Котяра… И тут он вспомнил, что и сам видел в окне, пока их тащило, кружа, по шоссе: дымчатого, пушистого, как облако, ангела.

– И мне нужно, – тихо сказал сам себе Гордей. – Выспаться.

Но он так и не оказался в мягкой кровати в ближайшее время, как мечтал.

Гордей не попёрся бы с Эдом и Микой после тяжёлой смены в эту часть города, если бы не… Не всё это. Запах убежавшего молока в квартире, старые кальсоны, ключи, кинутые на пол и потом – авария. По отдельности он мог бы пережить и отправиться отсыпаться домой после противоречащей Трудовому кодексу полуторной смены, но всё вместе оказалось выше его сил.

И больше, чем спать, сейчас хотелось накатить. Гордей знал, что, осуществив дурацкий план Мики, они зайдут куда-нибудь «посидеть, как в старые добрые времена».

Хрущёвские пятиэтажки растерянно сгрудились в стороне. Окна-звёзды горели всеми вариантами жёлтого. Жилой комплекс засыпал, кутаясь в ночь, как в одеяло.

Когда-то они все жили в этом районе, ходили в одну школу. Одноклассники. Так давно. В прошлой жизни.

Машину пришлось оставить на обочине: никто не чистил снег, и за эти месяцы намело высокие сугробы, в которых тонкой ниточкой вихляла свеженатоптанная тропинка.

Гордей слышал, как тяжело дышит Эд. Он явно волновался, и сам Гордей тоже почувствовал странную тревогу, от которой перехватывало дыхание. Они не появлялись тут много лет. Не то, чтобы договорились не приходить, просто само собой получалось обходить это место стороной.

И сейчас все разом хрипло всхлипнули, когда из морозного полусумрака, как кит из глухих океанских глубин, выплыл фасад обветшавшего, нежилого здания. В нём и в самом деле справа светились окна.

***

«Лаки» был самым древним кабаком нового времени, наверное, во всей Яруге. Принадлежал он Эльманам.

В семье Эльман мужчины долго не задерживались, а женщины были столь самостоятельны и предприимчивы, что, казалось, даже не замечали их исчезновения.

«Лаки» бабушка Ниры переделала из бывшей столовой, в которой она работала в советские времена заведующей. Присвоив «объект общепита» за символическую сумму, она назвала его рестораном, но неистребимый запах кислой сметанной подливки для котлет, навсегда впитавшийся в эти стены, не позволял с ней согласиться. Чтобы прийти в кондицию, когда ароматы не имеют значения, приходилось сразу и быстро набираться алкоголем. Что клиенты и осуществляли, создавая ресторану «Волна» репутацию, мягко говоря, совсем не кристальную. Впрочем, в те времена все заведения такого плана служили прибежищем для людей лихих и авантюрных.

Мать Ниры, вступив в наследование семейный бизнесом, переименовала его в диско-бар «Лаки» и несколько раз пыталась придать заведению «товарный вид». Но у неё всегда заканчивались то деньги, то энтузиазм. К очередному моменту, когда она бралась за своё детище с новой силой, проходило довольно много времени. Мировоззрение Лары Эльман менялось, а вместе с ним менялась и концепция бара.

Несмотря на все ухищрения Лары Эльман, кабак оставался расхристанным теремком, раскорячено выросшим из рабочей столовки. Кляксой ляпнутым на площадке промзоны. Издалека над ним нависали мрачные тени прошлого: полуразрушенные цеха бывшего завода.

Ветер трепал потрескавшийся рекламный щит, когда-то – Гордей помнил и точно знал, что Мика и Эд тоже помнят, – вывеска обвивалась зелёным плющом и яркими флагами. «Лаки» уже на входе мигал мелкими разноцветными фонариками, словно в нём никогда не заканчивался новогодний праздник. Такая вот вечная ёлка, украшенная всеми атрибутами выходящей из кризиса страны.

Последний раз несовершеннолетний Гордей нелегально пробирался по этому крыльцу мимо охранников на «Дискотеку 70-х». Лара Эльман перестраивала диско-бар в паб, это была прощальная вечеринка устаревшей концепции. Зеркальные шары и тяжёлые, перегруженные басами композиции. На полукруглом помосте сверкали шесты. Вокруг них обвивались стриптизёрши – в мягких длинных сапогах выше колена, лакированных и белоснежных, серебристых шортиках и разноцветных париках. В тот вечер среди девушек выгибался и «танцор диско» в кислотном, плотно облегающем костюме. Зелёная чёлка парика скрывала половину его лица.

Стрип-девочек Гордей, как и все прочие мальчишки, пробиравшиеся всеми правдами и неправдами на праздник жизни в «Лаки», знал по именам, а вот парень… Он был совершенно незнакомым.

***

Призраки прошлого опустились на них вместе с сумерками. Дом, казавшийся им в юности блестящим замком запретно-сладкого порока, сейчас выступил из мрака уродливыми, пугающими своей заброшенностью руинами.

– Что-то я очкую, – хрипло выдохнул Мика.

Он всегда говорил где-то услышанными фразами, потому что своих у него не хватало.

Гордей почувствовал, что у него тоже как-то противно и мелко дрожат колени.

– Это просто кабак, – сказал он, разозлившись. И на попугая Мику, и на свой страх. – Там есть свет, музыка и люди.

И тут все действительно услышали музыку. Какой-то старинный джаз. Свою тему вели в нём человеческие голоса, гул был тягучий, нескладный и пьяный. Он одновременно и вплетался в ритм, и вносил в мелодию диссонанс.

– И бухло, – кивнул успокоившийся Мика, расслышав хмельной гул.

– Кто-то его купил, – удивлённо сказал Эд. – Нашёлся смельчак, который купил «Лаки».

Гордей кивнул:

– Кто-то очень романтичный.

– Скорее, отмороженный, – буркнул Мика.

– Я пытался выразиться деликатно, – ответил Гордей. – И – да, раз ты не понял, объясню: это был сарказм.

Он пошёл вперёд. Хотелось побыстрее выяснить, кто зажёг свет в «Лаки». Это знание должно закрыть старинный гештальт. Новый хозяин бара, сам того не зная, поставил точку в давней и тяжёлой истории.

Гордей толкнул входную дверь, она сразу отворилась. Лара успела переделать часть здания под паб – небольшое пространство с барной стойкой и пятью столиками. Главный зал, где проводились диско- и прочие вечеринки, она собиралась, но не успела перестроить под спальные номера. Лара хотела быть хозяйкой небольшого, респектабельного отеля, хотя Гордей уже тогда сомневался в успехе этого предприятия.

Имидж «Лаки»… Он был настолько не тот, что ещё трём поколениям Эльман пришлось бы содержать в этом здании сиротский приют. Причём ежемесячно окропляя его святой водой, чтобы не только люди, но и высшие силы забыли о скандалах и разборках, неизменно сопровождающих подобные места.

Потенциальный паб неожиданно оказался безлюдным. Человеческие голоса явно раздавались не отсюда. Кресла, перевёрнутые на столы, закрытые большими пыльными тряпками. Кое-где тряпки съехали, из-под них торчали не менее пыльные столешницы. Тусклые лампы под потолком не давали достаточно света, чтобы рассмотреть углы, но Гордей был уверен, что там, в темноте, свисают чёрные клочья паутины.

Только барная стойка имела более-менее подобающий вид. Тонкие фужеры загадочно мерцали на полупустых полках буфета, на стойке толпились раскрытые ящики, скромно бликуя планкетками дорогих бутылок и звонкой прозрачностью стекла.

А в глубине стойки, спиной ко входу, словно обрисованный тонкой кистью, выступал из приглушённого света силуэт.

– Мы ещё не открылись… – сказала девушка.

Она повернулась. И осеклась, разглядев троицу, столпившуюся на пороге.

– Твою мать… – прохрипел Мика.

Прошло много, очень много лет, но у всех разом так знакомо, сладко-горько заныло сердце, что сомнений не оставалось.

– Боже мой! Мальчики! Сколько лет!

Это была Нира Эльман.

Признанная погибшей восемнадцать лет назад.

Всё началось очень плохо, а закончилось и вовсе отвратительно. С утра, после недели столь ожидаемой задержки, она обнаружила кровавое пятно на пижамных штанах, потом на плите убежало молоко, а закончилось всё тем, что Гордей не пришёл после смены домой. Он позвонил и сухо сказал: медиков не хватает, придётся задержаться на вторые сутки.