– Не, я сам, я рано будюсь. Весной всегда. – Получилось не очень убедительно, поэтому Кайдан, запнувшись, добавил: – Однако, ты забегай, если что.

Колька с Сенькой постарались сдержать улыбки и со всей возможной серьёзностью закивали головами: добряк мог не только рассвет проспать, но и в борозде средь белого дня закемарить. Кайдан внимательно проследил за выражением лица приятеля – напарник выглядел серьёзным, и для этого у него были веские причины. Главной была та, что Держи Кардан, хоть и был обидчивым засоней, но и трудиться мог не покладая рук и без продыху. Иной раз Ермошка силком сдергивал его с трактора или забирал гаечный ключ, видя, что добряк может выпасть из кабины или уронить железяку себе на голову от усталости.

Так что приятели расставались как всегда по-дружески и в добром настрое. На предложение добрячки забежать на ужин Кайдан отрицательно замахал руками: у самого-де дома еды навалом, как бы не попортилась. На этом и разбежались.

Колька всегда считал, что нет большей радости, чем затихариться с новым сборником задач на полатях за печкой и отвлекаться только на глоток ежевичного взвара из большой глиняной кружки. Почему тогда так будоражит предвкушение счастья, когда весенним утром, только солнышко глянуло из-за леса, усаживаешься за рычаги трактора, а за лобовым стеклом не тронутое пока плугом буро-зелёное море. Рядом друг Кайдаша, вдали краснеет платьишко сестры – кудри встрёпаны ветерком. Мотор урчит, всё готово – вперёд!

Вороны и чайки слетаются на парящую живым теплом борозду, каркают и галдят, взлетают заполошно, садятся снова, бранятся за поживу в виде жирных червяков и личинок. Радуются тоже: весна ведь для всех. Перевёрнутая плугом земля местами блестит матово как уголь антрацит, местами сереет песком, а пахнет терпко и сладко так, что в кабине перебивает жаркий запах солярки и моторного масла.

Колька с Кайданом заработались так, что и заход солнышка проморгали. Очухались они, так будет правильно сказать, когда обнаружили, что пашни уж и не видать стало. Только тогда Коля заглушил мотор, огляделся. Прихватив ветошь, ступил на замершую тихо гусеницу трактора, а с неё соскочил на пашню. Кайдан следом. Колька солидно обтер промасленной тряпкой руки, вытер вспотевшие лоб и щёки. И сразу вся солидность пропала: вместо озабоченного механизатора на перевёрнутом пласте земли стоял чумазый мальчонка. Точнее, два, так как Кайдан оказался не менее чумазым, что не трудно было обнаружить и в сумерки. Оба добряка притомились отчаянно, поэтому просто стояли, молчали, оглядывали широкое, не охватить всего взглядом, поле. Готовое к посеву. Тихо. Хорошо! Колька заулыбался счастливо. Кайдан расплылся в улыбке тоже. На небо выплыл месяц.

Внезапно над краем леса полыхнуло, затем раздался резкий, свистящий звук… Гул быстро ширился, сполохи превратились в оранжевое зарево.

«Ёшкин клёш!», – непонятно, но выразительно и громко вскрикнул Колька и заскочил в кабину трактора. Кайдан – за ним. Прямо с поднятым культиватором на сцепке, машина с неприличной для себя прытью развернулась на месте и рванула в направлении Дубравы. Ребята напряженно вглядывались в едва освещенный фарами просёлок и, лишь обменявшись разок встревоженными взглядами, сосредоточенно молчали. Да и то, о чем говорить, когда и так всё ясно: на Дубраву неслась стая ведьм. То, что это была именно стая, а не одна баба-яга, ребята сообразили сразу. Они никогда не видели, чтоб яга моталась по лесу с кем-нибудь, кроме гиены, но мысль про целую свору яг пришла им в головы одновременно. Как не прийти, когда гул десятков реактивных моторов и пламя выхлопов, казалось, заполонили собой весь небосвод, а не рвались из одного места.

Даже в слабом свете тракторных фар были хорошо видны подсвеченные вспышками сполохов верхушки деревьев и крыши домиков. Дым тянуло поверху, оттуда же были слышны треск ружейных выстрелов и гул ветродуев. Большого пожара пока не видно было – Колька смекнул, что из-за весенней промозглости воздуха.

Над клубом несколько раз полыхнуло, что-то взвыло, на крышу то наваливался, то отлетал от нее противный истошный визг. Колька подкатил к избе-читальне и, не выключая фар и двигателя, вывалился из кабины. Кайдан кубарем за ним.

В бликах света, среди лоскутов едкого сизого дыма мелькнуло знакомое красное платье. Сенька, знамо дело. Она отчаянно дергала скобу перекошенной двери подсобки, и Колька знал зачем: в подсобке неделю тому назад он установил водяные краны пожарных труб. Он даже догадывался, кого сейчас сестра крепко костерит, дергая изо всех сил за дверную скобу и упираясь одновременно красной кроссовкой в дверную коробку. Откуда бы ей знать, что всего-то и надо было сначала дверь приподнять, потянув ручку наверх, а потом только дергать. Колька отодвинул плечом сестру, ухватился двумя руками за металлическую загогулину и подтянул дверь вверх. Сенька рванула дверную скобу на себя – дверь резко распахнулась. Девочка отпрянула, при этом на лету сшибла стоящего позади Кайдана. Водилкин, не раздумывая, впотьмах и на ощупь добрался до водяных вентилей, крутанул барашки кранов, и славная троица с восторгом встретила ударившие в стены и по крыше клуба струи воды. Вовремя. Змейки дыма на раскаленной крыше сменились шипящим водяным паром. Коля еще не успел вынырнуть из темной подсобки, а Сеньки уж и след простыл. Кайдан с приятелем, разинув рты, с минуту восторженно наблюдали за победой воды над жаром и хищными язычками пламени на бревенчатых стенах клуба. Затем разом встрепенулись и обернулись вслед убежавшим в сторону своей избушки красным кроссовкам. В неровном свете луны, скачущих бликов огня с разных сторон уверенно разглядеть домик было невозможно. Пожара, однако, не видать, и это добрый знак. Бежать всего-ничего, через поляну – и вот она, Сенька, громыхает ведром, черпая из лужи воду.

Добро хоть домик спрятан среди веток, а над ним еще мощные стволы дубов, толстые ответвления и густая крона с едва распустившимися листочками. Крона дымится, струйки сизого дыма спускаются вниз, не понятно, что с домиком. Колька на всякий случай кинулся за садовым ведром, что хранилось под избушкой вместе с другим садовым хозяйством, Кайдан – на помощь Есении. Он выхватил из рук добрячки полное ведро и, кряхтя, поволок его вслед за уже скакавшей вверх по лестнице хозяйкой. Когда Водилкин допыхтел, волоча за собой ржавую лейку с водой – ведра он не нашел – до террасы, то обнаружил, что с домиком все в порядке, а сестра плещет воду на ствол их домашнего дуба. По стволу вниз сползала серая, слепая пелена.

Колька опустил на пол лейку, засунул руки в карманы и, задрав голову, стал разглядывать ствол и крону дуба. Одного, затем другого. Кайдан сделал тоже самое. Сенька забросила руки за спину, сцепила пальцы и сосредоточенно разглядывала доски пола, одновременно постукивая носком кроссовки по дереву.

– Ты б к себе домой сбегал глянуть, как там. – Коля, не переставая вглядываться в небо, обратился к другу. – Если что, кричи. А то прибегай: не слыхать ничего. Грохот.

– Ладно, я сейчас, быстро. Туда быстро, – Кайдан приумолк, подумал и добавил: – И обратно быстро. Вот. Коль, а воевать?

– Ты беги сейчас. Ладно? И, если что, обратно, – рассеянно глянул на друга Колька и перевел взгляд на сестру.

Тем временем реактивный гул и пламя начали удалятся, смолкли ружейные выстрелы, стихли ветродуи. Светила невозмутимо тусклая в дымке луна, сквозь ночные ветви деревьев отсвечивали оранжевым возгорания.

«Как зуб выдернули», – подумалось Кольке. О чем подумалось Сеньке сказать было трудно: она молча, плотно прижав подбородок к пуговицам на платье, сверлила взглядом доски под ногами. Кольке Биномычу ничего толкового в голову не приходило – и это его беспокоило. Страх прошел, когда еще в клубе воду открывал, беспокоил странный вязкий дым на стволах деревьев, тревога, разлитая в воздухе. Сестра к тому ж как-то странно застыла. Понятно, что все непонятно, но вот почему идей не было, кроме как схватить лопату и бежать навстречу супостату, сердито крича у-у-у-у-у-у! Странно очень: пирожков с черникой-ежевикой иногда не хватало – было дело, но чтоб идей! У Кольки?