Тропинка, петляющая меж дубами и разнолесьем уже подсохла, а выше, где на склонах гор поселились сосны и ёлочки, и вовсе вытоптана до скалистой основы. Трава вдоль тропы ярко-зеленая, крошечные листочки на ветках деревьев как салатики.

Погуляв по хвое между золотистыми стволами сосен, тропка покатилась в низину, поближе к речке, влажным лугам с сочной зеленью трав. Скоро и цель похода – болотца с изумрудными кочками, где уже выстрелили вверх перья душистой черемши.

Юра впереди замедлил шаг, стал вглядываться в прогалы меж деревьями, прислушиваться. Сенька послушно вернулась в строй и стала вопросительно смотреть в спину бондаря: разве можно услышать отсюда чавкающего медведя? А лучше бы и вовсе подшуметь, чтоб не напугать косолапых внезапным появлением – захваченный врасплох медведь часто переходит от испуга в буйство.

Юра, подняв руку, дал знак остановиться и замереть. Замер сам, приложив ладонь к уху, и стал внимательно слушать. Сенька тоже приложила ладошку: так положено, если желаешь услышать побольше звуков. Девчонки на тропе за спиной у кудрявой подружки замерли, приложили ковшики ладоней к голове и сделались серьёзными. Вслушивались. А как же.

Есения быстро поняла то, что и без ладошки у уха было понятным: над долиной, по-над лесом висел гулкий, свистящий шум. И это не было чмоканьем лакомящихся черемшой медведей. Не только Сенька и Юра, но и вся ватага на тропе очень быстро распознала, что за гул рушил ласковое птичье разноголосье утреннего леса. С таким звуком режет воздух реактивное помело – излюбленное средство передвижения баб-яг. Можно сказать и бабояг и ведьмучек, но дела это не меняет: беда подкрадывается к Дубраве.

Юра наконец убрал руку от уха и, переместив её к затылку, задумчиво его почесал. Не сказать, что делал он это испуганно, отметила про себя наблюдательная Есения, но встревоженно – это точно.

– Что делать будем? – Юра обвёл внимательным взглядом лица друзей и остановился на сияющей улыбке стоящей сразу за ним кудрявой добрячки. То есть Сеньки. Понимающе вздохнул и разыскал взглядом Мишку-Кедрову Шишку.

– Бежать? – с готовностью встрепенулся лесовик.

– Куда? А черемша! – нахмурила смоляную бровь Есения.

Юра неожиданно рассмеялся, покачал головой и, сквозь смех, вымолвил:

– Мишка просто побежит предупредить ребят в Дубраве.

Вожак, не понаслышке знакомый с Сенькиной тягой к опасным приключениям и её бесстрашием, вопрос девчонки оценил. Остальные оживились, и, хоть и было им немного не по себе, но черемшу собирать решились. Ничего удивительного в таком единодушии не было: всем известно, что добряки, мальчишки и девчонки, – все не робкого десятка. А наоборот.

Между тем широкая, влажная луговина, что открылась взгляду ребят, ступившим сторожко на её край, ничем неожиданным не удивила. Как ни вглядывался Юра вдаль с высоты своего роста, как ни всматривалась и вслушивалась Сенька, выскочив на несколько шагов вперед на открытое место, – ни медведей, ни аистов, ни ревущего пламени реактивных моторов. Тихо, даже птичьего щебетания на слыхать. Солнышко, голубое небо, зелень травы, лёгкие облачка на небе, ни ветерка. Ни звука, даже комары притихли. И до этого было тревожно, а тут вдруг душно стало враз. Нерадостно, как бы и не весна вовсе вокруг, а хмурая осень перед снегом. Даже Сенька смутилась: вроде добрая битва намечалась, а вместо – скука стылая, тишь гнетущая.

Первым спохватился Юра-бондарь: прекратил озираться, затем прошёлся по густой траве, рассматривая что-то под ногами. Добряки, сгрудившись растерянно в сени деревьев, сперва не решались шагнуть вперёд и лишь молча переглядывались. Тишину разбудил звонкий Сенькин вопрос: «А Марк-то где?»

Все разом встрепенулись, как будто ждали и гадали, а Марк-то где. Добрячки оживились, затараторили – оно и понятно: с Марком повеселей, понадёжней. И действительно, куда он пропал? В лес и луга полетели звонкие разрозненные голоса «Марк! Марк!». Потом все хором: «Марк! Марк!»

Юра нахмурился, но к молчанию призывать не стал, лишь вглядывался в небо, посматривал на верхушки деревьев, прищурился на дальний край поляны. Сенька не удержалась и ускакала по лугу туда, где открывались кочки с заветной черемшой. «Ну что с ней поделаешь», – молча покачал головой бондарь, а вслух, переждав дружные кричалки добрячек, позвал громче обычного: «Ребята, запамятовали зачем пришли? Айда в поле! Марк найдет: услыхал уж, поди!»

Договорились, что, если вдруг загудит в небе, то всем тикать дружно в лес под деревья. А пока дружная компания шустро взялась за сбор дикого лука.

Сенька враз набрела на бугорок, густо поросший пахучими листьями, и не удержалась – едва вырвав из земли корешок, впилась зубами в сочную, хрустящую мякоть. Легкий запах чеснока, горчинка, кислинка, сладость – вот такая на вкус весна для добряка. Не переставая хрустеть, девочка оглянулась вокруг, и с улыбкой обнаружила своих подружек и ребят, дружно грызущих зелень. «Как зайчишки», – подумала Сенька и продолжила жевать и улыбаться не занятой половинкой рта. Только она нагнулась за лукошком, как откуда ни возьмись появился Марк, шагнул к Сенькиной плетенке и свалил туда добрый пук черемши. Клюшка, как меч, торчала у него за спиной. Он подмигнул добрячке и продолжил сноровисто дергать стебли, медленно удаляясь в сторону других ребят. Сенька опешила поначалу, затем собралась спросить что-то, потом передумала: придёт время, сам скажет.

Когда солнышко изрядно поднялось над лесом и даже стало припекать, Юра разогнул спину и оглянулся. Добряки разбрелись по всей поляне, из травы там и сям, как полевые цветы, краснели, белели, желтели и голубели косынки, банданы и бейсболки. Добряк прищурился на солнце, опустил взгляд на свой забитый под край зеленью короб, снова обвёл взглядом луговину. Неподалёку, улыбаясь, глядела на небо Есения. Лукошко у неё было полным, и гляделось это красиво: янтарная посудина, полная изумрудных листьев. Сеньке, похоже, картина тоже нравилась, потому что она смотрела на свой урожай не переставая улыбаться. На дальнем краю поляны разогнулась долговязая красноголовая фигура Марка. «Го-го-го! Э-ге-е-е-й!» – одновременно закричали и замахали руками и Юра, и Есения. На крик, как по команде, из травы повставали все добряки и стали смотреть в их сторону. Юра скрестил вверху руки и затем, как регулировщик на перекрёстке, взмахнул ими несколько раз в сторону пригорка у кромки леса. Все понятно: так и договаривались на случай перерыва или общего сбора. Добряки, взвалив на плечи поклажу с собранной черемшой, потянулись со всех концов поляны к пригорку.

Сенька, поставив свое полное лукошко в тень у смолистого ствола развесистой сосны, обежала подружек, заглянув в каждое лукошко. Оказалось, девчонки поработали на славу: короба, корзинки, туеса были плотно набиты сочными пучками. У Марка никакой посудины с собой не было – он просто помогал тем, кто оказался поблизости, – поэтому он молча сидел, прислонившись спиной к стволу берёзы и не задавался. Просто сидел, посматривал на друзей и улыбался. Сенька улыбнулась в ответ, и Марк расплылся в такой улыбке, широкой и открытой, что Юрка только рассмеялся, глядя на счастливое конопатое лицо друга. Есения слегка смутилась от вполне ожидаемого результата, слегка нахмурилась и, выждав немного, деловито обратилась к рыжеволосому разведчику:

– Марк, ку-ку! Можно спросить, ты видел что-то оттуда? – Сенька показала пальцем на верхушки деревьев. – Девчонки напуганы были.

– Это правду Есения бает, – посерьёзнел Юра, – хоть больно мы легки на память: за черемшой-от и про ворога запамятовали.

Добряки и добрячки подсели поближе к Марку, устроились полукругом – кто прилёг, кто присел на короб, кто на травку-муравку, обхватив колени руками. Смотрели ожидающе, лица серьёзные.

– Я тут гораздо раньше вашего оказался, – смахнул комара со лба разведчик, – застал ещё двух медведей. Паслись они. Один прямо с нашего краю. Вот здеся, – махнул рукой в сторону ближнего бугра Марк. – Другой на середине обретался. Так грызли лук без памяти, что меня и не услыхали и не учуяли. Я, правда, сверху заскочил.