***
Мелек мечтательно вздохнула и постаралась выбросить из головы синие глаза красивого парня, которого встретила на празднике обрезания сына госпожи Хюсны. Такой красивый статный был парень, подумала она, жалея, что у нее не было телефона, как у ее подруги Аслы, с фотоаппаратом внутри, а то бы она сфотографировала его. Он сказал тогда, что пришел с Бураком, и Мелек не успела переспросить, с каким, как он пошел в гущу народа, набирать плов на одноразовые тарелки, и потом она видела его только мельком, то он ласково разговаривал о чем-то с тетей Нариман, то танцевал с этой уродиной Айше, потом ей краем глаза показалось, что она видела, как он вошел во двор дома госпожи Бадийи, но когда присмотрелась повнимательнее, его нигде там не оказалось. Потом она опять увидела его, он курил с дядей Фыратом, а потом он пропал из виду.
А через несколько дней в доме госпожи Бадийи был обыск, и семья Гючлю стала предметом сплетен всего квартала. А того парня так никто нигде больше и не видел.
Комментарий к Часть 26
Очень недовольна главой, да и сами видите, я ее буквально выдавливала, были еще три варианта, которые все выбросила нафиг, даже для черновиков ничего не оставила, настолько никуда не годилось. Но подумала, что надо заставить себя это сделать. Во-первых, надо было хоть какое-то действие, и чтобы разрешить уже ситуацию с Джемиле (хотя мне жаль сцену Джемиле в тюрьме, которую я написала в самом начале, да и сцену с праздником обрезания и Мехметом на ней было жалко, но она ничего не приносила для повествования вообще, ну кроме того, чтобы показать, что Мехмет там как рыба в воде, а то мы и так этого не знаем будто?)
Ну и еще один момент хотела вставить, чтобы Мехмет попался и получил по башке, но это тоже вело в никуда, да и хватит Мехмету и его многострадальной голове, не надо уж.
Короче, вот такая глава получилась, надо теперь как-то войти в колею и писать дальше.
========== Часть 27 ==========
Мехмет потер лицо, поправляя букет, и присел на край могилы. Он поднял руки, читая про себя молитву, и провел руками по лицу, прикрывая глаза. Он выполнил то, что просил Синан, но не нашел в себе сил подняться с места.
– Я не верю в разговоры с умершими на могилах, госпожа Севинч, – сказал он, глядя выше надгробия. – У некоторых моих мертвецов могил нет вовсе, но я ношу их в своем сердце. Я стольких похоронил в своем сердце, госпожа Севинч, в том числе и тех, кто еще жив, но уже словно мертв.
Мама, подумал он. Он так и не смог ее навестить. Медсестра из клиники звонила ему, ругала его, но он только жалко отнекивался, оправдываясь работой. Что он мог сказать ей, почему он перестал навещать больную мать, только отправляя для нее подарки курьером, словно стараясь откупиться? Что он мог сказать, что мать ему не мать, и она лгала ему всю его жизнь? Что она украла его у его семьи, и украла родителей у их детей, и сломала жизнь многим людям, и все непонятно из-за чего?
Да, он узнал, что его отец, то есть Джемаль Йылдыз, он погиб на стройке Эгеменов, но это же был несчастный случай? Она потеряла ребенка, и это трагедия, но как она могла, как она могла поступить так?
Когда он смотрел на Синана, на Гекхана и Селин, даже на господина Хазыма, его охватывала ярость, ярость по отношению к матери, хотелось вскочить и признаться уже во всем, все рассказать, сбросить наконец с плеч этот груз, обнять братьев, сестру, впервые в жизни обратиться к кому-то живому, назвав его отцом.
Но этого не будет, подумал он. Его братья и сестра не примут его с распростертыми объятьями. Для них Ягыз Эгемен – это не потерянный возлюбленный брат, это был ненавистный образ из детства, кто-то, лишивший их счастливого детства, призрак, бродивший по их домам, изводивший их ночами, кошмар, являющийся в их сны, чудовище, прячущееся под кроватью.
Они любили его сейчас, как друга, как лучшего друга, как человека, готового прийти на помощь, но хватит ли этой любви, пересилит ли она многолетнюю обиду?
Мехмет любил свою мать, любил от всего сердца, искренне, она была его единственным светлым воспоминаниям в самые черные дни, любил до сих пор, несмотря ни на что, но этой любви ему до сих пор не хватило, чтобы простить ее.
Если Ягыз Эгемен вернется в свою семью, Мехмет Йылдыз ее навсегда потеряет.
Он не мог их потерять. Он только их нашел. Он даже не обрел их до конца. Он не мог их потерять.
– Простите меня, госпожа Севинч. Мама, – тихо сказал он, но слово прозвучало чужим на его языке. Он видел ее всего пару раз в жизни, и второй раз это было, когда у нее был бред. Она называла его Ягызом. Она узнала его. Мехмет отер набежавшие слезы. – Простите меня, умоляю. Я делаю все, что могу, я просто… У меня не получается. Простите, госпожа Севинч. Вы, наверное, уже знаете правду. Не знаю, можете ли вы еще испытывать боль… Если да, то простите, простите, что даже там я причиняю вам боль и не даю желанного покоя. Я часто думаю о вас. Пытаюсь вас представить. Пытаюсь представить, как бы мы жили. Что если бы… Если бы этого не случилось, если бы не произошло то, что произошло, вы были бы прекрасной матерью. Всем в этой семье. Если бы горе не сломило вас. Я пытаюсь, госпожа Севинч. Я так пытаюсь представить, что вы моя семья… Но. Но ваши дети. Мне легче представить их своими братьями и сестрой. Простите меня, но я не могу представить вас и господина Хазыма.
Мехмет тяжело сглотнул, пытаясь прочистить пересохшее горло.
– Я им нужнее сейчас, госпожа Севинч. Им очень тяжело. Синан… Послезавтра будет суд. Все обойдется, по воле Аллаха, прокурор говорит, что не потребует больше года, сестра покойной тоже не протестует. Но Синану предстоит тяжелое время, и я не могу усугублять это теперь.
И может быть никогда.
Скорее всего, никогда.
Ягызу Эгемену лучше бы умереть. Не будет счастья от его воскрешения.
Мехмет еще несколько минут сидел перед могилой в молчании. Он не знал, что еще сказать. Как попросить прощения. Попросить прощения перед женщиной, которая страдала всю жизнь, за то, что даже сейчас, зная правду, он зовет матерью другую. За то, что не может назвать ее мамой, не чувствуя неправоту происходящего. За то, что теперь, узнав правду, он предпочитает ложь. Предает этим ее, женщину, которая произвела его на свет, которая ждала его столько лет. Предает себя.
Ради Синана, подумал он. Ради брата. Ради его настоящего брата.
Его это убьет, подумал он. Его это добьет. Он помнил лицо Синана, когда госпожа Севинч назвала его Ягызом, словно его ударили ножом.
Его убьет эта правда.
– Простите меня, госпожа Севинч, – повторил он. – Ваш сын, ваш Синан… Он очень хотел бы вас увидеть. Вы очень ему нужны.
Он встал, еще раз прочитав молитву, и пошел к выходу, оглядывая кладбище. Он подумал, что никогда не был на могиле своего отца. Предполагаемого отца, Джемаля Йылдыза. Ту самую могилу, в которую мама похоронила настоящего Мехмета. Мать никогда не брала его туда, подумал он, почему это не казалось ему странным?
Где находилась эта могила? Вряд ли на этом самом кладбище, это было бы слишком невероятным совпадением. Надо было поискать, подумал он, Эрдал мог бы найти – но тут же ему стало неудобно. С чего вдруг он будет грузить Эрдала своими личными проблемами, словно какой-то большой человек?
Ты меняешься, Мехмет, – сказал в его голове какой-то холодный презрительный голос. Ты превращаешься в Ягыза Эгемена. Начинаешь считать себя богачом из хорошей семьи? Вместо того, кем ты являешься, нищий мальчишка.
Я – это я. Даже если я меняюсь, я остаюсь собой.
Мехмет замер, увидев впереди знакомую фигуру, и господин Хазым остановился, увидев его. Мехмет поморщился как от зубной боли. Его отношения с господином Хазымом становились все хуже и хуже. Теперь он все лучше и лучше понимал отношение Гекхана к отцу. Селин относилась к отцу как к чужому человеку, она не испытывала той жажды родительской любви, которая переполняла Синана. Синан мечтал о любви своего отца, а Гекхан его ненавидел. Искренне, с горечью разбитой любви, ненавидел.
