И что еще не так в Платоне Ильиче? Вернее, с Платоном Ильичем. Образование? С его слов, закончил Варшавский университет — хрен проверишь, отсюда и его любовь к пышным «польским» усам. Интереснейшее сочетание польской внешности, английской культуры и русского имени-фамилии.

А если предположить, что английская разведка внедрила своего человека в Архангельск аккурат после подписания Россией союзнического соглашения? Вполне возможно. Разведки работают не только в тылу противника, но и в тылу союзника. А сам Платон Ильич не обязательно мог быть добывающим агентом. Он мог выступать в роли «почтового ящика», резидента. Библиотека — идеальное место для встреч, для передачи информации. Да что там — для сбора и анализа информации, чем я сам в данный момент занимаюсь. А англомания — одна из вполне легальных масок моего директора.

А русская контрразведка или жандармерия могла обратить внимание на скромного библиотекаря? Вполне-вполне. Не в жизнь не поверю, что мои коллеги не работали по союзникам, тем паче — по англам, от которых постоянно ждали чего-нибудь нехорошего. И где теперь искать тех контрразведчиков, что курировали Архангельск? А жандармерия? Последний жандармский начальник Архангельской области полковник Фаноринский ушел в отставку и отбыл в Москву. Если полковника не расстреляли, и он не эмигрировал, то можно бы и поискать. Вдруг да что-нибудь интересное расскажет?

Вот только как мне это проверить? И где внимательный читатель Крестинина, что помог бы мне зашифровать фразу «Нужно проверить директора библиотеки Платона Зуева, не попадал ли тот в поле зрения разведслужб?» Сам я точно это сделать не в состоянии!

Следующий вопрос. Если Зуев работает на английскую разведку, связан ли он с ее контрразведкой? Не факт, но вполне возможно.

Ну а теперь самый главный вопрос — не страдаю ли я паранойей, если в каждом несоответствии вижу либо злой умысел, либо преступление? Может, начинается «профессиональное выгорание»?

Вывод: Москву я запрашивать не стану, не стоит оно того, но сам буду исходить из того, что директор библиотеки английский шпион и работает на разведку и контрразведку. Не исключено, что мне это может пригодиться.

Что ж, посмотрим, что можно сделать, чтобы угодить директору — англофилу и «шпиону». Значит, Ченслер нес «полудикарям», а может быть и «чертям», как говаривал Киплинг, культуру и просвещение, а обратно вывозил материальные ценности. И для Ивана Грозного, имевшего такую библиотеку, о которой королева Мария, а потом сменившая ее Елизавета, не могли и мечтать, английская культура, безусловно, была превыше всего! И заголовок поправим. Пусть будет «Скитания капитана Ченслера в Белом море!»

Отнеся очередной опус в редакцию и получив аванс — тридцать рублей, хотя могли бы заплатить и побольше, зашел в церковь. Прошел бочком мимо певчих, украдкой перехватывая записку, прибывшую с безымянным курьером.

Цифры. Сегодня их отчего-то немного, запомню, а записочку лучше порвать на очень маленькие кусочки и развеять по архангельскому воздуху. Теперь беремся за настольную книгу начинающего разведчика. Итак, страница девяносто, строчка восьмая сверху, целых два слова рядом «начатки торговли», дальше ... ага... «англичане».

Значит, пора начинать торговлю с англичанами. А торговля подразумевает «торговаться». Пришло время моей четвертой матрешки.

[1] Бремя белых. Автор уверен, что читатели знают это стихотворение.

Девятнадцатый год Москва встречала спокойно. Рождество уже не отмечали, а Новый год еще не праздновали. Наши ряды, имею в виду группу чекистов, набранную для обучения, потихонечку редели. Лосева расстреляли, еще несколько человек погибло. Время от времени исчезал кто-то из товарищей. Куда он девался, никто не знал и не спрашивал. Просто, утром приходил посыльный от Кедрова, и человек исчезал. К середине первого месяца нового года нас осталось лишь трое. Но скоро и я дождался своего часа.

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела!

Я продрал глаза. Возле меня стоял свеженький как огурчик Артур Артузов, который еще и Фраучи, и улыбался.

Вчерашний вечер и половину ночи я помогал московским чекистам. Дело было связано с искусством и имело огромное значение. Нет, это не ограбление Патриаршей ризницы и не кража Большой короны Российской империи, но тоже не рядовое событие.

К особняку на Большой Знаменке, некогда принадлежащего известному коллекционеру, а ныне эмигранту Щукину, где хранились полотна Писарро и Пикассо, Дега и Ренуара, Гогена и Ван Гога, Дега и Матисса — импрессионистов, постимпрессионистов, фовистов и кубистов, прибыли люди с мандатом за подписью самого Луначарского, по которому все картины — двести пятьдесят шесть штук, должны быть отгружены в Петроград для пополнения Эрмитажа. Возможно, Главный хранитель коллекции, Елена Келлер, для которой коллекция была родной (как-никак, она приходилась Щукину родной дочерью), поплакала бы и безропотно передала все холсты, но так уж случилось, что буквально за два часа до приезда «просителей» ей позвонил сам Анатолий Васильевич Луначарский, пообещавший, что собрание ее отца будет самостоятельным художественным музеем. А так как Елена Сергеевна оказалась женщиной неглупой, она мило поулыбалась незваным гостям, проводила их в зал, а сама позвонила в ЧК.

Вот и пришлось нам вначале арестовывать непосредственных исполнителей, а потом их руководителей.

Самое интересное, что злоумышленниками оказались простые сотрудники Мосгоркомхоза, не имевшие представления о том, что подпись Луначарского фальшивая, хотя и мандат, и печать настоящие! Да и человек, отправивший их на «дело», оказался не закоренелым злодеем, а чиновником, занимающим в Моссовете должность начальника отдела питания, отвечающего за обеспечение сотрудников пайками. Товарищ решил совершить выгодный обмен, поменяв пару сотен никому не нужных холстов, густо намазанных красками, на два вагона муки! И муку он не собирался оставлять себе или спекулировать, а поделить поровну на всех сотрудников Моссовета согласно пайковым нормам. Ну а то, что подделал подпись народного комиссара, ничего страшного. Людей-то кормить надо!

Чем там закончится дело, не берусь и представить. Вполне возможно, трибунал поверит на слово рачительному чиновнику, а может, и нет. Сегодня я собирался выяснить: что у нас за новые меценаты появились, готовые отдать тридцать две тонны муки за никчемные картины? Где они умудрились добыть два вагона, куда собирались деть коллекцию?

В среднем, получается сто двадцать пять килограммов за картину! В ценах моего мира килограмм пшеничной муки стоит рублей пятьдесят-шестьдесят, а сколько ржаная, я даже и не знаю. Значит, картина Гогена мне обошлась бы в семь с половиной тысяч рублей?! А «Танец» Матисса (он побольше) в десять тысяч? Хочу!

Но выяснить подробности мне было не суждено.

— Владимир, я за тобой, — сообщил Артур, улыбнувшись. — Собирайся.

С Артуром Артузовым мы перешли на «ты» и немного сдружились благодаря любви к фантастике. Я как-то сидел на Лубянке в длинном коридоре в ожидании Коли Зотова — моего сокурсника, вызванного для какой-то консультации, коротая время за чтением Жюля Верна.

— Владимир, что вы читаете? — услышал я голос.

Подняв глаза, увидел помощника Кедрова.

— Двадцать тысяч лье под водой.

— А почему на русском? — удивился Артузов. Вспомнив, что в учительской семинарии иностранным языкам не учат, а мою биографию он точно знал от своего шефа, извинился: — Мне отчего-то кажется, что вы заканчивали классическую гимназию!

— Увы и ах! — улыбнулся я. — В гимназии у меня не было бы ни малейшего шанса. Там же и арифметику учат, и физику, и древнегреческий с латынью. А я всегда предпочитал предметы поинтереснее.

— Какие, если не секрет?

— Историю с географией. Еще очень нравится филология. Только не лингвистика, а история литературы. Всегда интересно знать — как литератор писал, в каких условиях, что подвигло. Опять-таки, интересно развитие литературы. Да что там — литературные репутации, мода. Еще очень интересна палеография.