Он вспомнил, как провел этот день год назад. С утра он зашел к тете Айбиге и преподнес ей цветы. Потом он отправился в клуб и провел четыре тренировки подряд. После обеда они с Эрдалом подбивали отчет для налоговой в их тесном кабинете, а вечером они встретили клиента из Бодрума и сопровождали его всю ночь в его забеге по клубам.

Мехмету так четко, даже четче обычного, вспомнился их общий с Эрдалом тесный темный кабинет, что на секунду ему показалось, что вся эта история с Эгеменами нереальна, она ему приснилась.

Там было его место, в том темном, тесном кабинете, там была его настоящая жизнь, а не в этом роскошном зале с окнами от пола до потолка, вычурной мебелью и кипельно-белыми креслами.

Мехмет дернул головой, выгоняя эти мысли. Он не занимает ничьего чужого места. Он отрабатывает и свой хлеб, и этот кабинет, и эти белые кресла.

Но он пропустил день рождения тети Айбиге, и обрезание маленького Ферата, и он не смог присутствовать на свадьбе брата Метина…

Мехмет достал из кармана часы и не колеблясь надел их на руку. Твердо, не позволяя себе даже мысли о том, чтобы передумать, собрал все, что было нужно для обычного посещения объектов с партнерами: папку, бейдж, планшет, сложил все это в сумку через плечо. Он поджал губы, глядя на планшет, вспоминая, как получил его.

«Учись производить впечатление, раз уж теперь тебе предстоит быть одним из лиц Эгеменов, мальчишка, – прозвучал в его голове голос Хазыма. – Раз уж невозможно сменить твою сержантскую сущность, то хотя бы производи внешний эффект».

Он сказал это, протягивая планшет в дорогом кожаном футляре с золотой подписью, тиснением «Эгеменлер» на внешней обложке.

Мехмет еще раз потеребил часы, но не стал их снимать.

***

– Привет, Синан, – сказал он в трубку, идя от такси к зданию больницы. – Видно, вы с Селин здорово веселитесь, что ты не отвечаешь на звонки. Просто хотел узнать, все ли в порядке.

– В полном, брат, – ответил Синан. – Селин веселится, тут уж не попишешь. Она полдня водила меня по магазинам. Помнишь, ты жаловался, что я шопоголик?

– О Аллах, – Мехмед содрогнулся, вспоминая те жуткие часы.

– Ну так вот, я любитель, оказывается. Селин, вот кто настоящий про. Гекхан святой человек, что переносит это с Селин каждый месяц. Я не ценил своего брата, а он святой человек. Выносит Селин, эту змею Джемиле и ее капризную Омрюм. Вечером собираемся с ними поужинать, кстати, и я у него заночую. Так что можешь быть совершенно свободен.

Мехмет улыбнулся.

– Я рад, что у вас все в порядке. Тебе давно стоило с ними помириться, я же говорил.

– Конечно, ты не мог обойтись без «я же говорил», – Мехмет мог буквально представить себе лицо Синана в этот момент, какую он скорчил при этом гримасу, и он рассмеялся, думая об этом.

– Ладно, давай, я иду к маме, – вздохнул он, и буквально услышал, как Синан напрягся.

– Удачи, – сказал он.

Мехмет улыбнулся медсестре у регистрации, и та радостно поприветствовала его, привыкшая к нему за последние годы.

– Госпожа Кериме по вам очень соскучилась, – с легким упреком сказала она, и Мехмет виновато потупил взгляд.

– Я ведь смогу сейчас ее увидеть?

– Конечно, вам позволены встречи в любое время, – она приняла из рук Мехмета пакет, в котором были подарки для мамы – новое платье, кофта, удобные туфельки…

Почему он не мог позволить себе такие подарки для мамы, когда она могла это оценить?

Он прошел в комнату для свиданий, внимательно глядя по сторонам. Это была недорогая клиника, для бедняков, многим удавалось здесь оставаться исключительно за счет благотворительности.

Несмотря на приличную зарплату от Эгеменов, Мехмет еще пока не мог перевести мать в клинику подороже, из тех, в которых мало пациентов, зеленые сады, много свежего воздуха… Да и хотел ли он? Мама была здесь уже больше пяти лет, все знали ее, она знала всех… Даже когда не узнавала, она чувствовала, что знает кого-то или нет. Когда к ней приходили совсем незнакомые люди, мама боялась и плакала, кричала и пыталась драться…

Мехмет как сейчас помнил тот день, когда он впервые после выздоровления навестил мать. Впервые пришел к ней в больницу, где ему сказали, что она вряд ли когда-нибудь выйдет оттуда.

Она не узнала его, но она не плакала и не пыталась его ударить. Где-то на дне ее больного разума оставалось понимание, что она его знает. Что он ее сын. Пусть даже первым делом она сказала, что ее сына убили в Сирии.

Мама вошла в комнату. Несмотря на многие годы в этой больнице, среди других безумных, несмотря на поглощаемые ею лекарства, которые обычно убивали тела, пытаясь взять под контроль мысли, она оставалась внешне нормальной. Если бы она не начинала говорить, она казалась бы нормальной. И если бы не ее глаза, сияющие странным, ярким блеском глаза.

Она была маленького роста, худая, вся могла уместиться у Мехмета в руках, с длинными, заплетенными в косу черными волосами, бездонными черными глазами, мама, которая осталась одна, с ним на руках, когда была совсем молоденькой девочкой.

– Мама, – Мехмет подошел к ней, обнимая ее, – мама, здравствуй, прости, что так долго не приходил.

Он взял ее за руку, подводя к столику в середине комнаты, рядом с которым стояло два кресла, немного неудобных и продавленных.

– Сестра Мераль приготовила нам чай, – сказал он, придвигая к ней чашку и открывая коробку с конфетами. – Попробуй конфеты, мама, очень вкусные, твой любимый шоколад.

– Здравствуйте, господин, – ответила мама, и у Мехмета упало сердце. Сегодня она его не узнала. – Вы, наверное, друг моего сына? Спасибо, что навещаете скорбящую мать. Вы отвезете меня на его могилу? Ко мне часто приходят его друзья, и всегда обещают отвезти меня на его могилу, но не везут. У него ведь есть могила, да? – Она опять обеспокоилась. – У него одна могила? Тот человек, – она снова начала паниковать, и Мехмет схватил ее за руки, пытаясь успокоить. – Он говорил, что мне придется справлять для него много похорон, потому что он пришлет мне его по частям. Они ведь не порезали моего красивого мальчика? Он ведь целый там? Ждет меня?

Мехмет с трудом сглотнул ком в горле. Если бы он только мог добраться до Азраила, уничтожить его, убить, сжечь заживо…

Он уже перестал пытаться убедить мать, что он жив, что он не умер, что Азраил не выполнил своих угроз.

– Нет, он не сделал этого. Мехмета не порезали на части.

Почти.

– Я хотела найти деньги, господин. Я пошла к… К ним… Хотела им сказать, чтобы… Они меня не пустили.

Мехмет кивнул. Это тоже был знакомый бред, что мама пошла к кому-то просить деньги, те самые пятьдесят тысяч долларов на освобождение Мехмета. У кого она могла бы их просить? Тетя Бенназ сказала, что маму увезла в больницу полиция на следующий день после звонка из Сирии.

– Как ты поживаешь здесь, мама? – Ласково спросил он. – Как твоя подруга Пелин?

– Хорошо, – она ответила совершенно нормальным голосом, и в такие моменты в нем вдруг оживала надежда, что она здорова, что это проблеск, что еще есть вероятность. – Мы с утра с ней играли в нарды, а потом гуляли в парке. Сегодня на ужин будут баклажаны. Мой сын очень любил баклажаны, знаете?

– Да, мама, – сказал он, еле сдерживая слезы. – Знаю.

– В Сирии не готовят баклажаны. Я так думаю. Не как у нас. Мой сын так долго их не ел, а потом он умер.

Мехмет снова тяжело сглотнул. Он просил Севду не готовить ему баклажаны, потому что они всегда отличались от тех, что готовила мама. Один раз он попробовал приготовить сам, в точности, как она учила, но не смог заставить себя проглотить и кусочка.

– Мама, дорогая, – сказал он, обнимая ее за плечи. – У меня все хорошо. Я работаю на той новой работе, помнишь, я рассказывал? Там все чудесно. У меня появились новые друзья. Правда, они больше даже не коллеги, они настоящие друзья. Я рассказывал тебе про них. То есть, – он усмехнулся. – Я знаю, я говорил тебе ужасные вещи про Хазан, но… Я тогда преувеличил, наверное, – он улыбнулся, вспоминая те рассказы. – Да, она вредная и вздорная, но она хорошая, мама, настоящий друг. Она так заботится о Синане и о своей сестре, и так трудится ради своей компании… И она очень умная.