Одному из мальчишек во время испытания, оставили за углом будильник заведённый на две минуты. Пока пацан в панике летел к выходу, он два раза упал, разбил голову, а потом бился у нас на руках, не в силах успокоиться. С того дня он стал заикаться. Недавно общался с ним – следы того заикания заметны в его речи до сих пор.

Это уже потом мы узнали, что большинство ходов в штольнях замурованы поперечными каменными перегородками, чтобы чересчур любопытным не заблудиться, но тогда все эти сотни подземных километров давили на нас своей умопомрачительной величиной, такой же непостижимой, какой теперь кажется бесконечность вселенной.

Сейчас, когда я понимаю, что попал в ту самую нехоженую глубинку, которая отгорожена от искателей приключений каменными перегородками, становится снова не по себе.

– Дядя Рома, – спрашиваю я. – У вас старый секундомер был. Есть ещё?

– А чего вспомнил?

– Да так, просто.

– Где-то есть. Надо в шкафах порыться.

Дед Тудор за нашими спинами дотошно изучает тупик, желая убедиться, что его подвалу больше ничего не угрожает. Жёлтый круг света от его фонаря неоднороден – в самом центре горит почти белое пятно подобно косточке в разрезанном пополам плоде. А яркое пятно света от того фонаря, который держит в руке Командор голодным псом рыщет уже где-то впереди, высвечивая усыпанный камнями проход.

– Куда тебя несёт? – недовольно говорит в спину Командору дядя Павел.

– Надо проверить раз уж спустились.

Командор идёт вперёд, периодически оборачиваясь и подсвечивая нам под ноги. Вскоре выходим к идущей перпендикулярно нашей штольне подземной галерее, которая выработана машинным способом в более поздние времена: у неё правильное прямоугольное сечение, а стены и потолок разлинованы фрезами на прямоугольники по размеру добываемых пильных блоков. В детстве эти пропилы напоминали мне канавки на плитке старого заплесневевшего шоколада.

Пол галереи расположен ниже, и чтобы спуститься в неё, надо спрыгнуть с полутораметровой высоты. Командор, недолго думая, прыгает, дядя Павел неодобрительно тянет ему вслед руку:

– Ну ты посмотри на него!

Командор, не слушая его, отходит куда-то в сторону и нам не остаётся ничего другого, как спрыгнуть вслед за ним.

Стоим посередине широкой штольни, в которой без труда разъехались бы два автомобиля. Желтоватый луч фонаря деда Тудора едва дотягивается до противоположной стены, высвечивая в ней такое же тёмное жерло, из какого мы выпрыгнули. Судя по всему, старинную штольню в более поздние времена надвое разделил проход камнерезного комбайна.

– Сссс… – я тяну сквозь зубы сырой воздух, ёжусь от холода, обнимая себя за плечи. – А этой сколько лет?

Сквозь подошвы лёгких кедов тянет ледяным холодом, футболка уже отсырела.

Командор хоть и успел отойти от нас уже шагов на двадцать, а голос его звучит в звонкой пустоте отчётливо, будто он стоит в шаге от меня:

– Лет пятьдесят не меньше, я её ещё с детства помню. Вот как раз по этим боковым дырам и запомнил. – Командор скачет фонариком, вправо-влево, указывая на жерла штольни из которой мы вылезли. – В них тогда лезть боялись – так, фонариками светили туда и всё. Я даже не думал, что эта дыра ведёт прямо к подвалу дяди Тудора. Почему-то казалось, что это совсем в другой стороне.

– Под землёй быстро теряешь ориентацию в пространстве, – повторяя мой жест, дядя Павел обнимает себя за плечи, досадливо смотрит на шлёпанцы на своих ногах.

– Где-то там должен быть выход. – Луч фонаря превращается в голубую ось, на которую нанизана штольня. – Тот, который к соснам выходит. Два или три перекрёстка, потом налево.

Теперь и мне кажется, что я узнаю это место, – где-то там должен находиться тот самый угол, за которым мы проходили свои первые пацанские испытания.

– А в этой стороне, – Командор переводит луч фонаря в противоположную сторону. – Должна быть стена из котельца, которой отгородили глубинку, чтобы неповадно было шастать всем, кому не лень, – он на секунду смолкает и удивлённо присвистывает: – Япона мать!

Пятно фонарного света выхватывает из темноты остатки стены, сооружённой поперёк штольни. В центре стена почти полностью обвалилась, образовав завал, а по бокам ещё держится, неровными краями проступая в скользящем свете фонаря. Блоки ракушечника торчат из округлого пролома, как внутренние зубья огромной планетарной шестерни.

Командор первым подходит к стене, скользит лучом фонаря по завалу, будто мысленно прокладывает тропинку среди угловато торчащих во все стороны каменных блоков.

– Теперь понятно, почему на входы в штольни навесили ворота, – говорит он. – Все эти перегородки валятся от времени, как стена из детских кубиков.

Дед Тудор пальцем проводит по стыку между блоками ракушечника в сохранившейся части стены, растирает в пальцах цементный раствор, вернее то, что от него осталось.

– А что ты хотел? В такой сырости даже цемент между котельцами не выдерживает.

Командор вместо ответа лезет через завал.

– Рома, с ума сошёл? – сердито кричит ему дядя Павел. – Нам потом откапывать тебя?

Но Командор вместо ответа рукой пошатывает хаотично наваленные котельцы – хорошо ли держатся – и лезет наверх. Уже скрывшись на той стороне завала, кричит:

– Кто со мной?

Лежащий перед нами завал кажется чёрным шипастым горбом заснувшего дракона. Выше него гуляет яркий голубоватый свет, из которого доносится призывный свист Командора:

– Эй, десантура!

– Нет, точно скипидаром, – вздыхает дядя Павел, нехотя карабкаясь вслед за ним.

Я хочу помочь деду Тудору, но старик пренебрежительно отталкивает мою руку и на удивление ловко карабкается тем же маршрутом, который уже прошли Командор и дядя Павел. Мне только и остаётся, что развести руками и пробираться вслед за ним.

– Ну и что ты хотел здесь увидеть? – продолжает ворчать дядя Павел, следя за рыщущим пятном фонарного света. – Штольня как штольня, ничем не отличается.

Вслед за скользящим по полу пятном света мы проходим ещё шагов двадцать, останавливаемся на перекрёстке, где под прямым углом пересекаются две штольни. Командор поднимает голову вверх, словно хочет сориентироваться по солнцу, потом смотрит вправо-влево, мысленно прокладывая направления и подтверждая их движением фонарного луча.

– Судя по всему, – заключает он. – Эта штольня идёт в сторону винных подвалов, а эта к центру города.

Не помню, говорил или нет, но часть штолен под нашим городком облагорожена и превращена в винные подвалы, которые стали не только местом производства и хранения вин, но и туристической достопримечательностью. После благоустройства в широких штольнях и огромные бочки у стен вмещаются, и автомобиль легко вдоль них проезжает.

С детства я слышал от взрослых: «Это целый подземный город, по которому ездят машины, а улицы носят названия вин». Таким он мне и представлялся: некий фантастический город с яркими неоновыми огнями, светофорами и автомобильными пробками. Там назначают свидания на углу улиц Шардоне и Пино Фран, там ездят автобусы и такси, а по белым зебрам на асфальте деловито снуют пешеходы.

Когда я впервые попал туда, разочарованию моему не было предела: город и вправду был огромен, но в нём не было ни светофоров, ни машин, за исключением того электрического и будто игрушечного поезда, на котором ехал я с родителями. Не было и жёлтых такси как в кино. Да и что скажешь таксисту? «Улица Мерло, бочка номер девяносто восемь?»

Видимо тогда я и понял, что любое чудо можно превратить в разочарование, если твои ожидания опережают реальность.

Когда к нам приезжают важные государственные гости их непременно везут в подземный город на дегустацию. Будто мёдом там намазано. Говорят, Юрий Гагарин провёл в этих подвалах целые сутки.

Дядя Павел рассказывает об этом так, будто сам был тому свидетелем: по-военному подтягивается, щепотью прихватывает воздух у лба, делая вид, что поправляет козырёк фуражки, потом ребром прикладывает вертикально поставленную ладонь к носу – говорит, так военные проверяют, по центру ли находится козырёк, и театрально меняет голос: «Вот что я вам скажу, ребята, – мне было легче оторваться от земли, чем от ваших подвалов»