Он этого не заслужил.

Ее добрый, заботливый, правдивый, честный, настоящий мужчина. Он этого не заслужил, не заслужил той грязи, что льет на него Хазым.

– Не слушай его, – сказала она ему на ухо. – Не слушай. Он просто несчастный одинокий старик, который оттолкнул от себя всех, и теперь не знает, что делать.

– Я знаю, – шепотом ответил Мехмет, целуя ее в макушку. – Знаю.

Она снова вовлекла его в поцелуй, на этот раз более страстный, более глубокий, и он пылко ответил ей, привлекая ее к себе еще теснее, Хазан пыталась стать еще ближе к нему, как можно ближе, одной ногой обхватывая его ноги, прижимаясь к нему всем телом, стараясь показать ему, что он не один, что она рядом с ним, всегда будет рядом с ним, что бы ни случилось, и он водил руками по ее спине, плечам, волосам, в которые вплетался пальцами, целовал ее в губы, подбородок, шею, и она целовала его, куда придется, и воздух вокруг них становился все жарче и гуще, и им надо было остановиться, потому что они договорились, не делать этого в офисе, но она просто не могла, не могла найти в себе силы сказать ему «стоп», и про себя надеялась, что может и он не захочет остановиться.

Но им пришлось.

Дверь резко распахнулась, и они отпрыгнули друг от друга, ошарашенно глядя на вошедшего без стука дядю.

А дядя смотрел на них, ошеломленно раскрыв рот.

– Твою мать, – дядя первым обрел дар речи, переводя взгляд с Хазан на Мехмета и обратно, и Хазан посмотрела на Мехмета, видя его взъерошенный вид, ослабленный галстук, расстегнутые верхние пуговицы рубашки, лицо, перепачканное ее помадой, и она могла только представить, как выглядит она… – Твою мать, не может этого быть! Быть этого не может!

Дядя Кудрет в свою очередь выглядел так, будто он потрясен этой новостью, что было совершенной чушью.

– Ты, сукин сын! – Дядя подскочил к Мехмету, хватая его за грудки, и Хазан бросилась к нему, дергая на себя родственничка. – Как ты смеешь, ублюдок! Как ты смеешь, мать твою! Мою племянницу! Мою племянницу!

Мехмет от удивления не мог пошевелиться, просто ошеломленно глядя на Кудрета, а Хазан дергала дядю за руки, оттаскивая его.

– Дядя, перестань прикидываться! – Крикнула она ему в ухо, когда дядя продолжил орать, что не может в это поверить. – Не притворяйся, ты давно уже все знал!

Кудрет выпустил Мехмета из рук, с яростью разворачиваясь к Хазан.

– Что значит «давно уже все знал», ненормальная? Ничего я не знал, мать твою! Глазам своим не верю, как ты можешь быть такой дурой!

– Дядя, не лги, не лги нам! – Хазан шипела, едва не захлебываясь от злости. – Разве ты не сам все разболтал моей матери еще когда мы с Мехметом даже и не думали об этом, а? Ты же сам ей об этом говорил, когда у нас с Мехметом даже мысли друг о друге не было!

– Да мало ли что я говорил! – Кудрет всплеснул руками, надвигаясь на племянницу. – Мало ли что я кому говорил! Просто подавил чуть-чуть на болевые точки Фазилет, на хрена было это делать? Ты что, меня в кои-то веки решила послушать, так, что ли? Не могу поверить, что ты такая дура! Не могу поверить! С этим! С этим! С этим идиотом! – Взорвался он, тыча пальцем в Мехмета. – Из всех мужиков мира, почему ты выбрала этого, дура ты моя дорогая, а?

– Господин Кудрет! – Мехмет угрожающе двинулся к дяде, и Хазан обеспокоилась, увидев его лицо. Было видно, что он держит себя в руках из последних сил, и Хазан опасалась, что дело могло дойти до драки. Она бросилась к Мехмету, обхватывая его лицо, поворачивая его голову к себе.

– Мехмет, милый, иди, хорошо? Иди, пожалуйста. Позволь мне поговорить с дядей, пожалуйста. – Она смотрела в его подернутые коркой льда глаза, умоляюще говоря ему едва не в губы. – Пожалуйста, дорогой, милый, иди, хорошо? Мы поговорим потом, обещаю, обещаю, позволь, я сама здесь разберусь, я прошу тебя!

– Позор тебе! – Взвыл дядя, глядя на это, и Мехмет дернулся, поворачивая к нему голову, но Хазан опять обхватила его, разворачивая к себе.

– Иди, пожалуйста, милый, иди, ради меня, я прошу! – Она с облегчением увидела, как оттаяли его глаза, и потянув его за руку, повела к двери. – Иди, пожалуйста, иди, я потом приду к тебе, пожалуйста. – У двери она остановилась, прижимаясь к нему и крепко целуя его в губы и еще раз обнимая его. – Иди, пожалуйста. Все будет хорошо.

С этими словами она развернулась к взбешенному дядюшке, гордо встречая его взгляд.

– Какое ты имеешь право? – Сказала она резко, когда услышала, как за ней открылась и прикрылась дверь. – Какое ты имеешь право указывать мне, с кем мне встречаться?

– Указывать? – Дядя ядовито ощерился. – Разве я указываю? Я просто говорю тебе, что ты дура, и что ты не можешь, не можешь с ним встречаться, ненормальная.

– Что? Что тебе в нем не нравится? И знаешь что, нет, мне плевать! Мне плевать, что тебе не нравится, потому что главное, что нравится мне. И мне он нравится, ясно? Мне нравится, и мне плевать, что думаешь ты, что думает мама, и на какие болевые точки ты ей там жал! Болевые точки, поверить не могу! – Хазан схватилась за голову. – То есть, ты просто так, без причины выдумал наш с Мехметом роман, чтобы расстроить мою маму? Что ты за человек такой, Кудрет? Что ты за человек?

– Мы сейчас не обо мне говорим, племянница, – Кудрет махнул рукой, прохаживаясь по кабинету, – совсем не обо мне, ясно? Плевать мне, что тебе нравится, а что нет! Не можешь ты быть с этим типом, просто не можешь! Нельзя!

– Почему? – Хазан всплеснула руками. – Почему? Что не так? Что тебе в нем не нравится, говори?

– Потому что он одна большая проблема, Хазан, ты что, сама этого не понимаешь? Не понимаешь? Он одна огромная бесконечная проблема, Хазан.

– Что ты несешь, дядя? Что ты несешь, и какая тебе разница, мать твою? – Хазан сжала кулаки, едва не топая ногами.

– Почему? Потому что я твой дядя, ты дочь моего брата, ты все, что от него осталось, и ты теперь собираешься связаться с этим… Хазан, – дядя вдруг заговорил тише, подходя к ней. – Ты не можешь с ним встречаться, ты не можешь с ним быть.

– Что именно? Что не так? – Хазан выдавила это сквозь зубы, едва сдерживаясь от желания ударить его.

– О, столько всего, дорогая. Тебе мало того, что ты сама знаешь? Начнем с того, что он больной на всю голову, ты забыла?

– Заткнись! – Хазан угрожающе ткнула в него пальцем. – Заткнись, слышишь?

– Что такое? Правда глаза колет? Ты действительно собираешься связаться с человеком, у которого официально свернута крыша? Ах да, ты уже связалась, дура, о Аллах, какая же ты дура!

– Тебя это не касается! Я отлично знаю, с чем я имею дело, дядя, – Хазан уткнула руки в боки, наступая на дядю. – В отличие от тебя, я видела его страдания сама, своими глазами, когда ты намеренно настраивал его на это, ты помнишь? Когда ты доводил его, бил его по больным точкам, я помогала ему, и теперь ты смеешь использовать это против него?

– Потому что он больной, племянница, понимаешь, больной! – Дядя стучал себя по голове, словно пытаясь ей объяснить. – Потому что это не пройдет, это навсегда, и может быть, потом будет только хуже, понимаешь? Ты связываешься с больным человеком, племянница, как ты этого не понимаешь? Как ты не понимаешь, какое ярмо ты на себя взваливаешь?

– Я люблю его! – Хазан выкрикнула это, сама не сознавая, что хочет это сказать, и ошеломленно замерла, не веря, что сказала это, и сказала это именно ему, этому человеку, а не тому, кому должна была сказать. – Я люблю его, – повторила она тише, уже более спокойно, словно принимая то, что сказала, подумала она, словно окончательно в этом уверяясь. – Я люблю его, и я готова разделить с ним любое ярмо.

– Дура, – дядя простонал это почти со страданием. – Дура! Ты что, не понимаешь, что никакая любовь не стоит испорченной жизни!

– Никто не будет портить мне жизнь, – твердо ответила Хазан. – Никто не испортит мне жизнь, если я этого не позволю. Если Джемиле сломала твою жизнь, то это только твоя вина, и ничья больше, ясно?