Когда начинаешь убеждать его в том, что это дело сугубо личное, что на вкус и цвет товарища нет, он легко соглашается:

– Да, ты прав, – но через минуту снова на той же волне: – А ты бы с ней закрутил?

– Я – нет.

– Вот и я думаю, зачем она мне? Она только за этот год с тремя уже крутила.

Когда он наконец делает выбор, вопросы сводятся к другому:

– Как думаешь, о чём с ней лучше говорить?

Тут мне приходится делать умный вид, чтобы не признаться в том, что я и сам у кого-нибудь совета попросил бы. Странно получается: если девчонка тебе безразлична, ты перед ней король: весёлый, остроумный, обаятельный, но едва попадается та, которая тебе нравится, ты столбенеешь перед ней дурак дураком и что ни слово, то невпопад.

Другой на месте Влада чувствовал бы себя альфа-самцом: он хорошо сложен, смазлив, но всё портит неуверенность в себе. В нём уживаются два противоположных начала: с одной стороны, он воспитан отцом в пацанском духе и иногда в нём просыпается настоящий сорвиголова, а с другой стороны он робеет в кабинетах, что-то мямлит перед любым мелким чинушей, теряется в присутствии девчонок.

Он ещё пешком под стол ходил, когда отец уже учил его тому, что главное в этом мире – умение постоять за себя и никогда не прятать «клыки». Забылся на минуту, спрятал – считай, сожрали тебя живьём.

Уже тогда отец на руках поднимал его к боксёрской груше, криком и понуканиями заставляя колотить её кулаками и доводя этим до исступления, до злых слёз. Влад хороший рассказчик, да и мне на воображение грех жаловаться, но я всё равно не могу представить себе ту картину. Почему-то лезет в голову бедняга Рекс и старая промасленная спецовка, при помощи которой я воспитывал в нём злость.

Есть такая категория отцов, которые, пытаясь воспитать сыновей настоящими пацанами, перегибают палку. Кому-то из них кажется, что сын не похож на него и растёт размазнёй, другой сам был ботаном и теперь стремиться уберечь сына от судьбы школьного «козла отпущения».

Помню, в детстве шёл к однокласснику через чужой район города и во дворе какой-то пятиэтажки напоролся на «блокпост» в виде разорённой детской песочницы, в которой стоял, сунув руки в карманы джинсов и остренько подняв вверх плечи, местный пацан. Мальчишка был рослее и старше меня. Если мне тогда было лет десять, то ему все двенадцать. Он чувствовал себя самым крутым «на районе» и старался подражать пацанам возрастом постарше.

«Ты чё здесь ходишь?.. – задиристо чеканил он стандартные пацанские фразы, тоненько и презрительно цвиркая слюной в песок. – Это наш двор». И подошвой кроссовки с хрустом крошил трухлявый деревянный бортик песочницы, словно показывая: смотри, с тобой будет так же.

Драться не было никакого желания, но кто меня спрашивал, – отбиваться пришлось и руками, и ногами. В конце концов я оказался лежащим в песочнице, а мальчишка победителем восседал на мне верхом. Я уже собирался зубами вцепиться ему в руку, но тут нащупал под рукой песок и, недолго думая, швырнул полную жменю пацану в глаза. Эффект получился неожиданный: мальчишка испуганно вскочил на ноги, суетливо крутился на месте, приложив к глазам ладони.

Мне бы в тот момент рвануть наутёк, но взыграл древний инстинкт, не позволивший перед лицом близкой победы, выбрать хоть и благоразумное, но позорное бегство. Пока пацан тёр глаза, я кулаками без разбора настучал ему так, что он повалился от бессилия на колени и, прикрывая голову ладонями, заголосил как последняя девчонка.

Отец мальчишки видимо наблюдал драку с балкона, ибо через минуту был уже на месте побоища. Глянув на его огромную фигуру, я понял, что в этот раз бегство будет не позорным и рванул так, что только песок взметнулся из-под кроссовок, но куда мне было с моим детским коротким шагом против «ходуль» разгневанного отца? Он несколько раз прыгнул вслед за мной к бельевой площадке, сграбастал за шиворот и вытащил меня из-под развевающегося на ветру подсинённого пододеяльника.

Волоком подтащил к песочнице, встряхнул за шиворот, чтобы я укрепился на ногах.

– Бей! – коротко приказал он, отрывая руки сына от глаз и показывая пальцем в мой нос.

Испуганно отстранив голову, я сдвинул к переносице глаза, чтобы навести резкость на почти уткнувшийся мне в нос указательный палец. Мальчишка шмыгал носом, нерешительно глядя то на меня, то на отца, – к мокрым щекам прилипли песчинки, глаза красные, волосы всклочены.

– Бей! – сделав порывистый жест, будто хотел воткнуть палец в землю, мужик крикнул так, что и я и мальчишка одновременно вздрогнули. – Ну!

Пацан так нерешительно двинул меня в нос, что я без проблем успел утянуть голову в плечи и подставить под удар сдвоенные кулаки.

– Руки опусти! – рявкнул мужик.

Я как загипнотизированный опустил руки, с обречённым видом шмыгая носом, и угрюмо глядя исподлобья.

Мальчишка секунд десять нерешительно потряхивал кулаком, примеряясь к моему беззащитному носу, потом вдруг бросил руку вниз и, развернувшись, рванул прочь, плечом вклиниваясь между наполненными ветром, похожими на огромные подушки пододеяльниками.

– Стой! – обескуражено крикнул ему отец, бросаясь вслед. – Стой, я сказал.

Мне и сейчас видится та странная картина: здоровенный мужик догоняет сына, отчаянно отмахиваясь от повисших на его пути простыней и пододеяльников. Странная для меня уже тем, что отец никогда не учил меня драться. Улица учит многим вещам сама. И не только плохому. Видно у тех пацанов, которым подражал мальчишка, имелись понятия о чести, не позволявшие бить соперника, когда тот не может дать сдачи.

По рассказам Влада отец у него из такой же категории как у того мальчишки. В какой-то момент своим жёстким воспитанием он перегнул палку настолько, что Влад стал бояться его. В результате влияние матери оказалось сильнее.

Пацанское воспитание, конечно, не пропало даром, но дремлет оно так глубоко, что разбудить его можно только доведя Влада до такого состояния, когда разум полностью отступает перед чувствами и инстинктами.

В прошлом году в Кишинёве мы с ним ввязались в драку с какими-то местными беспредельщиками, вот тогда я впервые и обнаружил у Влада это глубоко спрятанное качество, более важное в драке, чем физическая сила – готовность идти до конца. Меня тогда теснил крепкий парнишка, я только увёртываться от ударов и руки подставлять успевал, а Влад один разогнал двух амбалов, каждый из которых был крупнее его.

Во всём облике Влада читалась не только безумная решимость, но и такая звериная жажда сцепить «клыки» на горле врага, что ошарашенные амбалы отступили. Сплёвывая кровавую слюну на тускло освещённый далёким фонарём асфальт, то ли придумывали новую тактику для нападения, то ли стыдились признать поражение.

Наконец тот, который был разумнее, сказал:

– Оставь, Дан, видишь, его переклинило. Не хрен с психами связываться.

Так и убрались восвояси, сплёвывая с губ кровь и обещая разобраться с нами в другой раз.

С Владом невозможно поссориться на почве политики: начнёт гнуть какую-нибудь походя подхваченную из телеящика мысль, а ты пытаешься его переубедить: не, чувак, ты не прав, всё на самом деле устроено вот так и так. Он некоторое время будет слушать, потом, так и не дождавшись пока ты закончишь мысль, перебьёт: «Да Бог с ним, какая разница – так, значит, так. Что ты грузишься по мелочам?»

Завидую его пофигизму в отношении всего, что происходит за пределами вытянутой руки от него. Глядя на него, иногда думаешь: а, что если отключить интернет и телевизор? Ничего не знать, ничего не видеть! Это же какое счастье будет!

А вот в том, что касается его лично, Влад любит сам себе создавать проблемы на ровном месте. Вот и в этот раз он хмурит брови, глядя в дисплей смартфона.

– Ты время видел? – нарушаю я молчание.

– Начало второго и что? Сам сказал – через час.

Влад опускает голову, полностью пряча лицо в тени капюшона, вздыхает над смартфоном как средневековый монах над чётками. Я его понимаю – обстоятельства! Такие серьёзные, что недели три он уже не просит у меня советов о девчонках. Судя по всему, никакие советы уже не помогут.