Мы начали тихо посмеиваться, – именно в таком порядке стояли у пирса в Соленом озере наши тральщики «Дзержинский», «Менжинский», «Воровский», «Луначарский», дальше стоял буксир без названия, а следом – крейсер «Пурга». Он прикрывал вход в бухту. А мы – «единичка», «двойка» и «тройка» – стояли в самой глубине Соленого озера, и чтобы выйти из бухты через Авачинский залив в океан, нам приходилось маневрировать больше всех.

– Какие люди были! Какая совесть и порядочность, аккуратность в языке и делах…

И тут через открытый иллюминатор с палубы раздался голос нашего боцмана, мичмана Самойлова:

– Хули жопу оттопырил, Караваев? Сумку давай!

Он заметил замполита и спохватился:

– Ой, извините, Иван Иванович! Ну, я домой пошел, до свидания!

Самойлов подхватил сумку, которую ему протянул Караваев, и заторопился по трапу на берег. Лицо Ивана Ивановича побагровело. Он некоторое время ловил ртом воздух – и, наконец, произнес:

– А есть такие люди, у которых на месте совести… на месте совести… – Иван Иванович тщательно подбирал нужное слово; подобрал и разродился:

– …у которых на месте, где была совесть, хуй вырос!

Володя Караваев внимательно слушал – и смотрел на замполита невинными глазами убийцы. Все знали, что боцман – не без помощи Караваева – тырил по мелочи продукты с камбуза – муку, сахар, тушенку и прочее…

После невиданной лекции о семье и браке Иван Иванович, понурившись, тихо удалился из столовой команды.

Мы остались одни…

– Ну что, пошли курить, что ли?

– Пошли курить!

И мы полезли наверх, на теплый воздух.

Суши заказывали? Нате!

Наверху ночь пахнула на нас гниющими водорослями и луговым разнотравьем – сушей! Музыка играла издалека. Мы стояли, убитые, посреди бухты, а там, на берегу, в темноте кипела жизнь.

Сели, закурили. Кто-то процитировал из «раннего» Вени:

– Парахет наш – шхуна хуёвенькая, но с крейсерской кормой!

Кто-то заметил со вздохом:

– А у них там, видать, все в самом разгаре. Сейчас, небось, и по кустам уже потащились.

Тогда старшина первой статьи Александр Нехорошев сказал:

– Господа, а давайте представим, как они там дружно срут и как у них – не приведи, господи! – глаза кровью наливаются!

Все горько похихикали, побросали бычки за борт – да и спать пошли. Тихо и мирно.

А рано утром, часов в пять, вот так же тихо и мирно, еще до подъема, управлением только дежурной вахты подошли мы к пирсу. Трюмный машинист приделал шланг. Мы заправились водой и так же тихо-тихо оттуда ушли, взяв курс на Владивосток.

«Ты, моряк, уедешь в сине море,

Оставляешь меня в горе,

А я буду плакать и рыдать,

Тебя, моряк мой, вспоминать.

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там…»

Больше мы нашего напарника – корабля, с которым столько времени в тандеме прошагали «по морям по волнам», 542-го, в этом походе уже не видели.

Ну, и после всего этого, как-то уныло и равнодушно, уже не очень-то надеясь на Венины посулы, двинулись южнее, туда, к Владивостоку, потому что должны были углем загрузиться и еще кое-что там забрать…

Все, что мы взяли в бригаде, все это добро мы благополучно на Курилах разгрузили. Как выяснилось, идем мы по плану, и, не смотря на всякие катаклизмы, план грузоперевозок выполняем правильно.

А я теперь, задним числом (или умом?), понимаю, что Веня нас никаким образом не хотел обмануть – и не обманул! Он говорил, что отдаст на разграбление любой порт, в который мы зайдем, – но ведь мы так на Шикотан и не зашли! Значит, и грабить там было нечего. Я теперь так понимаю, спустя десятилетия…

20 дек. 2012 г., четверг

Яндекс-новости.

1. Пресс-конференция Путина продлится до конца света.

2. Мубарак после обследования в военном госпитале возвращен в тюрьму.

Конец света начался для меня плодотворно: я написал первые строчки рассказа про Караваева, причем в первоначальном варианте они были записаны так:

Зимний вечер, режет снег,

сопки и дома видны едва,

а на корабле мелькают лопата и человек, –

военно-морская база, Камчатка, Авачинская губа…

Шли мы курсом на Владивосток. И пока шли, как-то ночью подняли нас по боевой тревоге:

– Боевая тревога! – и это уже не Веня орал, а какой-то дежурный офицер. – Боевая тревога! Всем на главную палубу собирать уток!

Все, конечно, пришли в замешательство от такой команды. Какая-то она была странная, непредусмотренная корабельным уставом. Отдыхающие, свободные от вахты, повскакивали, спросонья совершенно ошалевшие:

– Что случилось? Кого собирать? Что собирать?

Выяснилось, что этой ночью огромная стая перелетных уток, по всей вероятности потрепанная тайфуном, столкнулась с нашими мачтами, с нашими антеннами и со всем нашим такелажем как таковым. Утки бились, ломали крылья, и градом падали на палубу. И нас всех подняли, чтобы этих уток собирать, – такое их неимоверное количество нападало и продолжало падать.

Свет включили на мачтах, направили на палубу.

Невидаль! Но по молодости даже вдохновляет. Глаза продрали: ничего себе – утки! Огромное количество. И продолжают падать! Падают, падают в свете фонарей, падают…

Но мы ходу не сбавляем, идем курсом на Владивосток. Уток собираем. Некоторые еще живы. Поломанные, но живые, ползают, бегают. По приказу притащили огромные мешки из-под картошки. Складываем туда – раненых, живых, убитых – всех. Ну, вроде, подранков как-то жалко было. Но собирали. Для молодежи увлекательно. Пусть и не танцы на Шикотане, но хоть какое-то событие!

Когда я поднялся с палубы – а она у нас гораздо ниже ходовой рубки – поднялся мимо трапа, то увидел, что с мостика свешивается дежурный сигнальщик – это был Валера Хадеев – свешивается и манит меня, еле сдерживая смех.

– Чего? – спрашиваю.

– И… и… иды суды! – заикаясь, шепчет Валера. – Ты… и… и… глянь!

Я поднялся по трапу к мостику – на уровень носа, чтобы не высовываться, а только посмотреть, что там происходит. А там происходило вот что: облитый светом прожекторов Веня в одних трусах и домашних тапочках, но в пилотке с кокардой, в хищной полусогнутой позе, раскинув волосатые руки и растопырив короткие пальцы, гонялся по мостику за малюсенькой уточкой. У нее было подранено одно крыло, но она очень шустро от него носилась. Веня бегал за ней и повторял как заклинание:

– От командира хуй уйдешь! От командира хуй уйдешь!

Я чуть с трапа не свалился, сдерживая смех, но тут меня позвали дальше таскать эти мешки с утками, и я ушел. Валера потом рассказывал, что Веня все-таки изловчился – и накрыл свою уточку пилоткой, навалился – и случайно раздавил ее. Действительно, от командира «…не уйдешь!»

Валера Хадеев часто ходил сигнальщиком…

Однажды ночью вышел я на палубу покурить после вахты. Хадеев как раз на мостике стоял. Гляжу на воду – и вдруг вижу: огни! Подумалось: может, подлодка какая? Но огни вдруг с невероятной скоростью унеслись за горизонт – и тут же снова вернулись. Потом танцы затеяли, хороводы. А потом пропали. Я – к Валере:

– Ты видел? Видел? Офигеть! Это же… Что это было?

– И… и… тебя ебёт? – равнодушно отозвался он.

Большего я от него добиться не смог. Каково же было мое удивление, когда на мой вопрос об огнях дежурный штурман, старший лейтенант Селезнев ответил точно в таких же выражениях, как и Валера Хадеев!

– Мы про это даже в журнал не записываем, – скучно добавил он.

Невероятно! Такое отношение к явлению неопознанных подводных объектов поразило меня сильнее, чем само явление. Больше я по этому поводу ни к кому не приставал, рассказал только Сане Нехорошеву, а он мне признался, что однажды тоже полез со своими вопросами об огнях – и нарвался на похожий ответ, только в более грубой форме: ему посоветовали заткнуться. Вот так придет конец света, а они его даже не заметят – привыкли…