Не сотвори себе кумира, – увещевает Библия; не сотвори себе зависимость, – напирают психологи и феминистки. Ни у тех, ни у других нет готовых инструкций: как быть, если в превратностях жизни тебе встретится бог?

Как быть, если однажды ты приготовишь этому богу салат и курицу с рисом, а он попросит добавки и будет тихонько постанывать от удовольствия?..

– Уф, не могу больше! – (Откидываешься на спинку стула, с усмешкой похлопывая себя по животу. Лес в твоих глазах сейчас кажется не угрожающим, а уютным – зелёный, хвойно-свежий покой). – Очень-очень вкусно, Юль! Спасибо.

Я не ждала столь милостивого приговора на твоём кулинарном суде. Правда не понимаю, что там такого сверхъестественно вкусного, – но улыбаюсь тебе, стараясь не слишком истерически сиять.

– Тебе спасибо, мой господин.

Одобрительно взглянув на меня, идёшь в комнату и с кошачьей плавностью перетекаешь на диван – полежать. Я взглядом спрашиваю разрешения и пристраиваюсь рядом.

– Странный день… – произносишь с задумчивым вздохом, рассеянно ероша мои волосы. – Опять всё утро делал эти идиотские ведомости – помнишь, рассказывал тебе? И опять то в них не так, это не эдак, убирай, переделывай… Нудятина бессмысленная.

– Это те самые – по дисциплинам, которые вы будете сдавать? – уточняю, порывшись в мысленных архивах. Ты довольно легко раздражаешься, если я путаю или забываю что-то, связанное с твоей работой; по этой болотистой почве лучше шагать с осторожностью.

– Да-да. Они.

– Вы будете сдавать – и вы же, сами, делаете зачётные ведомости? Не члены комиссии, не кто-нибудь из начальства?..

Улыбаешься краешком губ.

– Чушь какая-то, да? А вот меня уже и не особо удивляет. Привык.

Поудобнее укладываюсь головой у тебя на плече. Всё-таки многое в твоей новой жизни мне до сих пор сложно осмыслить.

– А после обеда что будет?

– Строевой смотр, – ты безмятежно смотришь в потолок, но твоя рука сползает ниже – с моего затылка на лопатки, потом на поясницу, потом… Выгибаюсь, крепче прижимаясь к тебе.

– Снова? Ты же говорил, он был в конце прошлой недели?..

– Конечно, снова, – фыркаешь от смеха. – Скажешь тоже! Они могут и каждый день его ставить – пока все не будут без замечаний. Что почти невозможно… Кстати, поищи потом носовой платок! И зелёные нитки. Всё остальное вроде бы есть, а вот платок с нитками я куда-то дел…

– Уже нашла. Сложила в коробочку, – бормочу я – с трудом, потому что твои пальцы поглаживают и тут же больно сдавливают мне ягодицу. – Когда разбирала на подоконнике.

– Умница.

Поворачиваешься набок – так, что пряжка твоего ремня упирается мне в живот; хочу приподнять футболку, чтобы чувствовать её холод, – но смущаюсь. Незаметно вдыхаю глубже; рукав оливково-зелёного нательного белья, как и все твои вещи, пахнет тобой: немного дыма, немного пота, но главное – едва уловимый, прело-лесной аромат кожи, присущий только тебе. Не помню, чтобы ты когда-нибудь пользовался парфюмом, – и хорошо: тебе идёт не бояться своего естественного запаха. Пристально смотришь мне в лицо.

– Ещё Сомов нёс опять всякую хуйню… Ну, капитан, с которым у нас конфликт, помнишь?

– Помню.

– Небезынтересный персонаж, на самом-то деле. Но границ вообще не чувствует.

Ты часто называешь людей персонажами; в этом чуется жутковатый символизм. И пугает, и зачаровывает. Я сразу будто вижу их – кукол, выстроившихся на сцене и готовых к своим ролям, покорных воле грозного Карабаса с плёткой. Порой в своём авторски-божественном произволе ты доходишь до дерзости; например, однажды, в одной из записей в соцсети, ты обратился так в открытую: «Добрый вечер, персонажи!»

Если кто-то ещё из твоих знакомых, помимо меня, в это вдумался – то, наверное, тоже не спал в ту ночь.

– Давно считаю, что надо его как-то приструнить. Базарит без меры. Сама знаешь, что я пацифист, против драк и всего такого, но с Сомовым… Иногда вот слушаю эту ересь – и хочется прямо… – (Отвлёкшись от поглаживаний, делаешь странное движение руками – точно выжимаешь что-то мокрое. Вздрагиваю). – А слова вообще не помогают! Хоть в шутку, хоть всерьёз, хоть намёком – не затыкается, и всё.

– А что говорит? Что-то в связи с теми ведомостями?

– Да нет – вот именно, что даже не по работе… Хренотень всякую. Сегодня опять на «пиджаков» залупался.

Военные, которые учились в гражданском вузе, – мысленно перевожу я. В причудах этой внутренней иерархии разобраться тоже непросто. На тебе разграничение «пиджаков» и тех, кто закончил военные учебные заведения, отразилось двояко: с одной стороны, пришлось с первого дня службы отвечать на ироничные выпады и стискивать зубы, слыша глупые стереотипы вроде «мальчики из универа – пороха не нюхали»; с другой – ты занял своё излюбленное место лидера оппозиции и иногда откровенно наслаждаешься тем, чтобы поостроумнее парировать эти выпады и опровергнуть стереотипы.

– И ничего нового, опять же! Но вот знаешь, терпения не хватает… – опасно усмехаешься. – Ничего. Придумал я уже пару схемочек, как с ним справиться.

Схемочки и комбинации – ещё один сигнал тревоги в твоей речи. Кажется, теперь капитану Сомову не позавидуешь.

– Например?..

– Ну, например, можно настроить против него Жилина. Точнее, глаза ему раскрыть… Я уже придумал, как. – (Вдруг подаёшься вперёд, и твой голос из расчётливо-сухого вновь становится мурлычущим). – Осталось только дождаться дня, когда они вместе забухают и меня захотят позвать. Такое регулярно случается.

Мычу в ответ что-то невнятное; ты позволяешь мне прижаться ещё и чуть-чуть об тебя потереться. Голыми ступнями задеваю грубую ткань твоих штанов. Мысли путаются.

– Люди вроде Сомова хороши как винтики в системе – и всё, – продолжаешь ты, словно не замечая моей горячки. – Больше от них никакого толку. Он только здесь и может выёбываться, а поставь его перед реальной проблемой – опозорится. Очень боюсь, что, если останусь, сам деградирую и буду таким же винтиком… А ты уже возбудиться успела, что ли? – шепчешь с гортанной насмешливостью – безо всякого перехода. Прячу в ладонях пылающее лицо и неловко выдыхаю:

– Ну… Ты же в форме.

Проводишь рукой по моей груди; нажимаешь сильнее, и меня пробирает дрожь.

– Я думал о тебе на работе… – шепчешь мне в ухо. – Хочу, но боюсь, что не хватит времени.

– Точно не хватит, мой господин?..

Отстраняясь, проходишься губами по моей щеке – той самой, которую хлестал вчера. Я безвозвратно уплываю куда-то; берусь за твой ремень… Ты с полустоном – но решительно – перехватываешь моё запястье.

– Ну вот что ты делаешь, Тихонова? Уже очень захотел из-за тебя… Но надо идти!

И спустя пару минут ты исчезаешь дурманным вихрем – напоследок шлёпнув меня по попе.

*

(Несколько лет назад

Размашисто исписанные листы один за другим летят на пол – своеобразная форма снегопада. Вера всегда очень экспрессивно готовится к экзаменам: в сессию наша тесная общажная комнатка напоминает ставку какого-нибудь генерала во время войны или каморку частного детектива, полную заметок, досье и газетных вырезок. Повсюду валяются тетради и книги, из-за стикеров и закладок похожие на цветных ежей, а их хозяйка то бродит туда-сюда с красными от недосыпа глазами, то цедит кофе и громко сетует, что ничего не сдаст.

Я не отвечаю на эти сетования – хотя в итоге Вера всегда всё сдаёт, и крайне редко – хуже, чем на «отлично». Понимаю, что бесполезно спорить.

По сравнению со страданиями Веры, моя подготовка выглядит скромно; я даже позволяю себе делать перерывы и спать по ночам.

Тем более, в эту сессию мои мысли заняты совсем не синтаксисом и не экзистенциальной проблематикой современной зарубежной литературы. Благодаря тебе, в моей жизни хватает и недосказанных неполных предложений, и экзистенциальной проблематики.

– Чёртова предикативность!.. – восклицает Вера, швырнув на пол очередной лист. Сидя за другим столом, я сострадательно вздыхаю. – Ничего не понятно! Как это выстроить в единую систему, если все концепции друг другу противоречат?!