– Дай Аллах вам счастья, – кивнула мама. – Состарьтесь на одной подушке.

Мехмет осекся, ошеломленно глядя на мать, и рассмеялся, потерев лицо.

– Я… Мы не… Ладно, мамочка. Сегодня день рождения у тети Айбиге. Прямо отсюда поеду домой, и заеду к ней. Я так много пропустил в районе из-за работы, мама. Ты так много пропустила, мама. У Фелис уже двое детей, представляешь? Почти все мои одноклассники уже стали родителями, так странно. Помнишь Кемаля, ты еще называла его балбесом? У него уже трое детей, можешь себе представить?

Он продолжал и продолжал рассказывать ей новости из квартала, и она слушала его и кивала, и отвечала, и казалась спокойной и разумной, и Мехмет подумал, что уже пора будет выходить.

– Мама, я передал через медсестру новые вещи для тебя, но это я хотел отдать тебе сам. Я купил это в Агве, увидел и сразу подумал о тебе, – он достал сумку, и ему пришлось порыться, прежде чем он нашел подарок, платок, красивый, черно-белый шелковый платок. Он развернул его, накидывая на худенькие плечи мамы, и коротко обнял ее, помня, что мама не любила долгих прикосновений, и снова присел в кресло рядом с ней. – Тебе нравится, мама?

Мама сидела замерев, глядя прямо перед собой. Она не рассматривала подарок, не прикасалась к платку, наслаждаясь нежностью его ткани, не радовалась, как он себе представлял, когда покупал его. Мама сидела, уставившись в одну точку, и Мехмет тяжело вздохнул.

– Ну, хорошо, мама… Я тогда наверное пойду.

Мама вдруг подняла голову и посмотрела на него, и Мехмет вздрогнул, увидев, какая ярость плещется в ее глазах, какой злобой было наполнено ее лицо. Она опять отвела от него взгляд и посмотрела на стол перед ними, и Мехмет проследил за ее взглядом, направленным на планшет, который он выложил на стол, когда искал платок.

Мама опять подняла голову.

– Эгемены? – Тихо сказала она. – Это он вас прислал? Опять? Хазым Эгемен?

***

Мехмет не знал, сколько он прошел, прежде чем остановился, приваливаясь спиной к стволу огромного дерева. Ему казалось, что небо рушилось прямо на него, земля уходит из под ног, и воздух вокруг него обратился в кашу.

Перед лицом стояло лицо мамы, когда она говорила те самые жуткие слова.

– Эгемен, он присылал другого в прошлый раз… Как его звали? – Мама прищурилась, вспоминая. – Не помню… Почему я не помню?

– Мама, о чем ты говоришь? – Мехмету стало дурно от странности происходящего. Откуда мама знала господина Хазыма?

– Не помню… Пес с глазами шакала, он приходил тогда. Когда умер Джемаль. Говорил, что даст мне денег, если я буду молчать.

Мехмет схватился за голову, чувствуя, что она словно готова взорваться, словно пытаясь руками не дать ей разлететься на куски.

Он медленно осел спиной по стволу, опускаясь на землю, обхватив голову руками.

– Сказал, что пожалею, если не буду молчать… Сожжет меня заживо, если буду продолжать кричать о том, что они сделали с Джемалем. И сожгли, сожгли меня… Люди обходили меня стороной, не смотрели мне в лицо… Бросали камни мне в окна… Жгли меня, душу мне жгли, мне и моему ребеночку. И сожгли, сожгли его, сожгли…

Мехмет потянул галстук, душащий его, развязал, бросая его на землю рядом с собой.

– Эй, брат, ты пьяный, что ли? – Крикнул кто-то, но Мехмет еле слышал его. – Земля вся мокрая, вставай, иди на скамье посиди.

– Мальчик мой… Такой красивый был мальчик, такой красивый, такой нежный, но слишком маленький, слишком маленький, совсем маленький. Сожгли его, моего сына, сожгли. Эгемены, мужа моего сожгли, и сына.

– Мама, – тихо сказал Мехмет, тряся головой и пытаясь как-то осознать эту новую версию ее обычного бреда. – Мама, я не умер, я жив, мама. Я не умер, и в Сирии я не умер, мама!

– В Сирии умер Мехмет, – ответила мама, – строго глядя на него. – Мехмет умер в Сирии. А мой ребеночек умер у меня в утробе. Я хотела назвать его Мехмет, но не успела. Я похоронила его в одной могиле с Джемалем. А потом поклялась, что убью Хазыма Эгемена.

– Что? – Мехмет ошарашенно посмотрел на нее. – Мама, о чем ты говоришь?

– Да, да, я хотела его убить. И не так просто, нет, не быстро, так, как он ребенка моего убил, медленно задушить его, медленно выжать из него жизнь… Как они убили моего ребеночка. А потом… – Она вдруг улыбнулась. – Это было так легко. Так легко. Если бы они любили своего ребенка, они не оставили бы его одного, они бы ни на секунду его одного не оставили. А они оставили. Значит не хотели его на самом деле. Сын за сына. Я его забрала. Он был нужен мне больше. Я бы умерла без него. Я бы умерла, если бы его не забрала. Тот шакал…

– Мама, мама, замолчи, замолчи! – Он схватил ее за плечо, развернул к себе, закрывая одной рукой ее рот. – Не говори этого, не говори этого, мама, нет, пожалуйста, мама, не говори!

Мехмета трясло, и он ломал себе руки, пытаясь прогнать из головы эти слова. «Нет, мамочка, нет, пожалуйста, не надо, мама, не говори этого».

– Они назвали его Ягыз. Дураки, глупые, глупые, искали повсюду Ягыза Эгемена. А он был мой. У меня. Я увезла его в нашу деревню. Мехмет. Мой Мехмет. Такой красивый. Моя бабушка сразу полюбила его.

Бабушка Айше. Мехмет смутно помнил ее морщинистые нежные руки.

– Такой добрый, такой умный мальчик. Мне на радость. Мне. Не Хазыму Эгемену. Я письма ему писала, чтобы знал, знал, что он мой мальчик, мой, не его, не отдам, мой, не его.

– Не надо, мамочка, пожалуйста, мамочка, – Мехмет только шептал, пытаясь закрыть уши, но все равно слышал ее, слышал.

– Эй, сынок, – старик в серой кепке сурово уставился на него. – Не сиди тут так. Может доктора вызвать? – Участливо спросил он, увидев лицо Мехмета.

– Спасибо, не надо, – Мехмет с трудом поднялся на подгибающиеся ноги, шатаясь, выходя к дороге.

– Может тебе такси позвать, парень? Я тут знаю все, может позвать такси?

Мехмет согласился, останавливаясь, хватаясь за фонарный столб и оглядываясь по сторонам. Он понятия не имел, где он оказался, никогда не был в этом районе Стамбула, уже темнело, горел искусственный свет, люди спокойно шли себе мимо, не замечая, что мир обрушился вокруг него.

***

Он буквально ввалился в дом, в котором провел все свое детство. Он ощущал смертельную усталость, и больше всего хотелось лечь и укрыться с головой одеялом, и сделать что угодно, только выбросить, выбросить, выбросить из головы эти слова, эти воспоминания, какое у нее было лицо, когда она это говорила, ее голос, ее руки, сжатые у нее на коленях – но ноги несли его по дому, по его маленькому, тесному, обшарпанному дому, из комнаты в комнату, он шагал и шагал, и шагал, словно зверь по клетке, пытаясь выбросить, выбросить, выбросить из головы все, что она сказала, все что он зачем-то узнал.

Ягыз Эгемен.

Мехмет закричал, сбрасывая со стола чашки, корзинку с приборами и кофеварку.

Моего брата похитили, когда ему был один день.

Мехмет снова закричал, ударяя кулаками по столу, еще раз, еще.

Ягыз не мертв. Он не мертв.

Ты знаешь, Мехмет… Если он все-таки жив…

Мехмет перевернул стул, пытаясь грохотом заглушить голоса воспоминаний в его голове, перестать видеть их лица…

Ягыз, ты все-таки пришел ко мне… Ты пришел… Ты нашел меня…

Простите, госпожа Севинч.

Мехмет закричал, опрокидывая шкаф. Ему казалось, что его голова готова разорваться, что сердце вырывается из его груди, кровь кипела в его венах, сжигая его заживо.

Если он жив, Аллахом клянусь, я сам бы его убил!

Тот человек, который похитил Ягыза. Он не только моего брата украл. Он украл у меня моих родителей.

– Как ты могла! – Закричал он, обессиленно опуская руки и рыдая, глядя в потолок, в небо, куда-то далеко. – Как ты могла так поступить? Как ты могла, мама?

Перед лицом встало лицо госпожи Севинч. Бледное, похожее на восковую маску, печальное, полное тоски.

Ягыз, ты все-таки пришел ко мне… Ты пришел… Ты нашел меня…

– Как ты могла? Воровка! – Со звоном на пол полетело стекло. – Дрянь! – Зеркало треснуло и полетели осколки, когда он швырнул в него свой старый кубок с соревнований. – Убийца! Преступница! Как ты могла?