, с той лишь разницей, что я делаю это на русском языке, а она на румынском.

– Денег хватает, – ещё сильнее понижаю я голос, хотя Монтана занята своим разговором и ей не до меня. – А что личная жизнь? Бабушкой тебя в обозримом будущем не сделаю, не переживай.

–Ма-ма! – капризно топает каблучком девчонка. – Да поняла я!

Вздыхая, смотрит в небо, бочком подносит ко рту палец.

У той, у которой «сексуальная связь с машиной» тоже такое бывало: машинально тянет палец ко рту, правда ногти не грызёт – вовремя спохватывается, хмурится от того, что детские привычки имеют свойство ни с того ни с сего просыпаться в самый неподходящий момент.

Заметив, что я за ней наблюдаю, Монтана отдёргивает палец ото рта, опускает со лба на нос очки «кошачьи глазки», поворачивается ко мне спиной. Лёгкое как ветер платье льнёт к ногам, на секунду обрисовывает плавными линиями стройную фигуру, и тут же скрадывает формы, повисает в ожидании следующего дуновения ветра.

– Денис, ау! – голос матери возвращает меня к действительности. – Слышишь меня?

– Слышу. Чё ты переживаешь, сказал же – вовремя кушаю… Хорошо, не «чё», а «что», я помню. Кстати, объясни мне: «одним миром мазаны» – это как? Тем миром, который после войны, или тем который нас окружает? Это аллегория какая-то?

Ответ обескураживает меня.

– Прикольно! – говорю упавшим голосом. – Никогда бы не додумался…

Получается, не такой уж я умный, каким кажусь себе, а в данной мне стариками кличке «философ» больше иронии, чем серьёзных на то оснований. Надо порыться в книжном шкафу, там были сборники поговорок и крылатых выражений, какая-нибудь «Чаша мудрости» или «Крылатые слова». Как говорит Командор, когда не может въехать в простые компьютерные понятия: «Пора подтянуть знания, япона мать!»

По рассказам деда Тудора, в старые времена в протекающей неподалёку от нашего городка речушке водилось столько рыбы, что мальчишки ситом черпали её вместе с водой. Я это к тому, что в интернете крылатых выражений тоже хоть ситом черпай, только доверие к ним подорвано.