Кедрова на месте не оказалось, но о случившемся я доложил Артузову как непосредственному заместителю начальника Военного отдела, и негласного начальника отдела собственной безопасности. К моему удивлению, Артур отнесся к услышанному серьезнее, чем я ожидал.

— Значит, Владимир, вы считаете, что постовые на Ярославском вокзале попустительствуют преступникам? Или они с ними в сговоре?

Я только пожал плечами. Попустительство это, покровительство, пока неизвестно, равно как и то, что я увидел на Казанском вокзале — разгильдяйство, злоупотребление служебным положением или прямое предательство? Про откровенное хамство, недостойное сотрудников ВЧК, нарушение профессиональной этики, вообще молчу. Железная дорога — дело чрезвычайной важности, а что может случиться из-за обычной глупости или жадности отдельно взятого чекиста — подумать страшно. Еще хуже, если действует целое отделение.

Утром следующего дня к постовому милиционеру Ярославского железнодорожного вокзала подошел неприметный молодой человек и, озираясь, спросил:

— Начальник, а не подскажешь, где на этом байдане[2] в грузчики нанимаются?

— Я тебе что, отдел кадров? Ступай к начальнику вокзала, да спрашивай, — огрызнулся милиционер, но молодой человек не унимался:

— Да я, начальник, из тех грузчиков, что добрым людям лишние вещички помогают нести.

Вместо того, чтобы сразу послать подальше или задержать нахала, постовой с любопытством спросил:

— Из фраеров, что ли?

Парень обиделся:

— Ты, начальник, меня еще бановой биксой[3] назови.

— А что, по майданам бегал[4]?

— Могу и по майданам, — не стал спорить деловой. — Но по майданам нынче опасно бегать, пришить могут, не за понюх собачий. Шпан я, бановый[5]. В Москве недавно, работа нужна.

Милиционер оценивающе посмотрел на вора.

— Слышь, бановый, на Ярославском и без тебя есть кому бан держать. Попишут тебя, как мусю.

— Так то мои хлопоты, — усмехнулся парень. — На чужую писку своя маслина найдется[6].

— Вот тока стрельбы мне здесь не хватало, — хмыкнул постовой. — С деловыми сам разбирайся. Попишут — твоя печаль. Мне станешь отстегивать треть. Крысятничать будешь — возьму за жопу или на кичу законопачу до скончания века.

— Начальник, а чё так много-то? — возмутился вор. — Треть!

— А ты сам посуди, дурик, — перешел милиционер на нормальный язык. — Мне самому малехонько перепадает, на хлебушек, главное псам с Казанского, что под Феликсом ходят.

— Ну, раз псам отстегивать надо, то придется, — вздохнул вор.

— Барахло сдать на блат[7] — подскажу надежную маруху.

— Ясно, — кивнул вор. — Тебя как звать-то, товарищ?

— А тебе зачем? — насторожился постовой.

— Так надо же знать, кого арестовываешь, — улыбнулся вор, превращаясь из банового шпана в чекиста. — Я из Чрезвычайной комиссии! Вы арестованы, товарищ милиционер!

В роли банового шпана выступал Коля Говоров, ранее трудившийся агентом чека на железнодорожном вокзале в Иванове и блестяще усвоивший феню, особенно ее «железнодорожную» разновидность.

А потом, уже по наводке бывшего постового, мы целый день отлавливали на Ярославском вокзале воров и грабителей, грузили в машину и отправляли прямо на Лубянку, где проводили беглый допрос, а потом, в зависимости от результатов, кого-то передавали коллегам с Петровки, а кого-то оставляли себе для более «вдумчивой» беседы. Все отделение транспортного ЧК с «площади трех вокзалов», сотрудников милиции пришлось срочно заменять другими товарищами. А этих…

Этих допрашивали подольше. Выяснилось, что кроме «налога» с грабителей, чекисты еще обложили данью вокзальных проституток — «бановых бикс», мешочников и даже цыган. С контрреволюционерами или иностранными шпионами, правда, связи не имели. И то хорошо. Для нас. А для них приговор революционного трибунала, а какой именно, тут и к бабке не ходи, только один — высшая мера социальной изоляции.

[1] Стихи Евгения Далматовского.

[2] Байдан, бан - вокзал

[3] Бановая бикса – вокзальная проститутка

[4] Бегать по майданам – воровать в поездах.

[5] Бановый шпан – вор, специализирующийся на краже по вокзалам

[6] Маслина – пуля. Писка – та самая заточенная монетка, о которой говорил Глеб Жеглов. Заточенной монетой не только резали карманы, но и лица соперников.

[7] Продать краденые вещи

Платон Ильич, дай бог ему здоровья, нашел мне подработку, за что я ему чрезмерно благодарен. И подработку по специальности — внештатным репортером газеты «За Россию». Там тоже ощущался нехваток как в журналистах, так и в свежих идеях. Директору библиотеки я как-то сказал, что в Череповце трудился журналистом, писал статьи в местную газету «Известия», но после изгнания из губернского Совета меньшевиков, из газеты ушел.

Все обстояло именно так. Работал в печатном органе губернского исполкома, ушел в тот момент, когда из органов власти начали вгонять меньшевиков. Но почему ушел, это уже другой вопрос! Про мою службу в губчека всем на свете знать не обязательно.

Редактор, господин Случевский (не родственник ли поэта?) посмотрел на меня, вздохнул и сообщил, что тему я волен выбрать произвольно, но она должна способствовать улучшению отношений между русскими и союзниками. Сказал еще, что ждет от меня строк тридцать, не больше, и оплата будет по результату!

А что можно написать этакого, способствующего? Конечно же, исторический очерк, повествующий о любви несчастной принцессы-изгнанницы Гиты Уэссекской и русского князя Владимира Мономаха! Как же не написать, что Уэссекс упоминается в легендах о короле Артуре, любимом и в Европе, и в России. Жаль, объем не позволял более подробно рассказать читателю о рыцарях Круглого стола, уж я бы выдал! Собрал бы в одну кучу все, что когда-то вычитал, или увидел в фильмах. Ух!

Я живописал битву при Гастингсе, описывал утомленность англо-саксонских воинов, которых после одного сражения и длительного перехода бросили в бой, не дав отдохнуть; об ошибках, допущенных англо-саксонской пехотой в бою против всадников; о героической гибели несчастного короля Гарольда, павшего под ударами мечей и копий; о том, как его тело, изувеченное и уже почерневшее после битвы не смогли отыскать, а когда нашли, не cразу признали в нем короля, и лишь Эдит по прозванию Лебединая шея, первая супруга Гарольда и мать Гиты, сумела опознать бывшего мужа по шраму, нанесенному ее зубами в припадке страсти!

Написал и о том, как тяжело пришлось несчастной девочке после нормандского завоевания Англии, как бедняжка мыкалась, как ее выгоняли родственники из Фландрии, а родной дядя король Дании поспешил избавиться от бесприданницы, выдав замуж за князя-варвара на далеком Севере.

У меня самого наворачивались слезы, когда представлял бедную девочку, не знавшую, что ее ждет завтра! Как несчастная принцесса сама стирала собственные трусики и носочки (тьфу ты, какие трусики и носочки в одиннадцатом веке?); как долго плыл корабль к берегам Смоленска (да, где там морские берега?), чтобы повидаться с бородатым варваром (можно подумать, что в Европе в ту пору бород не носили!), и как Россия встретила ее недоверием, но она сумела добиться расположения простых людей и любви Владимира.

Эдит родила русскому князю двенадцать детей, включая Мстислава Великого, причисленного к лику святых, а самое главное, самого Юрия Долгорукого, основателя Москвы. Таким образом, если провести генеалогическую линию от Юрия, бывшего англичанином на целую половину, и до Федора Иоанновича, в котором крови (английской, а не вообще) было поменьше, то в жилах Рюриковичей, занимавших русский престол, текла английская кровь!

К тому же, именно тогда, когда Владимир Мономах женился на Гите, он из простого смоленского князя превратился в Великого князя Всея Руси, начав собирать русские земли в единое целое, превратив раздробленные феодальные княжества в Великое государство, приняв титул архонта. Что это, как не влияние Гиты Уэссекской?