– Да, весёлого мало. – Командор оглядывается на меня. – Малой, неси свой знаменитый фонарь.
Пока я бегал за фонарём, старики сдвинули бочку в сторону и каким-то хилым желтушным фонариком уже светят в провал. Увидев меня, Командор подтягивает шорты, голыми коленями становится на сырой земляной пол, закидывает за спину руку, требовательно шевелит пальцами. Вкладываю ему в руку фонарь, пристраиваюсь рядом на коленях.
Склонившись над провалом, Командор направляет яркий голубоватый луч вниз, клонит голову и в один бок и в другой, заглядывая в яму и высвечивая что-то в ней.
– Штольня, – заключает он, подняв голову.
– Мелковато для штольни, – сомневается дядя Павел.
– Тем не менее, штольня, – подтверждает Командор, вставая на ноги и отряхивая въевшиеся в голые колени крошки земли. – И судя по всему очень старая. Малой, лестницу неси.
– Не дури, – пытается урезонить его дядя Павел. – Чего там искать?
– Надо же проверить. Вдруг там логово какого-нибудь чудища? – Командор подмигивает мне и глазами показывает, чтобы тащил лестницу. – Ночью выберется и пойдёт бродить по городу как в американской киношке.
– Обвалится, потом выкапывай тебя оттуда, – не одобряет его иронии дядя Павел.
– Мы осторожно. Давай, малой, чего стал? – Он снова светит фонариком в провал. – Здесь и без лестницы можно, по осыпи. Был бы помоложе – рискнул бы.
Вернувшись с лестницей на плече, неловко поворачиваюсь, едва не зацепив банки с солениями. Испуганно кручусь обратно, цепляя другим концом лестницы проволоку, на которой висит лампочка.
Тени шарахаются из одного угла в другой.
Световые отблески на сырой стене то появляются, то исчезают.
– Тихо, тихо. – Командор забирает у меня лестницу.
Опустив её в провал и проверив надёжно ли стоит, он поднимает указательный палец к вентиляционному отверстию, в которое тускло сочиться дневной свет, и виден затканный густой паутиной кружок неба.
– Путь к Богу, – подмигнув мне, он опускает палец, указывая себе под ноги. – И путь в преисподнюю. А мы между ними. Застряли по жизни, как в этом подвале. Оцени мысль, философ.
Философ – это прозвище данное мне Командором за любовь к книгам и рассуждениям. Иногда он ещё называет меня Спинозой – но это реже. Когда я впервые услышал это слово, то был ещё так мал, что отзывался на шутливое родительское «спиногрыз». Тогда мне казалось, что «спиноза» это тот же «спиногрыз», только возрастом постарше.
Живи я в советские времена, никто не стал бы называть меня философом, ибо тогда все читали книги, а в наше время я выгляжу динозавром. Командор не выглядит, и дядя Павел не выглядит, а я – вылитый ископаемый ящер, ибо родился в другом измерении. Когда тебе двадцать два и в твоей руке книга, а не привычный смартфон, кое-кто из прохожих шею сворачивает, чтобы понять, что с тобой не так.
Спустившись на две ступени, Командор стоит по пояс в дыре, с театральным видом помахивая рукой, как Гагарин перед полётом. Потом исчезает внизу. Голубой свет мельтешит в провале как полицейская мигалка, потом вырывается оттуда и, привлекая наше внимание, челноком снуёт по блестящему от сырости потолку подвала.
– Эй, кто со мной? – гулко доносится из преисподней.
Дед Тудор, не раздумывая, лезет в провал. Дядя Павел чуть слышно матерится под нос, приглаживая большим и указательным пальцем усы. У него этот жест получается непроизвольно, когда он в чём-то сомневается. Через секунду-другую он всё же лезет вниз, нащупывая ногами ступени лестницы и приговаривая:
– Приключений ему захотелось на старости. – Голова старика скрывается внизу, голос становится гулким: – Тебе задницу скипидаром намазали?
– Ацетоном, – таким же гулким голосом отзывается из преисподней Командор.
Последним спускаюсь я.
Штольня действительно очень старая, разрабатывали её вручную, а не камнерезным комбайном. Здесь тупик и ещё прохладнее, чем в подвале.
– Судя по всему, твоим бочкам больше ничего не угрожает. – Командор лучом фонаря обводит каменный периметр тупика. – Под остальным подвалом и домом пустот нет.
Он переводит луч фонаря в противоположную сторону, высвечивая длинный коридор с неровными стенами. В нескольких местах пол подземной галереи усыпан камнями.
– Идёт в сторону пустыря, – заключает он. – Здесь они видимо поняли, что массив ракушечника заканчивается, и прекратили выработку.
Сопровождая слова, тонкий луч фонаря порывисто скачет то к одной стене, то к другой, то упирается в потолок, то вязнет в глубине штольни, отчего Командор со стороны напоминает джедая с лазерным мечом.
Мне не привыкать к штольням – в детстве они были любимым местом игр, но в такую старинную и выработанную ручным способом штольню я попадаю впервые.
– Сколько ж ей лет? – Удивлённо слежу за мелькающими в серебристо-голубом пятне света неровностями стен.
– Может ещё с царских времён. – Командор переводит луч фонаря под ноги, разглядывая густо обросший ржавчиной обломок кирки. – А может и с турецких.
В раннем детстве мы боялись заходить далеко в штольни, играя на первой сотне метров от входа. Неизведанная глубина пугала, а после того, как я прочитал «Приключения Тома Сойера», мне и вовсе стал мерещиться в тёмных боковых закоулках индеец Джо.
Потом подвернулся к просмотру «Чужой». Фильмец хоть и старый, но пробирал до мурашек, ощущение которых возникало всякий раз, когда мы с пацанами углублялись в штольни, и расплывчатое световое пятно входа оставалось далеко за спиной.
Тогда у мальчишек нашей окраины появилась мания подвергать друг друга всевозможным испытаниям под лозунгом: «Ты пацан, или не пацан?» Сложность и опасность испытаний с годами возрастали, но когда всё это начиналось, а было мне тогда лет десять-одиннадцать, самым страшным испытанием считалось без фонаря завернуть за угол главной галереи в идущую перпендикулярно штольню, где даже крохотное и уже не дающее света пятнышко входа исчезает из поля зрения.
А фонарик в штольнях – детская игрушка, – сколько не свети им, а сам всё равно стоишь в темноте и видишь только то, что попадает в пятно света на том конце луча.
К повороту выработанной комбайном широкой и имеющей прямоугольное сечение штольни шли гурьбой при свете фонаря, потом испытуемый в одиночку заворачивал за угол, а остальные вместе с фонарём убегали к выходу.
Заходишь за угол, мурашки ползут по спине, темнота обступает, льнёт к тебе. От её объятий тесно в груди. Пацаны со всех ног бегут к выходу, унося с собой спасительное пятно фонарного света и стараясь как можно громче топать ногами, чтобы у тебя не осталось сомнений, – ты остался один на один с темнотой.
Однако ощущение одиночества мимолётно, и уже через секунду ты начинаешь понимать, что темнота и пустота это две огромные разницы и мир тьмы так густо населён личинками «чужого», индейцем Джо, Фрэдди Крюгером и ещё сотнями подобных персонажей, что тебе места не осталось чтобы даже пошевелиться.
Мурашки на спине множатся, превращаясь из сотен в мириады, сжимают плотнее самой темноты, уменьшают тебя в размерах, да ты и сам не прочь подчиниться им и сжаться в крохотного муравья, чтобы забиться в какую-нибудь трещину в сырой стене. Но надо выстоять, ибо быть не пацаном, это страшнее чем воевать с маньяками и инопланетной нечистью.
Инициатором таких испытаний чаще всего был младший сын Командора Артём. Он стоял со старым отцовским секундомером на границе света и тьмы, – там, где ещё можно различить при слабом дневном свете стрелку секундомера. Любой, кто проходил такое испытание, должен был выдержать за углом штольни десять минут, причём он сам решал, когда вышло его время. Иногда мысленно ведёшь счёт секундам и минутам, думаешь, – всё, время вышло. Отсчитываешь в уме ещё минуту для страховки, а когда выходишь, – оказывается, прошло всего пять минут.
Чтобы испытуемому темнота не казалась слишком приятной, пацаны пытались всеми силами усложнить ему жизнь: то в полной тишине вдруг кинут камень, который гулко стукнув в стену, заставит рвануться из груди сердце; то кто-нибудь затаится за углом и в самый напряжённый момент начинает нарочито громко сопеть, будто страшное чудище, запыхавшись от погони, наконец нагнало тебя и замерло перед финальным прыжком.
