Уличные фонари пробивались сквозь туман тусклой чередой лун. "Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела..." Чушь! Никакой луны не было.
Он не выдержал и заскочил в агентство, стараясь умерить походку. Если что - ночуем в аэропорту...
Кассовый зал был также уныло-сер и малообитаем.
- А я боялась, что вы опоздаете и не успеете до закрытия...
Билет был. Дрожь стала слабеть. Себе она взяла десятку. Можно было идти.
Он потоптался на месте.
- Как вас зовут?
- Оля.
- Вы очень красивы.
- Спасибо.
- Давайте сходим куда-нибудь...
Она посмотрела и просто сказала:
- Давайте. Только вы подождите на улице.
Туман пронизывал его, казалось, до костей, из носа капало. Чтобы унять дрожь, зашли в первое попавшееся кафе - это оказалось кафе-бульонная с тремя хмурыми посетителями. Заказывать горячую мутную жидкость не хотелось. Персонал смотрел неприязненно.
Он предложил ей Кировский театр - им двигало желание побыть в тепле и ярком свете. К тому же это была бы достойная культурная программа.
Давали "Травиату". Билетов - кто бы сомневался! - не было. Он решительно сунулся в окошко администратора:
- Я от Розенбаума. Два билета, пожалуйста.
Администратор поднял к нему лицо, усмехнулся и дал пятый ряд.
Пели красиво, но статичная постановка - стоят-поют - показалась скучноватой. Интереснее было глядеть сбоку на её чёткий профиль и грудь в приталенном жакете.
Зато понравился буфет в антракте, потому что тихо и без оперных страстей с заламыванием рук; и давали крендельки с кофе для дамы. Сам не ел, разглядывал её, прикидывал - да-нет. И был рад, что вдвоём в этот вечер, а мог бы валяться на полу в аэропорту до утра.
Внезапно ощутил, что вокруг пялятся на эту девушку в строгом тёмно-синем костюме с белой блузкой. Странно. "Русалка на ветвях сидит", что ли? Или в театр в рабочей одежде не ходят?
После представления, естественно, провожал её до однокомнатной квартиры на Луговой, оставшейся ей от отца. Там она угощала чаем с бутербродами и финским апельсиновым джемом (откуда у финнов апельсины?). Понял, что очень голоден; хотелось поесть побольше, но сдержался.
Оля собиралась в отряд бортпроводников, но не попала в набор. Быть может, на следующий год...
Опасался, что она спросит о семье, а он не сможет соврать или соврёт неправдоподобно. Чтобы опередить все вопросы, старался больше говорить. Вспоминал о красоте Чукотки, где работал электриком на прииске (инженеры не требовались), чтобы заработать на кооператив; о том, что в поселке на две тысячи мужиков приходилось едва ли шестьсот женщин, и как за них боролись и дрались. Рассказывал о первой институтской любви - знал, что это нравится женщинам.
Но невесть откуда напавшая усталость спутала все планы. Не потому ли он проснулся среди ночи на раскладушке рядом с её диванчиком. И Оля сразу же, будто ждала, открыла глаза. От того, что она рядом, стало спокойно. Всё будет хорошо. Он благодарно протянул к ней руку. Она дала ему свою. И ощущая лёгкую невесомость её ладони, снова уснул.
Едва не проспали - Оля его разбудила; ещё затемно надо было в Пулково. Он быстро оделся, взял свою дорожную сумку и посмотрел на неё. В свете матовой лампочки, в халатике, без каблуков она показалась хрупкой и близкой. Он шагнул к ней что-то сказать или просто пожать руку на прощанье - мол, не обессудь, но как-то нечаянно они поцеловались. Губы её были мягкими и тёплыми...
Мать не спасли.
Уже с дочерью-студенткой - спустя, спустя, спустя - и сыном-школьником он приехал в Кишинёв на могилу матери - повиниться, проститься, а затем повернуть на север, на Невский проспект, к столь желанным ими белым ночам...
В Летнем саду играл симфонический оркестр. Сумерек не было. Спать из-за светящегося воздуха казалось невозможным, да первое время и не хотелось.
Из таксофона он позвонил Розенбауму. Автоматический женский голос ответил - такого номера не существует. Набрал Луговую - здесь такая не живёт и при нас никогда не жила. Порылся ещё в записной книжке и набрал Романа.
- Слушаю, - прожурчало с той стороны. Это был его голос, несколько потускневший от времени.
- Я от Розенбаума, - сказал Даниил. - Помните меня?
- Я вас не понимаю, - буркнул собеседник и положил трубку.
Даниил вытащил свой компактно-весомый "Никон" и снял сына с дочерью у золотящегося, от застывшего на горизонте солнца и подсвеченных им зданий, парапета.
За время его отсутствия старая записная книжка обезлюдела. Её можно без сожаления выбрасывать в канал.
